вещи, указывая на что-то за деревьями.
домашних туфлях. Она бесшумно спустилась со ступенек и крадучись, кошачьим
шагом пробиралась по саду; еще минута, и она натолкнулась бы на доктора
Джона. Но, если она уподобилась кошке, он в не меньшей мере напоминал
леопарда - так неслышно он ступал, когда требовалось. Он следил за ней и,
как только она показалась из-за угла, сделал два беззвучных скачка и
скрылся. Когда ее фигура появилась вновь, он уже исчез. Розина тоже пришла
на помощь, приоткрыв дверь, чтобы заслонить доктора от его
преследовательницы. Я бы тоже могла ускользнуть, но предпочла встретиться с
мадам лицом к лицу.
не задерживалась там так поздно. Я была совершенно уверена, что мадам
обратила внимание на столь долгое мое отсутствие и отправилась искать меня,
рассчитывая внезапно налететь на ослушницу. Я ждала порицания, но нет, мадам
была само добродушие. Она не упрекнула меня, не выразила и тени удивления.
Со своим безупречным тактом, который, я уверена, никто на свете не мог бы
превзойти, она даже призналась, что вышла подышать "la brise du soir"*.
сейчас зашла за купол собора Иоанна Крестителя. - Qu'il fait bon! Que l'air
est frais!** - Когда мы наконец входили в дом, она дружески оперлась о мое
плечо, как бы желая облегчить себе подъем по ступенькам, ведущим к парадной
двери. Прощаясь на ночь, она подставила мне щеку для поцелуя и ласковым
тоном пожелала: - Bon soir, ma bonne amie; dormez bien!***
поймала себя на том, что невольно улыбаюсь - улыбаюсь поступкам мадам. Для
каждого, кто знал ее, появление слащавости и вкрадчивости в ее поведении
было верным признаком того, что в ней проснулась подозрительность. Ей
удалось откуда-нибудь снизу или сверху - сквозь редкие ветви или через
открытое окно - уловить вдалеке или поблизости, обманчиво или безошибочно,
что-то из происходивших той ночью событий. Поскольку она в совершенстве
владела искусством слежки, трудно предположить, что она не заметила
покачивания ветки, проскользнувшей тени, нечаянного звука шагов или
приглушенного шепота (хотя доктор Джон произнес несколько обращенных ко мне
слов очень тихо, гул мужского голоса, я полагаю, проник во все уголки
монастырского сада), то есть она непременно должна была заметить, что в ее
владениях происходят какие-то странные события. Сразу она, разумеется, не
могла определить, какие именно, но ей предстояло раскрыть восхитительный,
довольно сложный заговор, в самом центре которого вдобавок оказалась
опутанная с ног до головы паутиной глупая муха{125} - неуклюжая "мисс Люси".
дала мне повод улыбнуться, вернее, даже посмеяться над ней.
только менее влажный. Вчерашний мирный закат сменился сильным ветром,
бушевавшим всю ночь и днем превратившимся в ураган: небо покрылось тучами,
кругом стало темно, но дождя не было, улицы засыпало песком и пылью с
бульваров. Думаю, будь погода хорошей, меня бы потянуло провести вечер там,
где я гуляла накануне. Моя аллея, да пожалуй, и все дорожки и кусты в саду
приобрели новые, но для меня неприятные черты: уединенность стала
ненадежной, тишина - обманчивой. Окно, из которого сыпались любовные
записки, лишило поэтичности тот некогда уютный уголок, куда оно выходит; по
всему саду глазки цветов обрели дар зрения, а ветки деревьев - способность
подслушивать. Торопливо и неосторожно шагая, доктор Джон наступал на
растения, которые мне теперь хотелось бы выпрямить, он оставил следы и на
клумбах, но мне удалось, несмотря на сильный ветер, стереть их рано утром,
пока их не заметили. С чувством грустного удовлетворения я села за свой
рабочий столик заниматься немецким, пансионерки готовили уроки, а другие
учительницы принялись за рукоделие.
просторной, чем любая из трех классных комнат; объяснялось это тем, что сюда
допускались только живущие пансионерки, а их было не более двадцати. Два
стола освещались двумя свисавшими с потолка лампами, которые зажигали с
наступлением сумерек, и этот момент служил сигналом для того, чтобы закрыть
учебники, принять серьезный вид, погрузиться в строгое молчание и внимать
"la lecture pieuse"**. Как я вскоре убедилась, главной целью "lecture
pieuse" было благодетельное умерщвление рассудка и благотворное уничижение
разума; познания преподносились в такой дозе, какую может переварить на
досуге здравый ум, не погибнув при этом.
дочитывали до конца, то переворачивали и начинали с начала) представляла
собой растрепанный том, старый, как мир, и мрачный, как Hotel de Ville*.
перевернуть ее священные страницы, точно установить название и собственными
глазами внимательно прочесть все эти выдумки, которые мне, еретичке,
разрешалось впитывать только со слуха. В книге были собраны жития святых.
Господи боже (произношу эти слова с благоговением), что это за жития! Какими
хвастливыми негодяями, видимо, были эти святые, раз они первыми превозносили
свои подвиги или изобретали все эти чудеса. В самом же деле, эти сказки -
всего лишь монашеская блажь, вызывающая у разумного человека искренний смех.
Кроме того, в книге описывались и всякие поповские дела, причем интриги и
козни духовенства выглядели гораздо хуже, чем сама жизнь в монастырях. У
меня горели уши, когда я волей-неволей выслушивала враки о нравственном
мученичестве, навязываемом людям католической церковью, или ужасающее
хвастовство духовников, которые бесчестно злоупотребляли своим положением,
доводя до крайней степени унижения высокородных дам, превращая графинь и
принцесс в самых истерзанных рабынь на свете. Вновь и вновь повторялись
истории, подобные рассказу о Конраде и Елизавете Венгерской{127}, полные
ужасающего разврата, отвратительного тиранства и гнусной нечестивости, -
повести об ужасах угнетения, лишений и смертельных страданий.
спокойно и тихо, лишь один раз сломала кончики ножниц, невольно воткнув их
слишком глубоко в источенный жучком стол. Но потом чтения стали приводить
меня в столь разгоряченное состояние, так стремительно стучала кровь у меня
в висках и сердце, а возбуждение так нарушило сон, что больше я не могла все
это выслушивать. Благоразумие подсказывало мне: как только вносят книгу -
причину моих тягостных ощущений, моей особе следует убраться. Моз Хедриг не
испытывала более сильного желания выступить со своим свидетельством против
сержанта Босуелла{128}, чем хотелось мне высказаться по поводу папистских
"lecture pieuse". Однако мне все же удалось сдержаться, обуздать себя, и,
хотя каждый раз, когда Розина зажигала лампы, я стремглав выскакивала из
комнаты, делала я это незаметно, пользуясь суетой перед наступлением тишины
и исчезая, пока пансионерки складывали учебники.
свечой было запрещено, и любая учительница, которая надолго покидала в это
время столовую, могла укрыться либо в неосвещенной передней, либо в классной
комнате, либо в спальне. Зимой я обычно выбирала длинные классные комнаты,
по которым ходила взад и вперед, чтобы согреться. Совсем хорошо было, когда
светила луна, в безлунные ночи я удовлетворялась слабым мерцанием звезд, а
когда и они исчезали, мирилась с полной темнотой. Летом, когда вечера бывают
светлее, я обычно поднималась наверх, проходила через длинный дортуар,
открывала свое окно (дортуар освещался пятью огромными, как двери, окнами)
и, высунувшись из него, смотрела вдаль на город, раскинувшийся за садом, и
слушала музыку, которая доносилась из парка или с дворцовой площади,
предаваясь своим мыслям и ведя свою особую жизнь в созданном моим
воображением безмолвном мире.
поднялась по лестнице, подошла к дортуару и бесшумно отворила дверь, которая
всегда была тщательно закрыта и, подобно всем дверям в этом доме, вращалась
на хорошо смазанных петлях совершенно неслышно. Еще не успев увидеть, я
почувствовала, что в громадной комнате, где в часы бодрствования никого не
бывало, сейчас кто-то есть: не то чтобы послышалось движение, или дыхание,
или шорох, а просто ощущалось, что из комнаты исчезли пустота и
уединенность. В глаза сразу бросился ряд застланных белыми покрывалами
постелей, которым в пансионе было присвоено поэтическое название "lits
d'ange"*, но на них никто не лежал. Вдруг я уловила, что кто-то осторожно
открывает ящик комода; я слегка отодвинулась в сторону, и спущенные портьеры
уже не скрывали от меня комнату, а следовательно, и мою кровать, туалетный
стол с запертыми ящиками внизу и запертой рабочей шкатулкой на нем.