Чтение 32–й страницы книги ~Упадок и разрушение~

-- Да, -- ответил Поль. -- Как ни странно, знаю! Его зовут Филбрик.

-- Нет, старина, ты тут что-то путаешь. Такой, знаешь, из себя
солидный. Все болтает про отели да рестораны.

-- Я о нем и говорю.

-- Да ты что, не знаешь, кто это?! Брат начальника, сэр Соломон
Лукас-Докери! Сам мне признался. Сидит за поджог. Подпалил какой-то замок в
Уэльсе. Сразу видать, из благородных.

"Глава 3"

"СМЕРТЬ СОВРЕМЕННОГО ПАСТЫРЯ"

Через несколько дней начался новый этап в перевоспитании Поля. Когда
его вывели на очередную прогулку, он обнаружил вместо прежнего собеседника
мясистого детину зловещего вида. Волосы у него были рыжие, борода -- тоже
рыжая. Глаза детины налились кровью, а багровые лапы, висевшие плетьми,
конвульсивно сжимались и разжимались. Он по-бычьи глянул на Поля и негромко
зарычал в знак приветствия.

Они шли молча.

-- Как вам нравится план начальника насчет прогулок? -- спросил Поль.

Годится, -- ответил его собеседник.

Молча прошли они один круг, второй, третий.

-- Эй, вы, там! -- прикрикнул на них надзиратель. -- Разговаривайте,
коли ведено.

-- Так оно веселее, -- сказал рыжий.

-- За что вас? -- поинтересовался Поль. -- Расскажите, если можно.

-- Все дело в Библии, -- сообщил рыжий. -- Там все сказано. В
переносном смысле, конечно. Вам до этого ни в жизнь не додуматься, --
добавил он, -- а я вот мигом сообразил.

-- Библия -- мудреная книга, верно?

-- Не в мудрости штука. Главное -- видения. Вот у тебя бывают видения?

-- Нет.

-- Со священником -- та же история. Христианин, называется! Видение
привело меня сюда: мне явился Ангел, объятый пламенем и в огненной короне. И
рек Ангел: "Иди и рази беспощадно. Ибо близится царство Божие". Сейчас я
тебе все объясню. Я не какой-нибудь там плотник, я столяр. Вернее сказать,
был столяром. Был да сплыл, -- рыжий говорил на удивительной помеси
городского жаргона и церковного языка. -- Прибираюсь я как-то раз в
мастерской перед закрытием, и тут входит Ангел Божий. Сперва я его не
признал. "Еще, -- говорю, -- пять минут, и вы бы меня не застали. Что
угодно?" И тут объял его огнь, и огненное кольцо засияло над его головой.
Слово в слово, как я тебе говорил. И тогда он открыл мне, что отметил
Господь своих избранников и что грядут дни скорби. И возгласил: "Иди и рази
беспощадно!" До этого я неважно спал. На меня нашло сомнение -- спасу я свою
душу или нет. Всю следующую ночь я думал о том, что сказал мне Ангел. Сперва
смысл его речей был темен для меня, все равно как для тебя. Но потом меня
озарило: недостоин есмь, но на меня указует перст Божий! -- воскликнул
столяр. -- Я -- меч Израиля. Я -- лев гнева Господня.

-- Вы что, кого-нибудь убили? -- спросил Поль.

-- Недостойной рукой сразил я филистимлянина. Именем Господня воинства
я размозжил ему башку. Я поступил так во имя знамения Израилева -- и вот
заточен в плену египетском, и через благодать познал страдание. Но Господь
направит меня в назначенный час. Горе тогда филистимлянину! Горе
необрезанному! Лучше бы привязали жернов к вые его и бросили в пучину вод!

Надзиратель зазвонил в колокол.

-- Эй, вы, там! -- заорал он.

-- Жалобы имеются? -- спросил сэр Уилфред на очередном обходе.

Да, сэр, -- отвечал Поль.

Начальник пристально вгляделся в него.

-- Позвольте, да ведь это вы у меня на особом режиме!

-- Да, сэр.

-- В таком случае жаловаться просто нелепо. В чем там у вас дело?

-- Я полагаю, сэр, что человек, с которым меня водят на прогулки, --
опасный маньяк.

-- Жалобы одного заключенного на другого рассматриваются, только если
их подтвердит надзиратель или два других заключенных, -- вмешался главный
надзиратель.

-- Совершенно справедливо, -- кивнул сэр Уилфред. -- Ваша жалоба --
верх нелепости. И вообще, преступление есть форма безумия, Я лично подбирал
вам спутника для прогулок и выбрал самого лучшего. Больше я об этом и
слышать не желаю.

В тот день Полю предстояло провести в тюремном дворе еще более
беспокойные полчаса.

-- Мне явилось новое видение, -- сообщил кровожадный мистик. -- Не знаю
пока, что оно предвещает, но истина мне еще откроется.

-- Красивое было видение? -- осведомился Поль.

-- Нет слов, чтобы передать его великолепие! Все вокруг стало алым и
влажным, как кровь. Тюрьма, казалось, сверкала рубиновым блеском, а
надзиратели и заключенные ползали туда-сюда, как малюсенькие божьи коровки.
Но тут я увидел, что рубиновые стены становятся мягкими и сочатся, как
огромная губка, пропитанная вином. Капли стекали вниз и таяли в бескрайнем
алом озере... Тут я проснулся. Не знаю пока, что это значит, но чувствую,
что Господень меч висит над этим узилищем. Кстати, вам не приходило в
голову, что наша тюрьма встроена в пасть Зверя? Порой мне видится
бесконечный багровый туннель, подобный звериной глотке, по которому бегут
человечки -- иногда по одному, а бывает, что и целыми толпами. Дыхание же
Зверя подобно пышущей печи. Думали вы над этим?

-- Боюсь, что нет, -- ответил Поль. -- Какую книжку вам выдали в
библиотеке?

-- "Тайну леди Альмины", -- вздохнул лев гнева Господня. -- Розовые
слюни, к тому же несовременно. Но нет, я читаю Библию. Там убивают на каждой
странице.

-- Господи, да вы только и думаете, что об убийствах!

-- Еще бы, ведь это мое предназначение, -- скромно ответил рыжий.

Ежедневно (кроме воскресений), в десять часов утра сэр Уилфред
Лукас-Докери чувствовал себя Соломоном. В это время он вершил суд над
нарушителями дисциплины, заключенными, которые попали в поле его зрения. Его
предшественник, полковник Мак-Аккер, выносил приговоры в неуклонном
соответствии с духом и буквой Правил внутреннего распорядка для тюрем
правительства ее величества, исполняя механическое правосудие подобно
игральному автомату: в одну щель опускался проступок, из другой --
выскакивало наказание. Не так поступал сэр Уилфред Лукас-Докери. Он и сам
чувствовал, что никогда не работал его ум острее и изобретательнее, никогда
не были его обширные познания полезнее, чем на этом скромном судилище, где
вершилась высшая справедливость. "Неизвестно, чего от него ждать!" --
жаловались в один голос надзиратели и арестанты.

-- Истинная справедливость, -- говаривал сэр Уилфред, -- это умение
подойти к любому вопросу как к головоломке.

Пробыв на своем посту несколько месяцев, он не без тщеславия отмечал,
что к нему обращаются все реже и реже.

Однажды утром, вскоре после того как сэр Уилфред взялся за
перевоспитание Поля, перед начальником тюрьмы предстал рыжий детина.

-- Господи боже мой! -- воскликнул сэр Уилфред. -- Да ведь этот человек
на особом режиме! Что он тут делает?

-- Вчера вечером я заступил на ночное дежурство, с двадцати ноль-ноль
до четырех ноль-ноль, -- забубнил надзиратель. -- Мое внимание привлек шум,
исходивший из камеры этого заключенного. Заглянув в глазок, я увидел, что
заключенный в состоянии крайнего возбуждения мечется по камере. В одной руке
у него была Библия в другой -- ножка от табурета. Заключенный таращил глаза,
тяжело дышал и время от времени бормотал стихи из Библии. Я сделал ему
внушение, но в ответ он обозвал меня предосудительными словами.

-- Какими именно? -- заинтересовался главный надзиратель.

-- Он обозвал меня моавитянином, мерзостью моавитянской, умывальной
чашей, нечистой тварью, необрезанным моавитянином, идолопоклонником и
блудницей вавилонской, сэр.

-- Так-с, что вы на это скажете? -- обратился сэр Уилфред к главному
надзирателю.

-- Очевидно, неподчинение требованиям охраны, -- ответил главный
надзиратель. -- Следует применить диету номер один. На известное время.

Однако, совещаясь с главным надзирателем, сэр Уилфред на самом деле
нисколько не интересовался его мнением. Он любил мысленно подчеркнуть (и
дать понять арестанту) всю разницу между официальной точкой зрения и его
собственной.

-- Что, по-вашему, самое важное в этой истории? -- спросил он.

Главный надзиратель задумался.

В общем и целом, блудница вавилонская, сэр...

Сэр Уилфред улыбнулся, как фокусник, вытащивший из колоды нужную карту.

-- А я, -- сказал он, -- думаю иначе. Вас это, быть может, удивит, но,
на мой взгляд, самое важное -- ножка табурета, которой размахивал
заключенный!

-- Порча тюремного имущества, -- кивнул главный надзиратель. -- Тяжкий
проступок.

-- Чем вы занимались на свободе? -- повернулся Лукас-Докери к
арестанту.

-- Плотничал, сэр.

-- Так я и знал! -- возликовал сэр Уилфред. -- Вот вам еще один случай
подавленной потребности в творчестве! Послушайте, дружок, с вашей стороны
очень скверно оскорблять надзирателя, который, разумеется, никакая не
вавилонская блудница. Надзиратель символизирует собой справедливое
негодование общества и, как и все мы, он -- добрый христианин. Но я понимаю,