стаканы, выпили.
икру. Все остальные закусывали воблой. -- Ваня, а ты же икру? -- спросил я.
Козлик что-то начинал петь, но никто не подтягивал, и он смолкал. Шумели...
дрались... А я спал мертвым сном. Проснулся чуть свет -- все спят впо-валку.
В углу храпел связанный по рукам и ногам Ноздря. У Орлова все лицо в крови.
Я встал, тихо оделся и по-шел на пристань.
x x x
печеных яиц и жареной рыбы.
попонах, а четвертую сводят по сход-ням с баржи. И ее поставили к этим. Так
и горят их золо-тистые породистые головы на полуденном солнце.
серьгой в ухе.
лошадей со мной вести?
благополучно, и я в степи счастье свое нашел. А не попади я зипуном в тузлук
-- не унюхал бы меня старый казак Гаврило Руфич, и не видал бы я сте-пей
задонских, и не писал бы этих строк!
текущим днем, беззаботно. Едешь один на коне и радуешься.
кустиком, кроется опасность... Треснет хворост под ногой, и вздрогнешь... И
охота в лесу какая-то... подлая, из-за угла... Взять медведя... Лежит сонный
медведь в берлоге, мирно лапу сосет. И его, полу-сонного, выгоняют охотники
из берлоги... Он в себя не придет, чуть высунется -- или изрешетят пулями,
или на рогатину врасплох возьмут. А капканы для зверя! А ямы, покрытые
хворостом с острыми кольями внизу, на которые падает зверь!.. Подлая охота--
все исподтишка, тихомол-ком... А степь-- не то. Здесь все открыто-- и сам ты
весь на виду... Здесь воля и удаль. Возьми-ка волка в угон, с одной плетью!
И возьмешь на чистоту, один на один.
калмыцкий. Он только что взят из табуна и седлался всего в третий раз...
Дрожит, боится, мечется в стороны, рвется вперед и тянет своей мохнатой шеей
повод, так тянет, что моя привычная рука устала, и по временам чувствуется
боль...
беспредельность вверху. Чудное сочетание цветов... Пространство
необозримое...
этого необъятного простора. Раз-ве только
разбившей оковы льда, зеленеющей, благоуханной.
счастье, призыв к жизни, размах души...
зеленый океан... Неоглядный, . величе-ственный, грозный...
почувствовал, как он сложился в одно мгновение в комок, сгорбатил свою
спину,, потом вытя-нулся и пошел, и пошел!
справа и слева хороводом кру-жится и глухо стонет земля под ударами крепких
копыт его стальных, упругих некованных ног.
Дышать тяжело...
могучую, и чувствую, что вся его сила у меня в пальцах левой руки... Я
властелин его, дикого богатыря, я властелин бесконечного пространства. Мчусь
вперед, вперед, сам не зная куда, и не думая об этом...
дедовская кровь сказалась. На всю жизнь полюбил и почти до самой революции
был свя-зан с ней и часто бросал Москву для степных поездок по
коннозаводским делам.
-- даже один очерк степной жизни по-пал в хрестоматию (Хрестоматия, изд.
Клюквина, Москва).В одной из следующих моих книг придется вернуться и к этим
дням, которые вспоминаю сейчас, так как они связаны с последующими годами
моей жизни, а пока -- о далеком былом.
x x x
никаких журналов, газет и книг, даже кон-нозаводских: он не признавал
никаких новшеств, улуч-шал породу лошадей арабскими и золотистыми
персид-скими жеребцами, не признавал английских -- от них дети цыбатые,
говорил, -- а рысаков ругательски ругал: купе-ческая лошадь, сырость
разводят! Даже ветеринарам не хотел верить-- лошадей лечил сам да его
главный по-мощник, калмык Клык. Имени его никто не знал, а Клыком его звали
потому, что из рассеченной верхней губы торчал огромный желтый клык. Лошади
были великолепные и шли нарасхват даже в гвардейские полки. В доме был
подвал с домашними наливками и винами, вплоть до шампанского,-- это угощение
для покупателей-- офицеров, заживавшихся у него иногда по неделям. Стол был
простой, готовила сама Анна Степановна, а помогала ей ее родная племянница
подросток Женя, красавица-казачка, лет пят-надцати.
на поясе и везде поспевала. Высокая, тонкая, еще несложившаяся, совсем
ребенок в жизни -- в своей комнате в куклы играла -- она обещала быть
кра-савицей. Она была почти безграмотна, но прекрасно знала лошадей и сама
была лихой наездницей. На своем легком казачьем седле с серебряным убором,
подаренным ей соседом-коневодом, знаменитым Подкопаевым, она в свободное
время одна-одинешенька носилась от косяка к косяку, что было весьма
рискованно: не раз приходи-лось ускакивать от разозленного косячного
жеребца. Меня она очень любила, хотя разговаривать нам было некогда, и
конца-краю радости ее не было, когда осенью, в день ее рождения, я подарил
ей свой счастливый пер-ламутровый кошелек, который с самой Казани во всех
опасностях я сумел сберечь.
примеру и табунщики, звали Але-шей -- ни усов, ни бороды у меня не было -- а
потом, когда я занял на зимовке более высокое положение, кал-мыки и рабочие
стали звать Иванычем, а в случае каких-нибудь просьб, Алексеем Ивановичем.
По приходе на зи-мовник я первое время жил в общей казарме, но скоро хозяева
дали мне отдельную комнату; обедать я стал с ними, и никто из товарищей на
это не обижался, тем бо-лее, что я все-таки от них не отдалялся и большую
часть времени проводил в артели, -- в доме скучно мне было.
джигитовки и вольтижировки и за то. что сразу постиг объездку неуков и ловко
владел ар-каном.
говорившими между собой иногда по-французски, я переводил ему их оценку
лошадей, что ко-нечно давало барыш.
что черный и пропахший лошади-ным потом, с заскорузлыми руками, табунщик
понимает по-французски!..
x x x