Чтение 32–й страницы книги ~Княжич~

- Только ты меня понимаешь, - шепнул.

А он ухом повел, глаз свой карий на меня скосил и вдруг вздохнул тягостно. С ноги на ногу переступил.

- Сейчас, - я ему.

Узду на коня накинул. Сбрую на него приладил. Подпругу подтянул.

- Ну, - говорю, - пошли, что ли?

Вывел его из конюшни. А снег вокруг чистый. Всю ночь падали с небушка крупные хлопья. Прикрыли всю стыдобу и чернь, что осень после себя

оставляет. А морозец хрустит под копытами. Пар от нас с Гнедком исходит. Я уж собрался в седло сесть да рысью коня прогулять, но задержался.

Смотрю, а перед Шатрищами младшая дружина учение от Путяты и Зелени принимает. На две лодьи боляре ратников разбили. Под свое начало взяли.

Путята своих на борьбу натаскивает. Показывает, как супротив ножа с голыми руками поединок вести. Смеются ратники. В снегу молодом барахтаются. На пары разбились. Катаются друг вокруг друга. На заломы ловят.

А вокруг Зелени мечи звенят. Охоч болярин до таких игрищ. Порой кажется, что он с мечом в обнимку спит.

Увидал меня. Рукой помахал.

- Княжич! - кричит. - Иди к нам!

- Конь у меня, - кивнул на Гнедка. - Да и меча с собой нет, - вспомнил я, что висит меч на стене в отцовой горне.

Так и не забрал я его тогда, а потом недосуг как-то было. Да и отец опять уехал куда-то.

- Это дело поправимое. - Зеленя на своих обернулся. - Красун, отдохни пока, все одно в твоих ручонках что меч, что оглобля, - и засмеялись ратники.

- Что я, - возмутился мой старый дружок, - виноват, что ли, что я большой, а мечи все такие маленькие?

Вырос за последние годы Красун. Даже не верится, что когда-то мы с ним в послухах ходили. А Зеленя меч у него взял и мне протягивает:

- Вот. Возьми.

Я меч принял. На руке взвесил. Нет, не по мне. Дедов - тот тяжеловат. Этот легок больно. Не нашел я еще клинка по руке.

- Спор-то наш давний помнишь? - спросил болярин.

- Что за спор? - Это Путята своих остановил, к нам подошел.

- Да вот, - я ему, - как-то мы с Зеленей клинки в поединке свели, по отцовой подначке, да прервали нас. До конца так и не решили, кто с мечом ловчее управляется. Сколько лет уж с того дня минуло?

- Лета три, наверное, - ответил болярин. - Что, Добрыня, может, докончим?

- Старые долги отдавать нужно, - Красун свое слово вставил. - Я-то тебя, помнишь, как на закорках цельный день возил?

- Это еще за что? - Зеленя на своего ратника взглянул.

- Да, - махнул тот ручищей, - дело прошлое...

- Ну, так что, Добрыня? - Путята улыбнулся. От улыбки этой человеку постороннему жутко бы стало. Уж больно страшен шрам на щеке у болярина. Оттого улыбка у него волчьим оскалом виделась.

- А что? - пожал я плечами. - Красун, коня придержи.

- Ярун, Смирной! - позвал Путята побратимов. - Давайте лодьи в корогод ставьте...

Сошлись мы.

Стукнулись.

Он меня на крепь проверил. Обмануть хотел. Сделал вид, что вправо пойдет, а сам влево скользнул. Однако же я его обман разгадал. В сторону шагнул. Он и провалился. Думал плечом мне в грудь ткнуться, а груди-то и нет. И меня нет. Ушел я и в отмашку клинок пустил.

Только и он не лыком шитый. Принимать мой удар не стал. Вниз нырнул. По снежку-то мягко кутыряться. Я не ожидал такой прыти. Оскользнулся. Едва на ногах удержаться смог.

А ратники вокруг свои споры завели. Одни на меня об заклад бьются, другие - на Зеленю. За болярина больше кричат. Оно и понятно. Он же с ними и день и ночь вместе. Был бы я в дружине, сам бы за него переживал...

А Зеленя между тем снова на меня пошел. Скользнул его клинок по моему. И замер вдруг. Откатился от меня болярин. Остановился.

- Ты чего это, Добрыня? - удивленно на меня смотрит. - Не дерешься, а скучаешь. Или огнищанка твоя на руке повисла?

Зря он так...

Совсем зря...

Во мне точно жила какая-то лопнула. Та, что боль и обиду на этот несправедливый Мир удерживала. Гнев мой наружу вырвался, разум замутил. Будто исчезло все вокруг. Только Любава перед глазами.

- Что ж ты? - говорит. - Своего добился и спрятался? Разве пристало так мужику поступать? Чем же ты лучше того варяга? - А у самой грусть в глазах...

Тут чую, кто-то меня за плечи тянет... Кто-то руки крутит...

Кричит что-то в ухо самое, а я понять не могу, чего от меня хотят...

- Добрыня! - разобрал я имя.

Кто такой этот Добрыня? О, Даждьбоже! Это же я сам!

- Добрыня! Остановись! Добрыня! - Путята кричит.

- А? Что? - не понимаю я, куда же Любава пропала.

- Остановись!

И тут я вспомнил, что ее здесь и не было. Мы же с Зеленей вроде старый спор решали? А где же он?

Вот он.

Подо мною.

Хрипит.

Оттого, что пальцы мои на его горле сжимаются...

Как же это?

Я же его чуть не удавил...

А мечи наши ненужные в снегу валяются...

Притихли ратники молодые. Растерялись. Только Путята мне тихонько так:

- Добрыня... ты пальцы-то разожми. Разожми пальцы-то...

- Да, - говорю я так же тихо. - Сейчас. - А пальцы меня не слушаются.

Затекли. Словно морозом их прихватило. Но справился с собой. Разжал.

- Что ж я наделал-то? - говорю. - Ты уж прости меня, болярин.

- Даждьбоже простит. А я тебя не виню, - Зеленя мне в ответ шепотом. - Ты только слезь с меня. Отдышаться дай.

- Ой, - спохватился я. И в снег сел.

- Ты чего, княжич? - на меня Путята строго. - Совсем сбрендил?

- Тише, - я ему. - Потом все. Потом. Мне сейчас ехать надо, - и на ноги поднялся.

- Да куда тебе ехать?

- Тише, - говорю, а сам Гнедка своего высматриваю.

Вот он, конь. Красун его под уздцы держит. Стряхнул я с себя снег. Земной поклон ратникам отвесил.

- Простите, коли что не так, - вскочил на коня, рванул поводья.

Будь что будет! Неси, Гнедко...

И Микула, и Берисава были дома.

Микула сеть новую вязал, Берисава с травами своими колдовала. А Любава...

Любава пряла. Веретено в ее пальчиках так и плясало...

Поклонился я им до земли да все и выложил.

Упал на колени. Голову склонил. Пусть казнят меня, как им вздумается.

Я думал, что Микула убьет меня. Что Берисава глаза выдерет. Что Любава проклянет. Видеть больше не захочет. Ошибся.

Берисава только всплакнула тихонько. А Микула меня с колен поднял, к груди прижал.

- Мы знали, - говорит, - что сватов не будет. Только сердцу разве прикажешь? Перед нами с матерью и перед богами светлыми вы муж и жена. А что там люди скажут, то нам без надобности. А что приехал да все рассказал, так то правильно.

- А ты, Любава, что скажешь?

- А что сказать-то, Добрынюшка? Иди руки мой. Мы сейчас за стол садиться будем...

Так и справили мы нашу свадьбу. Вчетвером. Без курника и петуха...189

- Присушила ты меня, что ли? - шепнул я жене ночью.

- Мы, ведьмы, такие, - прошептала она в ответ. - Нам на зубок не попадайся.

Жарко было в натопленной светелке. Жарко нам было той лунной ночью...

А вено190 я Микуле сполна отдал. Столько дров наутро наколол, что Берисава только руками всплеснула...

Так и жил я всю эту зиму то в Коростене, то в Микулином доме. Отец меня не спрашивал, где это я пропадаю. И так ясно было. Не запрещал, оно и ладно...

12 апреля 946 г.

У подножия высокого Святища, на берегу вспухшей от весеннего паводка реки, трое княжеских холопов конопатили ладью. Смолили на совесть. Старались.

Я подивился даже. Не рано ли? Лед только сошел. Снег еще не везде стаял. Куда это отец опять собрался?

Он, почитай, всю зиму в разъездах провел. В самом Нова-городе был. Привет мне от Эйнара, сына Торгейра, привозил...

Привет добрым мечом обернулся. Легким, звонким, отлично уравновешенным. Мне показалось, что рукоять сама мне в ладонь прыгнула. И понял л, что нашел. Нашел наконец меч по руке.

А меч, точно почуял, с радостью завертелся вокруг меня. Закружил серебристой вьюгой. Запорхал легкой бабочкой...

- Про Орма он ничего не рассказывал? - спросил я отца, наигравшись вволю.

- Нет, - покачал головой отец. - Да и некогда нам было разговаривать. Гостинец забрали, и домой.

- А что за гостинец? - спросил я тогда.

- Наступит такой день, когда все узнаешь, - ответил отец.

А когда он в детинце сидел, к нему тоже люди разные приезжали. Путята их сразу к отцу отводил. Долго они в его опочивальне беседы разные вели.

Только мне не до бесед этих было. Не до гостей странных. Я, считай, всю зиму провел в дороге между Коростенем и подворьем Микулиным.

- Что это вы не ко времени ладью смолите? - спросил я у холопов.

- Так ведь князь велел, - ответил один из них.

- Тебя он искал больно, - сказал второй, продолжая натирать борта мешаниной из топленой сосновой смолы, воска и сажи. - В детинец в обед человек приехал. Князь сразу тебя найти велел. Так где ж тебя искать-то? - Он ухмыльнулся было, но я так взглянул на него, что он сразу осекся. - А что? Баня-то сегодня будет? - оглянулся он на холопов.

- Домовит обещался, - подкидывая поленья в костер, сказал третий. - Княжич, ты напомни ему, а то мы тут как поросята изгваздались.

- Напомню, - кивнул я и поспешил в город.

Напомнив ключнику про баню, я поднялся в горницу. Вместе с отцом здесь были Гостомысл, Путята и смутно знакомый мне человек.

Сразу бросились в глаза его большой нос и курчавая седая голова. Был он как-то здесь уже. Из-за носа я его и запомнил.

- Проходи, сынко, - махнул рукой отец. - Добрую весть нам Соломон из Киева привез, - кивнул он на носатого. - Помнишь, ты меня про гостинцы расспрашивал? Пригодятся теперь гостинцы. Жениться я задумал, сынко.

- Жениться? - сказать, что я удивился, значит, не сказать ничего.

- Да, - подтвердил отец. - Хочу Ольгу Киевскую в жены взять.

- Зачем?

- Не оставлять же Русь без присмотра, - улыбнулся он хитро. - Хольг Русскую землю собрал. Игорь удержать сумел. А у Ольги руки слабые. Выпустить может. А я хочу, чтоб ты, сынко, не просто князем Древлянским стал, а всех земель русских господином. Каково?

- Батюшка, а пупок не развяжется?

- Типун тебе на язык!

- А если серьезно, захотят ли поляне, кривичи да словены, чтобы ими древлянин правил?

- Варяги правят, и то ничего, - сказал Соломон.

- А варяги всем хуже змеи шипящей. - Путята ударил кулаком по столу.

- Ольга теперь вдовою стала, - повернулся ко мне Гостомысл. - По Прави к ней любой сватов заслать может. Не самой же ей хозяйство вести. Только что-то не спешат сваты. Тяжко ей одной. Вот Соломон нам и подсказал, что можно князю ее в жены взять. Род Нискиничей подревнее Хрерикова будет и познатнее. Так что, можно сказать, ей же спокойнее за мужниной спиной станет.

- А то она всю зиму из терема своего не выходит, - добавил Соломон. - На полудне печенеги житья не дают. Путь на Царьград перерезали. На закате земля Уличская в дани отказала. На восходе вятичи под булгар запросились. Свенельд едва успевает по Руси с войском бегать. А в самом Киеве с осени неспокойно. Киевляне варяжскую дружину в граде заперли. Днем еще порядок есть, а по ночам варягам со Старокиевской горы спускаться боязно. Да тут еще Святослав, каган Киевский, прихворнул. Ему по званию Правь по земле своей наводить, а он по ночам в постель мочится. Ольге то ли Русь блюсти, то ли пеленки стирать. А посадские ждут не дождутся, когда к ним свой князь придет. Ведь все вы, хоть и разным богам молитесь, языка одного.

- А вашему брату что за корысть? - спросил Путята, глядя Соломону прямо в глаза.

- Корысть нам небольшая. Коли князь Древлянский в приданое себе Русь возьмет, Саркел без пользы не останется. Хазарские купцы сильно жалуются. Больно высокую виру на них каган Киевский наложил. Нам бы виру эту уменьшить, а лучше вовсе отменить. Да печенегов утихомирить, чтоб путь на Царьград свободным стал. Вот и вся корысть. Каганат даже готов то серебро, что вам на оружие давал, обратно не требовать. Простится долг, как только князь Древлянский и всея Руси с Саркелом договор заключит.

- Что скажешь, сынко?

Я растерялся от этого вопроса.

- Ты же сам меня учил, что князю надобно не столько о себе, сколько о людях и землях своих заботиться. Если Древлянской земле оттого, что в нее княгиней Ольга придет, лучше будет, тогда тут и думать нечего. Я готов Святослава младшим братом признать. Да и Малуша, я думаю обрадуется. Будет ей с кем в бирюльки играть.

- Ответ, достойный наследника, - улыбнулся Соломон. - Это правда, княжич, что ты в Ледяной земле людей от болезни спас?

- Кто сказал?

- Эйнар рассказывал.

- Правда, - смутился я.

- Ты не прибедняйся. Я не праздно спрашиваю. Я же лекарь.

- Это как Белорев? - спросил Путята.

- Ваш Белорев хороший лекарь, - закивал Соломон. - Мы с ним только иногда спорим. Вот чем бы ты, княжич, стал доветренную лихоманку191 пользовать? Я говорю, что истертая в пыль и разведенная в гретой воде дубовая кора лучше помогает, а Белорев уперся. Говорит: сушеная черемуха.

- Я же у него учился. Думаю, что черемуха лучше. Только я видел, как Берисава сушеной шкуркой от куриных пупков здорово одному бортнику помогла.

- Это как? - Соломон придвинулся ближе.

- Так. Когда пупок куриный разрезаешь да говнецо выкидываешь, там внутри шкурочка желтая остается. Ее снять нужно. Высушить. А потом грызть да водой запивать. Горькая она, правда, страсть. Но помогает здорово.

- Интересно. А Берисава? Это кто? Я замялся.

- Ведьма тут у нас недалеко живет, - сказал отец. - Добрыня, - посмотрел он на меня, - к ней в послушники пошел. Каждую неделю192 к ней ездит.

- А меня к ней отвезешь? - спросил Соломон.

- Отвезет, - за меня ответил отец. - Я думаю, что у вас еще будет время о травах и зельях поговорить. Сейчас о другом подумать надо. Добрыня, собирайся. Как ладью досмолят, ты в Киев отправишься. С тобой Путята и Гостомысл. Побора возьмешь. Вы рекой, а Соломон конным путем отправится. Встречу вам приготовит. Если даст Даждьбоже, невесту мне сосватайте. Вот тогда заживем...

И теперь вот порой думается, а что было бы, если бы все по отцову замыслу повернулось? Спрашиваю себя, а ответа найти не могу. Ведь Доля с Недолей на свой лад судьбы переплетают. И не важно им, что там люди замышляют, о чем мечтают, на что надеются... Крутится веретено. Вьется судьба. Нитка белая с ниткой черною перевиваются...

Глава восьмая

ДОГОВОР

26 апреля 946 г.

- Вон, смотри. - Гостомысл показал рукой, - Кажется, добрались мы, слава тебе, Даждьбоже.

И верно. Впереди, на крутом склоне правого берега, на высокой горе, возник Киев-град.

- А город-то больше стал, - сказал Побор. - Я когда здесь последний раз был, он гораздо меньшим показался. Видишь, даже посады частоколом обнесли. Умно.