были строги, они были устрашающи, в них так и сквозило: погодите, мы и до
вас доберемся!..
несколько сбилось с ориентира и с тропы, где назначено ходить существу с
человеческим обликом, сокращая путь, свернуло туда, где паслась скотина. За
короткое время в селекции были достигнуты невиданные результаты, узнаваемо
обозначился облик советского учителя, советского врача, советского
партийного работника, но наибольшего успеха передовое общество добилось в
выведении породы, пасущейся на ниве советского правосудия. Здесь чем более
человек был скотиноподобен, чем более безмозгл, угрюм, беспощаден
характером, тем он больше годился для справедливого карательного дела.
стриженной под ежик, прямо на плечах сидящей. У этого громилы всегда
загорелая иль непромытая кожа лица, спина, минуя ворот гимнастерки,
переходит прямо в затылок, дровяным колуном взнимающимся к тупому острию,
острие это, минуя то место, где быть лбу, сваливается прямо в переносье,
переносье же, не успев организоваться в нос, завершается двумя широкими
дырами, из которых щетиною торчит волос, срастаясь с малоприметными усами,
нависающими над щелью безгубого рта, коий не имеет ни начала, ни конца,
расползается от уха до уха. Такой безразмерный рот, способный заглотить
жертву шире себя, бывает только у змей. Самое выдающееся на этом лице, самое
приметное -- подбородок с ямой посередине, напоминающий обвислую бабью жопу.
поблажки тому или иному обществу, льстя роду человеческому, и в правосудие
вводит нечто особенное. Совсем противоположное тому типичному, устрашающему
облику скоточеловека на сцену клуба двадцать первого стрелкового полка после
крика секретаря трибунала: "Встать! Суд идет!" -- мелконько перебирая
ножками в хромовых сапогах, в гимнастерке, почти достающей подолом до сапог
этих, украшенное медалью и красивыми, начищенно- блестящими знаками, ступило
улыбчивое, румяненькое, как бы даже и кланяющееся народу существо, у него и
военное-то звание отступало в сторону, замечалось не вдруг. Мимолетным
прикосновением расчески существо это в звании полковника, имеющее совсем
мирное, свойское прозвание -- Анисим Анисимович, тронуло седую прядку,
спадающую на лоб, которая, впрочем, расческе не подчиняясь, снова упала
сверху вниз. Председатель трибунала, сощурясь, стал вглядываться в зал, вид
и голосок у него были ласковые, как бы отечески говорящие: эх, ребята,
ребята, чем занимаемся? страна кровью обливается, а мы... Только при
внимательном пригляде замечалось, что не так уж прост этот дядя. Глубоко
отпечатавшаяся скоба спускалась от раскрыльев носа до самого подбородка, в
которой залегло уже утомление, имеющее презрительное превосходство над всем
остальным людом. Дано будет той скобе на старости лет перевоплотиться в
брезгливо-плаксивую гримасу. Простодушный этот, вкрадчивый человек во время
суда играть будет в братишку, в этакого уже много горя повидавшего, из-за
горя того поседевшего, настрадавшегося от неразумности людской дедушку не
дедушку -- рановато в дедушки, но уже и не папа и тем более не дядя он,
когда расположит к себе людей, окутает обаянием, рассолодит и до слез
доведет подсудимого, нанесет короткий разящий удар, и даже не удар, этакий
почти незаметный небрежный тычок, от которого валятся с ног самые оголтелые
враги и трясут потом головой, соображая, кто его вдарил, может, он сам упал
и об пол ушибся.
Анисимовича не принял, не отреагировал на них. Анисим Анисимович усек --
работа предстоит нелегкая, не та, на которую он рассчитывал, отправляясь в
какой-то занюханный полк перевоспитывать пакостника солдатишку.
говорила вечные эти унылые судебные формальности, переходя взглядом с лица
на лицо, как бы пролистывая бледные, стертые, трудноразличимые страницы и,
несмотря на похожесть, серость армейской массы, этого вроде однородного
человеческого материала, находил лица, отмеченные юношеской красотой, умом,
дерзостью, нахальством, покорностью, безразличием, озорством. Однако на всех
этих лицах, как и всегда, как и везде, где он работал, прочитывались уже
привычная настороженность, неприязнь, даже и ненависть. Анисим Анисимович
понимал; не к нему лично ненависть, к тому делу, которое он исполнял, была,
есть и всегда пребудет она, ибо еще Он -- Он! -- завещал: "Не судите да
несудимы будете!" Но что нынче Он? Да ничто! Отменили Его в России, выгнали,
оплевали, и суд здесь не Божий идет, а правый, советский, по которому
выходит, что все людишки, наполняющие эту страну, всегда во всем виноваты и
подсудны.
распрямился, выпятил грудь, готовый исполнять свой долг, не Богом, но
властью ему предназначенный.
сидящего товарища, всякий смиренно опускал, прятал глаза от Анисима
Анисимовича, покаянно вспоминая, что он успел натворить в армии, сколько,
чего и где стибрил. И выходило, что каждого здесь сидящего можно сей момент
брать и судить по всей строгости военного времени. Не зря, ох не зря
гневаются эти дяди в комсоставской форме -- видят они, видят каждого
шаромыжника насквозь, дело только в занятости их большой, но наступит срок
-- разоблачат они, разоблачат всех преступников, подвергнут, осудят, чтоб
даже и другим поколениям неповадно было от занятий отлынивать, картошку с
морковкой воровать. Председатель трибунала сделал повелительный знак рукой
-- и в клуб ввели Зеленцова, распоясанного, недавно еще раз под ноль
стриженного, да под такой ноль, что белобрысая голова подсудимого сделалась
будто вот только что в лоханке до блеска вымытой. Обмоток на Зеленцове не
было, в носках он был, добротных, вязанных из козьей шерсти. Молодой боец из
минометной роты удрученно вздохнул -- из дому в посылке прислала те носки
мать, Зеленцов, чтоб ему ни дна ни покрышки, выиграл в карты. Красуется!
зала, остановился, приподняв голову, приветливо улыбнулся всем, стиснув по
три морщинки в уголках рта;
прикемарить, начал просыпаться, шевелиться.
улыбаться, только уже криво, в одном углу рта у него образовалось уже четыре
складки, в другом осталось две. -- Ну как жизнь, ребята? Не всех еще
уморили?
вскочила со стула строгая секретарша, и один из конвойных толкнул
подсудимого к скамейке.
место! -- снова взвилась секретарша.
председательском стуле.
конвоиру Зеленцов.
совсем проснулись, суд им начинал нравиться. Они надеялись в дальнейшем
получить от суда и судей еще большее удовольствие. И не ошиблись. Зеленцов
вел себя мятежно. В награду за мужество ему передали из зала зажженную
цигарку. Пока председатель трибунала за столом нудил чего-то, пока конвоир
догадался вырвать изо рта подсудимого цигарку, он и накурился.
давать показания капитан Дубельт.
ждали, как капитан с чудной фамилией -- уж не немецкой ли? -- будет
ответствовать о том, как блатняга Зеленцов посадил его на кумпол.
свою умную голову об такую поганую рожу портить!
ребятам: то ли еще будет, друзья мои, ждите и обрящете.
вспыливший председатель трибунала.
Зеленцов. -- Суд-то показательный. Вот и показывай, если есть че.
кулисами, вроде как изолированно от суда, он караулил шинели и шапки
приезжего начальства, но все слышал и видел. Оробев вначале от присутствия
важных чинов и начавшегося суда, он вовсе пришел в ужас, когда подсудимый
начал дерзить, нагличать, но вот словно пронесло над ним волну или
будоражащую тучу, и сам он непокорно, дерзко, правда, про себя и молча,
поддержал бунтаря: "Правильно, Зеленцов, молодец, это они понаехали, чтобы
окончательно подавить ребят, здешние держиморды уже не справляются со своей
задачей, так им в помощь этого вот румяненького... А-а, привык судить
забитых, безропотных. Не на того попал!.."
в зале как бы в продолжение того, что смел Боярчик произнести про себя.
Феликс высунулся из-за кулис и увидел, что ребята, наклонившись, чтоб
незаметно было, кто из них кричит, ведут полемику с судом.
А ну, товарищи командиры, наведите порядок в зале!..
угнетенно, но непокорно утих. Чувствуя, что публика в зале вся сплошь на
стороне подсудимого, настроена взрывчато, сжав пальцами виски, какое-то
время Анисим Анисимович сидел и думал; что делать? выдворить служивых из
клуба? прекратить суд, перенести в другое место? Да суд-то не простой,