злорадствовать! Глубоко оскорбленная, она поклялась:
машину, еду к Матиасам и уж не посмотрю, дома Ричард или нет. Я серьезно.
серьезно. - Но если по твоей милости Салли придется спасать, я вынужден буду
это сделать.
не действует. Мне нечего терять, а так я чувствую, что теряю рассудок.
вечно говорит подобные вещи - комплименты, ранящие, как оскорбление; он
ловит в сети ее разум, и она всякий раз ломает голову над тем, что он хотел
сказать. А он далеко не всегда имеет в виду противоположное тому, что
сказал. В данном случае она подозревала, что он сказал правду: все они в
своем безумии, увлечении и самообмане рассчитывали на то, что ее вялое,
посрамленное здравомыслие удержит их от катастрофы. Ну, а ей это надоело.
***
набрала номер Салли и услышала то же самое, был обычный рабочий день, часы
показывали четверть одиннадцатого, и дети играли где-то неподалеку. Руфь
позвонила одной молоденькой девушке, чтобы попросить ее посидеть с детьми,
но та оказалась на пляже. Тогда она позвонила миссис О. - та сидела с детьми
Линды Коллинз, которая уехала в город за покупками. А мисс Мэрдок, хоть и
сущее страшилище, отправилась в парикмахерскую. Тут пошел дождь, и Руфь,
глядя, как сочатся капли сквозь листву вяза, немного поостыла. Не надо
обращать внимания, решила она. Ни на что не надо обращать внимания.
узнав, что Руфь разыскивала ее, позвонила. Руфь попросила девушку прийти
после ленча. Зачем? Ярость ее уже поостыла. Ехать в таком настроении -
значит, предстать перед Салли в смятенном, глупом виде. Может быть, лучше
сначала поговорить с Ричардом. Туманно, никого не выдавая, и, однако же,
получить совет, зарядиться мудростью. У него в Кэннонпорте была контора -
над первым отцовским винным магазином; Руфь бывала там, они даже занимались
любовью на скользком диване, обитом искусственной кожей, под гравюрой,
изображавшей диких уток в полете, в то время как секретарша агента по
недвижимости стучала за стеной на машинке, а где-то неподалеку шипели и
постукивали машины химической чистки. Руфи нравились эти посторонние шумы;
ей нравилось лежать нагой за дверью из матового стекла, запертой изнутри. До
Кэннонпорта ехать минут двадцать - пятнадцать, если гнать машину. Она надела
юбку из легкой полосатой ткани и скромную блузку, чтобы прилично выглядеть в
Кэннонпорте и в то же время не показаться разряженной, если она все же решит
потом поехать к Салли.
грозы, но уже пронизанный тусклым солнцем воздух. Вдоль дороги стояли
интенсивно зеленые деревья - она уже видела такие на картине Моне или, может
быть, Писсаро? А желтовато-розовые пятна на стволах берез были совсем как у
Сезанна. В том месте, где ей следовало бы замедлить ход и свернуть на
дорогу, ведущую вверх, к дому Салли, Руфь, наоборот, нажала на акселератор.
Шоссе на Кэннонпорт с алчным шуршанием стачивало ее шины. Перед ней - одна
за другой - возникали картины, побуждавшие ее повернуть назад, в Гринвуд.
Запыленный, цвета хаки, стол Ричарда - он ведь такой ленивый, этот Ричард,
едва ли она застанет его в конторе. А вдруг... она представила себе их
обнаженные тела на диване - нет, невозможно, и все же какая другая мысль
может прийти ему в голову? Круглые, хрупкие головки ее детей - они, наверно,
недоумевают, почему она уехала, оставив их одних в доме, запертом дождем. Ее
отец, устало втискивающий плечи в пальто, уткнувшись подбородком в шарф, и
отправляющийся на один из своих межрасовых митингов: ?Смотри на вещи
реально?. Она свернула влево на проселок, который выведет ее на Садовую
дорогу, чтобы кружным путем вернуться в Гринвуд - к детям, к Джерри и к
Салли. Руфь решила осуществить свой первоначальный замысел и снова
встретиться с Салли - в это время дня они вместо кофе будут пить вермут, и
это, пожалуй, поможет. Несколько миль, которые она проехала было к Ричарду,
- позорная трата времени, ошибка, которую следует побыстрее исправить; она
мчалась так, точно Салли ждала ее. Правда, потом оказалось, что она вряд ли
делала больше сорока миль в час.
приветствовавшим всех въезжавших в Гринвуд, Руфь занесло: чуть не каждый
месяц здесь случалась авария. И дело не только в том, что городская дорожная
команда использовала для ремонта масло, от которого покрытие становилось
скользким после дождя, но и само покрытие было сделано со скатом не в ту
сторону. Можно было бы спрямить дорогу, что неоднократно предлагалось, но
тогда пришлось бы отрезать небольшой угол от имения Ван-Хьютенов, которое
вот уже полтора века не меняло границ, и нынешний мистер Ван-Хьютен,
любезный, весьма патриотичный, давно разведенный семидесятилетний джентльмен
с черными как смоль волосами и при всех передних зубах, решительно
противился какому-либо посягательству на его собственность. Поскольку Руфь
принимала активное участие в деятельности группы горожан, которая два года
тому назад помогла мистеру Ван-Хьютену отразить попытки установить на его
территории столбы электропередачи, она не могла порицать его теперь, даже
когда смерть возникла перед нею.
и заскользил влево. Руфь резко вывернула руль вправо и с удивлением
обнаружила, что машина ее не слушается, - вот такое же было бы, наверно, у
нее ощущение, если б она смотрелась в зеркало, а оно вдруг стало прозрачным.
Затем где-то в конце этой бесконечно долгой минуты машина все-таки
повиновалась ее попытке справиться с ситуацией, но невероятно исказив
приказ: тяжело крутанулась на пол-оборота вправо, и Руфь, не успев
затормозить, увидела, что сейчас перелетит через низкую каменную стену.
Стена эта отделяла дорогу от лощины, поросшей деревьями: буками, красными
кленами, лировидными дубами. Автомобиль мягко подпрыгнул, перемахнул через
стену и покатился под откос, врезаясь в гибкую колючую зелень, среди которой
торчали прямые стволы деревьев. Сначала Руфь пыталась вести машину между
стволами; когда же их стало безнадежно много, она рухнула лицом вниз на
сиденье и закрыла глаза. Машина ткнулась во что-то и встала. Руфь поискала
на полу сигарету, которую курила до того, как все началось. Сигарета
исчезла. Где-то совсем рядом чирикала птичка - необычно громко. Руфь открыла
сопротивлявшуюся дверцу машины и вышла, тщательно закрыв ее за собой. Дождь
перестал, оставив после себя лишь колеблемую ветром сырость. Из хвоста
машины валил сине-бурый дым; переднее колесо со стороны водителя было
вывернуто под немыслимым углом - Руфь вспомнила о ключице Джоффри. В зеленой
влажной тишине оскорбленно тикал мотор; автомобиль ведь может вот-вот
взорваться, подумала Руфь, не мешало бы вытащить из него сумочку. Там у нее
водительские права.
Руфь только тут заметила - по ласковому прикосновению воздуха к руке и
удивительной четкости, с какою она увидела листья, - что переднее стекло
разбито. Вдребезги. Оставшиеся в раме острые куски были покрыты кружевом
трещинок, а все переднее сиденье усыпано осколками, точно светлыми шершавыми
конфетти. Дотронувшись до волос, Руфь обнаружила, что и там застряли
осколки. В сумочке, которая, разинув пасть, лежала на сиденье, тоже
оказалось полно битого стекла. Руфь сначала хотела вытряхнуть его, но потом
решила, что не стоит - все-таки своего рода доказательство. Она вынула из
сумочки кошелек, смахнула стекло с кожи и проверила, прямо ли стоит ключ
зажигания. Хваля себя за присутствие духа, она пошла прочь от машины. Мокрые
ветки задевали ее. Каждый листик со своими прожилками, каждый сучочек,
казалось, застыл в ярко освещенной, несколько искусственной атмосфере,
словно в глубине стереоскопа, - необычно свежий и чистый; однако по
стремительному свисту шин, с каким по мокрой дороге за стеной промчалась
машина, невидимая и невидящая, Руфь поняла, что она еще не умерла и не
находится в раю.
выбираться из драгоценных владений Ван-Хьютена. Она повредила его стену и
его деревья. Лес кружился вокруг нее, не двигаясь с места, как кружится
нарисованный на крыше карусели пейзаж. Она сделала еще несколько шагов в
своих промокших туфлях на высоком каблуке, не привыкших шагать по земле,
поросшей папоротником. Раз она может идти, значит, решила Руфь, кости у нее
целы. Она посмотрела вниз, разгладила пер"д легкой полосатой юбки и увидела,
что оба колена у нее разодраны: она понятия не имела, как это случилось.
Крови было немного, но Руфь обрадовало не это, а то, что она без чулок,
иначе они бы порвались. У нее онемело правое запястье. Она стала осматривать
руки, и чем дольше держала их перед глазами, тем сильнее они дрожали. Позади
стук мотора смешивался со стуком падавших с деревьев капель и с
вопросительным, бесконечно повторяющимся криком птицы. Руфь распрямилась и
глубоко вдохнула воздух - тонкий волосок измороси щекотнул ей лицо. Хотела
было помолиться, но от волнения перезабыла все слова. Ухватившись за низкую
ветку, она стала карабкаться вверх по склону. Спрессованная палая листва
превратилась в скользкую мульчу - ее тонкие высокие каблуки уходили в мох,
как в мокрую губку. Поравнявшись с дорогой, она обнаружила место, где в
стене была выбоина, и с помощью замшелого сука сумела перелезть через нее.
Наконец она очутилась в целости и сохранности на твердой земле, оглянулась и
пришла в восторг, - пришла в восторг и одновременно огорчилась при виде
машины - ее свободы, ее стосильного ?фолкона?, нелепо и покорно стоявшего в
глухой лесистой лощине. Совсем как у Анри Руссо: педантично выписанная
листва, застывший в благости воздух, чудище, мирно и самозабвенно пасущееся
среди папоротников и высоких трав. Руфь буквально услышала хохот Джерри, и в
голове ее возникла робкая мысль, что он, возможно, будет даже гордиться ею,
Корнев Павел
Свержин Владимир
Роллинс Джеймс
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Ибсен Генрик