молчит. Алеша... На него страшно смотреть. Он как будто не в своем уме,
сразу превратился в старика.
силами, потом осторожным жестом провел ладонью по ставшему смертельно
усталым и бледным лицу, сказал вполголоса:
ступеням, затем шел через кухню к закрытой двери в комнату, он лихорадочно
соображал, спрашивал себя, что теперь должен говорить, и, казалось, знал,
что должен говорить, но когда открыл дверь в комнату, у него уже не
хватило решительности думать, что скажет сейчас и как скажет...
и сразу увидел отца. Маленький, сгорбленный, в помятом чесучовом пиджаке,
со съеженными плечами, Греков сидел в углу дивана, неподвижно поставив меж
ног палку, подбородком упираясь в скрещенные поверх набалдашника руки и
старчески пожевывая ртом, тупо глядел в пол, на солнечные пятна
остановившимся, обращенным внутрь взглядом.
лет, весь седой, не пошевелился, не изменил позу измученного и
раздавленного горем старика, когда вошел Алексей и негромко сказал:
собачье выражение мелькнуло в них; веки сжались, слабо задвигались пальцы
под подбородком, и из глаз у него потекли слезы, побежали в морщинах щек.
опухшими веками, быстрым шепотом выговорил Греков и, дрожа всем лицом,
потерся подбородком о руки, скрещенные на палке. - Говоришь, "здравствуй"?
Ты мне говоришь "здравствуй"?
виду плачущее лицо отца, на то, как он тоскливо терся подбородком о руки,
на его седые, неопрятно длинные волосы, которые шевелил ветер из окна, на
всю его раздавленную, трясущуюся от беззвучных рыданий фигуру, и особенно
увидев это пришибленное, молящее, собачье выражение, какое было, когда
отец снизу взглянул на него, и в первую минуту не мог ничего ответить. Он
чувствовал: удушливой судорогой сжалось горло при виде этих нескрываемых
слез отца, его по-детски неудержимо вздрагивающих плеч. И, готовый ничего
не помнить, готовый простить все в этом объединенном порыве горя, Алексей
шагнул к дивану, выговорил с жалостью:
головой, Греков тем обессиленным, убитым голосом, почти напевным
речитативом, как говорят люди, все обыкновенные смертные, растерянные
перед непоправимым несчастьем. - Они ж вокруг тебя, как цыплята,
крутились... как цыплята...
когда не было душевных сил искать в словах смысл, нечто неизмеримо большее
поглощало его, примиряло его, и все, что он мог сказать, казалось ему
мелким, личным, ничтожным, раздавленным этим огромным, неожиданным и
страшным, что подчиняло его всего. И в тоне отца, и в его позе не было
ничего от того прежнего, всегда уверенного в себе человека, заученно
играющего каждым своим словом, жестом, привыкшего быть постоянно на виду,
каким он видел его раньше.
чужой и вместе родной ему, беспомощно говоривший что-то сквозь клокотанье
слез в горле, было ужасно именно тем, что это был другой человек,
потерявший свое прежнее, - как будто, еще не привыкнув, видел Алексей в
нем оголенный физический недостаток.
говорю?"
сложились ненормально... Чудовищно. Несколько лет. Это мне стоило много
здоровья, бессонных ночей. Твое отношение ко мне меня убивало, а я любил
тебя, любил, Алеша... Моя жизнь прожита. А в жизни каждого, господи, цепь
ошибок. Я никогда никому не хотел зла, никому...
сидел так, тихо и размеренно покачиваясь на палке меж колен; были видны
его белые волосы, жалкая, со старческим желобком наклоненная шея, несвежая
каемка на оттопыренном воротничке сорочки.
поднял голову, - может быть, я и виноват в том... И ты хотел мне мстить?
Мстить за прошлое? И Валерий, Валерий?.. Что же ты наделал, Але-е...
угловато поднялись плечи, и по щекам у него опять потекли слезы. Он,
наклонясь, моргая влажными веками, прижал подбородок к рукам, а подбородок
его дергался, упираясь в руки на палке.
и, оглядываясь, быстро пошел и двери, но сейчас же голос отца остановил
его:
Диночка...
прислонил палку к дивану, слепым движением пошарил в кармане чесучового
пиджака; но когда вынул металлическую коробочку, вроде не хватило силы
отвернуть колпачок, справиться с ним, и Алексей поспешно сказал:
ослабли.
краю дивана, упала, стукнув, на пол; нагнувшись, Алексей поднял ее; на
мгновение ощутил теплый, нагретый пальцами отца набалдашник, подал ее
отцу, благодарно взглянувшему на него.
внезапно засмеялся беззвучным смехом. - Как ты обходителен со мною... Как
обходителен! Что ж, спасибо, спасибо... Я благодарен. Но скажи мне, скажи:
зачем? Зачем же случилось это страшное, ужасное?.. Глупые, глупые
мальчики! Открыли сейф. Разбросали рукописи. Книги. Документы... Ты
восстановил против меня Валерия. Ты бесчеловечно... бесчеловечно поступил!
- И, передохнув, покачиваясь, как в забытьи, повторил рыдающим голосом: -
Зачем же все так случилось, Алеша?
поразился тому, что против воли оправдывается, и договорил тихо: - Нам
надо сейчас помолчать. Я прошу тебя.
глаза налились темной колючей голубизной, нашли что-то во взгляде Алексея
и, увеличиваясь, посмотрели снизу вверх на него. - Ты... убил меня, -
шепотом выдохнул Греков, и на его вскинутом к Алексею лице появилось
какое-то торопливое, сумасшедшее выражение человека, который не мог
остановиться, справиться с душившим его бессилием. - Ты убил Валерия и
меня. Ты убийца, да!
виноват ты сам. Каждый отвечает за свои поступки.
слушая Алексея, преодолевая одышку, судорожно заглотнув ртом воздух,
выговорил Греков с горечью, часто и мелко кивая. - Это же чудовищно,
Алеша! Это чудовищно, чудовищно!..
твое впитывали! Не я для них был светом в окошке, мой сын Алеша! Я видел,
я знал!.. - задохнувшись слезами, крикнул Греков. - И что же? Я теперь
готов только к смерти! Мне уже ничего не осталось, ничего... Даже имя мое
втоптано... Я готов только к смерти!
молчал, точно слова эти хлестнули по нему дикой животной болью, до
холодной испарины сжавшей его непоправимым отчаянием, за которым ничего
уже не было, кроме черной пустоты и безвыходности.
Да, я, наверно, виноват. Но не в том, в чем ты меня обвиняешь... Это мои
братья, отец, мои братья. И мне тяжело так же, как тебе. Но как я мог
мстить тебе, когда ты, прости меня, вызывал жалость... Даже после того,
как разошелся с матерью... и женился на Ольге Сергеевне! Хоть ты всегда и
бодрился, но я чувствовал... Нет, мы не о том говорим. Мы не имеем права,
отец, выяснять сейчас наши отношения.
затряс кашель, засмеялся Греков. - О, спасибо, спасибо! Но я знаю, тогда
ты даже любил меня. Когда я разошелся с матерью, ты был мальчик!..
и гулкие толчки сердца, Алексей заговорил опять:
объяснит сейчас. Какое теперь это имеет значение? - бледнея, проговорил
Алексей. - Разве дело в прошлом, отец? Нет. Наверно, им неважно было,
когда все произошло между тобой и Верой Лаврентьевной - двадцать лет назад
или вчера. А потом остались заминированные поля, извини за сравнение. И
Каменистый Артем
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Посняков Андрей
Белогорский Евгений