послышится тонкий звон на улице, бабушка вынет из подполья старый чугунок с
дыркою на дне и поставит его на теплое окно в кути.
острые побеги -- и пойдут, пойдут они торопливо вверх, на ходу накапливая в
себе темную зелень, разворачиваясь в длинные листья, и однажды возникает в
пазухе этих листьев круглая палка, проворно двинется та зеленая палка в
рост, опережая листья, породившие ее, набухнет щепотью на конце и вдруг
замрет перед тем, как сотворить чудо.
расцветания, и ни разу скараулить не мог. Ночью или на рассвете, скрыто от
людского урочливого глаза, зацветала луковка.
остановит:
висел и улыбался яркогубый цветок с бело мерцающей сердцевиной и как бы
говорил младенчески- радостным ртом: "Ну вот и я! Дождалися?"
цветка, чтоб поверить в недалекую теперь весну, и боязно было спугнуть среди
зимы впорхнувшего к нам предвестника тепла, солнца, зеленой земли.
плавились толсто обмерзшие окна, бабушка доставала из подполья остальные
цветы, и они тоже возникали из тьмы, тянулись к свету, к теплу, обрызгивали
окна и наш дом цветами. Луковица меж тем, указав путь весне и цветению,
сворачивала граммофончики, съеживалась, роняла на окно сохлые лепестки и
оставалась с одними лишь гибко падающими, подернутыми хромовым блеском
ремнями стеблей, забытая всеми, снисходительно и терпеливо дожидалась весны,
чтоб вновь пробудиться цветами и порадовать людей надеждами на близкое лето.
как в деревнях нет привычки стучать и спрашивать, можно ли войти, то бабушка
всполошилась, побежала в куть.
совсем другим, церковным голоском запела бабушка. Я понял: к нам нагрянул
важный гость, поскорее спрятался на печку и с высоты увидел школьного
учителя, который обметал веником катанки и прицеливался, куда бы повесить
шапку. Бабушка приняла шапку, пальто, бегом умчала одежду гостя в горницу,
потому как считала, что в кути учителевой одежде висеть неприлично,
пригласила учителя проходить.
справился обо мне.
же, не удержалась, чтоб не поддеть меня: -- На еду уж здоров, вот на работу
хил покуда.
слезал с печки.
возле окошка на стуле, принесенном бабушкой из горницы, и приветливо смотрел
на меня.
бледновато по сравнению с деревенскими, каленными ветром, грубо тесанными
лицами. Прическа под "политику" -- волосы зачесаны назад. А так ничего
больше особенного не было, разве что немного печальные и оттого
необыкновенно добрые глаза, да уши торчали, как у Саньки левонтьевского.
Было ему лет двадцать пять, но он мне казался пожилым и очень солидным
человеком.
портфель.
фотографии, что семечек в подсолнухе! И лица величиной с подсолнечные
семечки, но узнать всех можно. Я бегаю глазами по фотографии: вот Васька
Юшков, вот Витька Касьянов, вот Колька-хохол, вот Ванька Сидоров, вот Нинка
Шахматовская, ее брат Саня...
пальто, она в полушалке. Чему-то улыбаются едва заметно учитель и
учительница. Ребята чего-нибудь сморозили смешное. Им что? У них ноги не
болят.
измывается надо мной, вред мне наносит, а тут восчувствовал. Вот и не видно
его на фотографии. И меня не видно. Еще и еще перебегаю с лица на лицо. Нет,
не видно. Да и откуда я там возьмусь, коли на печке лежал и загибала меня
"худа немочь".
еще приедет.
середнюю, губы мои дрожат. Что мне толковать? Зачем толковать? На этой
фотографии меня нет. И не будет!
сколько натерпишься с имя! Вон у меня их сколько, субчиков-то было, а ниче,
выросли. И ваш вырастет...
Бабушка про мои успехи в школе не спрашивала. Учитель про них тоже не
говорил, поинтересовал- ся насчет деда.
разживемся. Каки наши достатки? Огородом, коровенкой да дровами живем.
не могу дознаться, кто их свалил.
Митроха распорядится? А и привезут сельсоветские -- сырье сырьем, тоже
радости мало.
известно. Один учитель не знает и никогда не узнает.
уважают за вежливость, за то, что они здороваются со всеми кряду, не
разбирая ни бедных, ни богатых, ни ссыльных, ни самоходов. Еще уважают за
то, что в любое время дня и ночи к учителю можно прийти и попросить написать
нужную бумагу. Пожаловаться на кого угодно: на сельсовет, на разбойника
мужа, на свекровку. Дядя Левонтий -- лиходей из лиходеев, когда пьяный, всю
посуду прибьет, Васене фонарь привесит, ребятишек поразгонит. А как
побеседовал с ним учитель -- исправился дядя Левонтий. Неизвестно, о чем
говорил с ним учитель, только дядя Левонтий каждому встречному и поперечному
радостно толковал:
Да ежели со мной по-людски, да я что, дурак, что ли? Да я любому и каждому
башку сверну, если такого человека пообидят!
кринку молока либо сметанки, творогу, брусники туесок. Ребеночка доглядят,
полечат, если надо, учительницу необидно отругают за неумелость в обиходе с
дитем. Когда на сносях была учительница, не позволяли бабы ей воду таскать.
Один раз пришел учитель в школу в подшитых через край катанках. Умыкнули
бабы катанки -- и к сапожнику Жеребцову снесли. Шкалик поставили, чтоб с
учителя, ни Боже мой, копейки не взял Жеребцов и чтоб к утру, к школе все
было готово. Сапожник Жеребцов -- человек пьющий, ненадежный. Жена его,
Тома, спрятала шкалик и не отдавала до тех пор, пока катанки не были
подшиты.
ставили смешные пьесы и не гнушались представлять в них попов и буржуев; на
свадьбах бывали почетными гостями, но блюли себя и приучили несговорчивый в
гулянке народ выпивкой их не неволить.
учебников, тетрадей, карандашей тоже не было. Один букварь на весь первый
класс и один красный карандаш. Принесли ребята из дома табуретки, скамейки,
сидели кружком, слушали учителя, затем он давал нам аккуратно заточенный
красный карандаш, и мы, пристроившись на подоконнике, поочередно писали
палочки. Счету учились на спичках и палочках, собственноручно выструганных
из лучины.
прадедом, Яковом Максимовичем, и начинал я учиться в родном доме прадеда и
деда Павла. Родился я, правда, не в доме, а в бане. Для этого тайного дела
места в нем не нашлось. Но из бани-то меня принесли в узелке сюда, в этот
дом. Как и что в нем было -- не помню. Помню лишь отголоски той жизни: дым,
шум, многолюдье и руки, руки, поднимающие и подбрасывающие меня к потолку.
Ружье на стене, как будто к ковру прибитое. Оно внушало почтительный страх.
Белая тряпка на лице деда Павла. Осколок малахитового камня, сверкающего на
изломе, будто весенняя льдина. Возле зеркала фарфоровая пудреница, бритва в
коробочке, папин флакон с одеколоном, мамина гребенка. Санки помню,
подаренные старшим братом бабушки Марьи, которая была одних лет с моей
мамой, хотя и приходилась ей свекровью. Замечательные, круто выгнутые санки