для делового разговора."
жизни, по чьей-то извращенной иронии снятого в декорациях райских кущ. Вот и
теперь за окнами вагона канатной дороги кудрявилась и сияла естественная
мощная зелень Иудеи. Назад уносилась очередная станция-шляпка на
мачте-грибе. Солнце склонялось за дальние горы, поросшие густым лесом.
проводница, улыбаясь мне и плавно указывая рукой на дверь. - Ты просил."
высоте. Закатное солнце золотило роскошные парки. На фоне малинового неба
голубел простор действительно похожей на Днепр широкой реки. На ее
берегахвзбегали на холмы бесчисленные нарядные строения. Только вместо
Владимира с крестом на доминирующей высоте сияла большими окнами и нарядными
деревянными стенами похожая на храм средневековая синагога.
поднимала голову, а потом вдруг победно осветилась снаружи и изнутри.
прудов, простирался сквер, по обе стороны которого лепились нарядные
шести-семи-этажные аккуратные дома, которые служили как-бы скромным
приложением к цветам и деревьям.
и благожелательность, добротность, уверенность и стабильность. Не было и
намека на холодную мертвую хватку серого бетона.
всадники.Конные экипажи выглядели ультрасовременными лимузинами. Автомашин
почти не было. В миллионном мегаполисе не пахло городом.
вечно грохотали отбойные механизмы и кто-то что-то неделями громко чинил в
своей квартире, часами оглушительно подстригались кусты, с ревом убирался
мусор, дико перекрикивались между собой люди с тротуаров в открытые окна да
и просто на улицах, нервно сигналили водители, панически боясь опоздать на
пять секунд в получасовую пробку, душераздирающе визжали спешащие туда же
машины амбуланса и полиции, согнувшись от напряжения, орали в мобильники
прохожие. Мир казался сплошным сумасшедщим домом...
говорят между собой шепотом. Никто не шаркал подошвами по тротуарам. Даже
дети здесь шалили вполголоса. И у них не было идиотского выражения лица от
отчего-то вечно открытых ртов. Тут были генетически выведены совсем другие
евреи - европейцы, а не афроазиаты Израиля. Это было общество защиты
человека от наглости и техники.
разноцветные тюльпаны на фоне отраженного в прудах закатного неба.
автомата и достал из его карманчика со звоном выпавший туда ключ от моего
номера.
было. На обычную лестничную площадку выходили четыре двери, на одной из
которых я увидел нужную цифру. И сразу словно попал в средневековье -
затянутые голубым шелком стены, кровать в маленькой спальне, уютная
небольшая гостиная, санузел и ванная с уже знакомым мне набором кнопок
вместо кранов.
брюки моего размера. Кто это все тут готовит? - подумал я. - Ведь для такого
сервиса нужна многочисленная прислуга из бедных слоев населения? А я как-то
не заметил в Иудее "народа". Как, кстати, и элиты. Такое впечатление, что
здесь обитает сплошной средний класс. Закономерный итог независмой эволюции
иудейской морали, воплощенной в еврейскую социальную справедливость?Не
потому ли человеку моего ненизкого здесь статуса предоставлены такие
скромные, без тени помпезности аппартаменты? Или мне все эти справедливости
и красивости просто кажутся, как умиляли реалии Израиля в первые месяцы,
сменившись потом черт знает чем?..
набора я вышел на балкон и снова стал осматривать город.
холмах. Голландия, к тому же, немыслима без каналов... Ни на что известное
мне по телевидению, кино и литературе, Иудея не походила. Неужели Родина,
наконец?Но мне и Израиль до близкого с ним знакомства казался родиной...
Между горами угадывалась та самая похожая на Днепр река, которую я с воздуха
принял за морской залив. Я так и не смог вспомнить аналогичной реки такой
ширины в этой части моей Сибири.
не веря, что свободно читаю на иврите. И тем более не веря, что я читаю
именно новости, репортажи, мягкий еврейский юмор, а не вымученную
напряженную брань слепых от ярости политических противников, грязь
компроматов, злорадство, животную злобу, закомуфлированную в объективность и
плохо скрытое самолюбование авторов публикаций. В иудейских газетах не было
ничего, что заставляло израильских читателей ненавидеть всех и вся, не
верить никому и относиться к своему народу, как к сборищу фальшивых
скандалистов. Такая журналистика не оставляла места для трезвого анализа
людей и событий. От нее можно было только отгородиться полным неприятием
газет, радио и телевидения, вернувшись к доинформационному образу жизни...
рекуперацией, Ирит, - тревожно вглядывался главный конструктор в опухшее от
слез и бессонной ночи лицо своей новой сотрудницы, - то мы спросим Морди по
видеофону. Ваши личные отношения не имеют никакого отношения к твоей
работе." "А квартира?" "Живи там, где вы жили с Морди. Если выяснится, что
он не вернется к тебе и что эта квартира тебе велика, дадим другую,
поменьше. Ну как? Настроение рабочее? Или начнутся стрессы?" "Не бойся,
Гади... - вымученно улыбнулась Ира, - не начнутся. Я и не такое еще пережила
в своей жизни. Не вернется этот, будет другой." "И прекрасно. Так что у нас
с пневматикой вчера не вытанцовывалось? Почему ты решила попробовать
соленоиды?" "Марк... ну, Морди как-то говорил, что этот вариант ему
предложил для скоростной шагайки израильский профессор. Смотри..."
технические решения, та же праздничная зелень за окном. Не было только
омоложенного Марка, ее Марика, Морди, последнего и самого сильного в ее
жизни увлечения.
не произнесла. Но я же женщина, мне следует прощать любые срывы! Он же сам
мне это говорил и так мило все всегда немедленно прощал. Пока любил?.. Но
когда разлюбить-то успел? И почему? Ведь я в жизни не была такой
привлекательной!
матерому полу-заграничному ученому, ставшему решительным капитаном, и кончая
своим странным пренебрежением к глазастому юноше, в которого он вдруг
превратился.
клавиатуру своего компьютера, никто не торопился занять "свободное место" ее
законного мужа. Очнувшись наконец от эйфории конверсии, она осознала, что
осталась в этом потустороннем мире совершенно одна - Марк ее бросил, Толя
самозабвенно осваивал Дикий мир, а Никита - постельный иврит. Никому не было
никакого дела до ее дурного самочувствия и настроения. Никто не заглядывал
тревожно в глаза, не успокаивал, не расспрашивал, не уговаривал.
сотрудников-инопланетян занята только друг другом, ведет свой странный образ
жизни и говорит вроде бы правильно, но совершенно не по-человечески. Она
вдруг осознала, что при всей своей вернувшейся красоте и молодости, бывшая
заложница ничуть не интереснее внешне окружающих женщин, каждая из которых
имела своего мужчину. Выбирать Ире было не из кого. Во всяком случае, пока.
такого родного уже Марика...
бюро, - сказал мне Ново-киевский начальник. - Привязь у самой гостиницы.
Коня зовут Адиш. На седле увидишь эмблему нашей фирмы. Посвободнее держи
поводья и скачи, пока не увидишь ту же эмблему на стене здания. Я тебя
встречу у входа." "Но... - покрылся я холодным потом, - я никогда не ездил
на лошади..." "Адиш самый спокойный в нашей конюшне. Он только очень любит,
когда седок с ним разговаривает." "Да, - чуть не плакал я от бессилия,- но я
ни-ког-да..." "А на велосипеде?" "Всю жизнь. Я заядлый..." "Ногу ставь в
стремя, как на педаль, вторую переноси, чтобы сесть в седло. А дальше -
держи поводья и чувствуй стремена. Ни шпорить ни, тем более, бить коня с
квалификацией Адиша не надо. Ты сам увидишь, как это просто. Как и на
велосипеде, быстро двигаться проще, чем еле-еле. Так что не мешай ему
переходить с рыси на галоп." "Подожди! - отчаянно крикнул я, видя, что лицо
собеседника уже тает на экране видеофона. - За что же держеться руками?.." -
по инерции продолжил я вопрос в никуда.
по-человечески, смаргивая длинными белесыми ресницами. Мне даже показалось,
что конь дружески подмигнул. "Адиш, Адиш," - льстиво говорил я, поглаживая
ладонью теплую атласную шерсть на его шее. Потом взялся рукой за луку седла,
поднял левую ногу и дрожа вставил ее в стремя. Сколько раз я видел в кино,
как лихо вскакивают на коня разные ковбои и казаки, а тут не было сил
приподняться над стременем. Седло кренилось от тяжести повисшего человека.
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Курылев Олег
Лукин Евгений
Распопов Дмитрий
Маккэфри Энн