жив и не в состоянии даже громко выругаться, чтобы досадить этим бобинам?
надеяться на то, что не заслужено. И все же согласиться с Рыбаком он не
мог, это противоречило всей его человеческой сущности, его вере и его
морали. И хотя и без того неширокий круг его возможностей становился все
уже и даже смерть ничем уже не могла расширить его, все же одна
возможность у него еще оставалась. От нее уж он не отступится. Она,
единственная, в самом деле зависела только от него и никого больше, только
он полновластно распоряжался ею, ибо только в его власти было уйти из
этого мира по совести, со свойственным человеку достоинством. Это была его
последняя милость, святая роскошь, которую как награду даровала ему жизнь.
петлю поставили притихшего в своей покорной сосредоточенности Петра.
Сотников взглянул на него и виновато поморщился. Еще вчера он досадовал,
что они не застрелили этого старосту, а теперь вот вместе придется
повиснуть на одной перекладине.
под его коленями и едва не опрокинулась. Будила, наверно, и здесь
заправляющий обязанностями главного палача, выругался, сам вскочил наверх
и втащил туда старика. Староста с осторожностью выпрямился на скамье, не
поднимая головы, сдержанно и значительно, как в церкви, поклонился людям.
Потом к скамье подтолкнули Басю. Та проворно взобралась на свое место и,
зябко переступая замерзшими, потрескавшимися ногами, с детской
непосредственностью принялась разглядывать толпу у штакетника - будто
высматривала там знакомых.
фанерный ящик, а на остальных двух местах торчали в снегу полуметровые,
свежеотпиленные от бревна чурбаны. Сотников подумал, что его определят на
ящик, но к ящику подвели Демчиху, а его Рыбак с полицаем потащили на край,
к чурбанам.
От неожиданности Сотников оглянулся - женщина, упираясь ногами, всячески
отбивалась от полицаев, не желая лезть под петлю.
думала!
полицай, ведший Сотникова, оставил его на Рыбака, а сам бросился к
Демчихе. Несколько полицаев потащили ее на ящик.
последнему под аркой чурбану и остановился. Как раз над ними свешивалась
новенькая, как и остальные, пеньковая удавка с узковато затянутой петлей,
тихонько раскручивающейся вверху. "Одна на двоих", - почему-то подумалось
Сотникову, хотя было очевидно, что эта петля для него. Надо было влезать
на чурбан. Он недолго помедлил в нерешительности, пока в сознании не
блеснуло отчаянное, как ругательство: "Эх, была не была!" Бросив уныло
застывшему Рыбаку: "Держи!", он здоровым коленом стал на торец,
свежезаслеженный грязным отпечатком чьей-то подошвы. Рыбак тем временем
обеими руками обхватил подставку. Для равновесия Сотников слегка оперся
локтем о его спину, напрягся и, сжав зубы, кое-как взобрался наверх.
Затылок его уже ощутил шершавое, леденящее душу прикосновение петли. Внизу
застыла широкая в полушубке спина Рыбака, заскорузлые его руки плотно
облапили сосновую кору чурбана. "Выкрутился, сволочь!" - недобро, вроде бы
с завистью подумал про него Сотников и тут же усомнился: надо ли так?
Теперь, в последние мгновения жизни, он неожиданно утратил прежнюю свою
уверенность в праве требовать от других наравне с собой. Рыбак был
неплохим партизаном, наверно, считался опытным старшиной в армии, но как
человек и гражданин, безусловно, недобрал чего-то. Впрочем, он решил
выжить любой ценой - в этом все дело.
читать по бумажке немец в желтых перчатках - приговор или, может, приказ
для согнанных жителей перед этой казнью. Шли последние минуты жизни, и
Сотников, застыв на чурбане, жадным прощальным взглядом вбирал в себя весь
неказистый, но такой привычный с самого детства вид местечковой улицы с
пригорюнившимися фигурами людей, чахлыми деревцами, поломанным
штакетником, бугром намерзшего у железной колонки льда. Сквозь тонкие
ветви сквера виднелись обшарпанные стены недалекой церквушки, ее
проржавевшая железная крыша без крестов на двух облезлых зеленых куполах.
Несколько узких окошек там были наспех заколочены неокоренным суковатым
горбылем...
бесцеремонные руки в сизых обшлагах поймали над ним петлю и, обдирая его
болезненные, намороженные уши, надвинули ее на голову до подбородка. "Ну
вот и все", - отметил Сотников и опустил взгляд вниз, на людей. Природа
сама по себе, она всегда без усилия добром и миром ложилась на душу, но
теперь ему захотелось видеть людей. Печальным взглядом он тихонько повел
по их неровному настороженному ряду, в котором преобладали женщины и
только изредка попадались немолодые мужчины, подростки, девчата - обычный
местечковый люд в тулупчиках, ватниках, армейских обносках, платках,
самотканых свитках. Среди их безликого множества его внимание остановилось
на тонковатой фигурке мальчика лет двенадцати в низко надвинутой на лоб
старой армейской буденовке. Тесно запахнувшись в какую-то одежду,
мальчонка глубоко в рукава вбирал свои озябшие руки и, видно было отсюда,
дрожал от стужи или, может, от страха, с детской завороженностью на
бледном, болезненном личике следя за происходящим под виселицей. Отсюда
трудно было судить, как он относится к ним, но Сотникову вдруг захотелось,
чтобы он плохо о них не думал. И действительно, вскоре перехватив его
взгляд, Сотников уловил в нем столько безутешного горя и столько
сочувствия к ним, что не удержался и одними глазами улыбнулся мальцу -
ничего, браток.
ненавистного ему вида начальства, немцев, следователя Портнова, Стася,
Будилы. Их дьявольское присутствие он ощущал и так. Объявление приговора,
кажется, уже закончилось, раздались команды по-немецки и по-русски, и
вдруг он почувствовал, как, будто ожив, напряженно дернулась на его шее
веревка. Кто-то в том конце виселицы всхрапнул раз и другой, и тотчас,
совершенно обезумев, завопила Демчиха:
арки, сдавленно зарыдала женщина в толпе. На душе стало нестерпимо
тоскливо. Какая-то еще не до конца израсходованная сила внутри подмывала
его рвануться, завопить, как эта Демчиха, - дико и страшно. Но он заставил
себя сдержаться, лишь сердце его болезненно сжалось в предсмертной
судороге: перед концом так захотелось отпустить все тормоза и заплакать.
Вместо того он вдруг улыбнулся в последний раз своей, наверное, жалкой,
вымученной улыбкой.
нему: чурбан под ногами на миг ослабел, пошатнулся. Едва не свалившись с
него, Сотников глянул вниз - с искривленного, обросшего щетиной лица
смотрели вверх растерянные глаза его партизанского друга, и Сотников едва
расслышал:
мальчишки в буденовке. Тот стоял, как и прежде, на полшага впереди других,
с широко раскрытыми на бледном лице глазами. Полный боли и страха его
взгляд следовал за кем-то под виселицей и вел так, все ближе и ближе к
нему. Сотников не знал, кто там шел, но по лицу мальчишки понял все до
конца.
который неловко скорчился внизу, боясь и, наверное, не решаясь на
последнее и самое страшное теперь для него дело. Но вот сзади матерно
выругался Будила, и Сотников, вдруг потеряв опору, задохнувшись, тяжело
провалился в черную, удушливую бездну.
19
рядом, сбитая ими шапка упала на снег. Рыбак отпрянул, но тут же нагнулся
и выхватил ее из-под повешенного, который уже успокоенно раскручивался на
веревке, описывая круг в одну, а затем и в другую сторону. Рыбак не
решился глянуть ему в лицо: он видел перед собой только зависшие в воздухе
ноги - одну в растоптанном бурке и рядом вывернутую наружу пяткой,
грязную, посиневшую ступню с подсохшей полоской крови на щиколотке.
усилием воли Рыбак превозмог растерянность и оглянулся. Рядом, между
Сотниковым и Демчихой, болталась налегке пятая веревка - не дождется ли
она его шеи?
из-под Демчихи желтый фанерный ящик, убирали из-под арки скамью. Ему
издали что-то крикнул Стась, но, все еще находясь под впечатлением казни,
Рыбак не понял или не расслышал его и стоял, не зная, куда податься.
Группа немцев и штатского начальства возле дома стала редеть - там
расходились, разговаривая, закуривая сигареты, все в бодром, приподнятом
настроении, как после удачно оконченного, в общем не скучного и даже
интересного занятия. И тогда он несмело еще поверил: видать, пронесло!
закончилась, снимали полицейское оцепление, людям скомандовали разойтись,
Контровский Владимир
Березин Федор
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Каргалов Вадим
Куликов Роман