наружную сторону ограды) у меня стояли большие глиняные горшки моего изделия
и штук четырнадцать или пятнадцать глубоких корзин по пяти или шести мер
каждая. Все это было наполнено разной провизией, главным образом зерном,
частью в колосьях частью вымолоченным моими руками.
которые я употреблял для нее, пустили корни и выросли в такие развесистые
деревья, что за ними не было видно ни малейших признаков человеческого
жилья.
острова тянулись два участка моих пашен, которые я старательно возделывал и
с которых из года в год получал хорошие урожаи риса и ячменя. И если бы мне
понадобилось увеличить посев, кругом был непочатый край удобной земли.
лестницу держал внутри, деревья окружавшей ее живой изгороди я постоянно
подстригал, не давая им расти вверх, от этого они распустились и давали
приятную тень. Под сенью их листвы, внутри ограды, стояла парусиновая
палатка, так прочие установленная на вбитых в землю кольях, что ее никогда
не приходилось поправлять. В палатке я устроил себе постель из козьих шкур;
на постели у меня лежало одеяло с нашего корабля и матросская шинель, чтобы
укрываться по ночам, танк как я часто проводил здесь по несколько дней.
невероятного труда. Я так боялся; чтобы козы не проломали изгородь, что
вечно укреплял ее новыми кольями и успокоился только тогда, когда в ней не
осталось ни одной щелки и она была скорее похожа на частокол, чем на
плетень. С течением времени, когда все колья принялись и разрослись (а они
все принялись после дождливого времени года), моя ограда превратилась в
сплошную крепкую стену.
что, выполнив ту или другую работу, я увеличу свой комфорт.
вопросом существования; иметь в своем распоряжении стадо коз значило для
меня иметь до конца моих дней, - а я мог прожить еще сорок лет, -
неистощимый запас мяса, молока, масла и сыру; иметь же коз в своем
распоряжении я мог только при том условии, чтобы изгородь моих загонов была
всегда в полной исправности.
дорожил им не только как лакомством, приятно разнообразившим мой стол, но и
как здоровой, питательной, подкрепляющей пищей.
и той бухточкой, где я оставил лодку; поэтому в каждую мою экскурсию к тому
берегу я останавливался там на ночевку. Я часто ходил смотреть мою лодку и
заботился о том, чтобы держать ее в полном порядке. Иногда я катался на ней,
но никогда не отъезжал от берега дальше нескольких саженей, - такой у меня
был страх перед морским течением и прочими непредвиденными случайностями,
которые могли произойти со мной в море. Теперь я перехожу к новому периоду
моей жизни.
вдруг увидел след голой человеческой ноги, ясно отпечатавшейся на песке. Я
остановился, как громом пораженный или как если бы я увидел привидение. Я
прислушивался, озирался кругом, но не услышал и не увидел ничего
подозрительного. Я взбежал вверх на откос, чтобы лучше осмотреть местность;
опять опустился, ходил взад и вперед по берегу, - нигде ничего: я не мог
найти другого отпечатка ноги. Я пошел еще раз взглянуть на него, чтоб
удостовериться, действительно ля это человеческий след и не вообразилось ли
мне. Но нет, я не ошибся; это был несомненно отпечаток ноги: я ясно различал
пятку, пальцы, подошву. Как он сюда попал? Я терялся в догадках и не мог
остановиться ни на одной. В полном смятении, не слыша, как говорится, земли
под собой, я подпел домой, в свою крепость. Я был напуган до последней
степени:
каждого дерева, и каждый показавшийся вдали пень принимал за человека. Вы не
можете себе представить, в какие страшные и неожиданные формы облекались все
предметы в моем возбужденном воображении, какие дикие мысли проносились в
моей голове и какие нелепые решения принимал я все время по дороге.
моментально очутился за оградой. Я даже не помнил, перелез ли я через ограду
по приставной лестнице, как делал это раньше, или вошел через дверь, т. е.
через наружный ход, выкопанный мною в горе; даже на другой день я не мог
этого припомнить. Никогда заяц, никогда лиса не спасалась в таком безумном
ужасе в свои норы, как я в свое убежище.
предмета, которым был вызван мой страх. Это как будто даже противоречило
обычным проявлениям страха. Но я был до такой степени потрясен, что мне все
время мерещились ужасы, несмотря на то, что я был теперь далеко от следа
ноги, перепугавшего меня. Минутами мне приходило в голову, не дьявол ли это
оставил свой след, - разум укреплял меня в этой догадке. В самом деле: кто,
кроме дьявола в человеческом образе, мог забраться в эти места? Где лодка,
которая привезла сюда человека? И где другие следы его ног? Да и каким
образом мог попасть сюда человек? Но с другой стороны смешно было также
думать, что дьявол принял человеческий образ с единственной целью оставить
след своей ноги в таком пустынном месте, как мой остров, где было десять
тысяч шансов против одного, что никто этого следа не увидит. Если врагу рода
человеческого хотелось меня напутать, он мог придумать для этого другой
способ, гораздо более остроумный. Нет, дьявол не так глуп. И, наконец, с
какой стати, зная, что я живу по эту сторону острова, оставил бы он свой
след на том берегу, да еще на песке, где его смоет волной при первом же
сильном прибое? Все это было внутренне противоречиво и не вязалось с
обычными нашими представлениями о хитрости дьявола.
своей гипотезы о нечистой силе и отказался от нее. Но если это был не
дьявол, тогда возникало предположение гораздо более устрашающего свойства:
это были дикари с материка, лежавшего против моего острова. Вероятно, они
попали на остров случайно: вышли в море на своей пироге, и их пригнало сюда
течением или ветром; они побывали на берегу, а потом опять ушли в море,
потому что у них было так же мало желания оставаться в этой пустыне, как у
меня - видеть их здесь.
наполнялось благодарностью за то, что я не был в тех местах в то время и они
не заметили моей лодки, иначе они догадались бы, что на острове живут люди,
и стали бы разыскивать их. Но тут меня принизала страшная мысль: а что, если
они видели мою лодку? Предположим, что здесь есть люди? Ведь если так, то
они вернутся с целой ватагой своих соплеменников и съедят меня. А если не
найдут, то все равно увидят мои поля и выгоны, разорят мои пашни, угонят
моих коз, и я умру с голоду.
мое упование на него, которое основывалось на столь чудесном доказательстве
его благости ко мне; как будто тот, кто доселе питал меня в пустыне, был не
властен сберечь для меня блага земные, которыми я был обязан его же
щедротам. Я упрекал себя в лени, благодаря которой я сеял лишь столько,
чтобы мне хватало на год, точно не могло произойти какой нибудь случайности,
которая помешала бы мне собрать посеянный хлеб. И я дал себе слово вперед
быть умнее и, в предупреждение возможности остаться без хлеба, сеять с таким
расчетом, чтобы мне хватало хлеба на два, на три года.
переменой обстоятельств тайные пружины, управляющие нашими влечениями!
Сегодня мы любим то, что завтра будем ненавидеть; сегодня ищем то, чего
завтра будем избегать. Завтра нас будет приводить в трепет одна мысль о том,
чего мы жаждем сегодня. Я был тогда наглядным примером этого рода
противоречий. Я - человек, единственным несчастьем которого было то, что он
изгнан из общества людей, что он один среди безбрежного океана, обреченный
на вечное безмолвие, отрезанный от мира, как преступник, признанный небом не
заслуживающим общения с себе подобными, недостойным числиться среди живых, -
я, которому увидеть лицо человеческое казалось, после спасения души,
величайшим счастьем, какое только могло быть ниспослано ему провидением,
воскресением из мертвых, - я дрожал от страха при одной мысля о том, что
могу столкнуться с людьми, готов был лишиться чувств от одной только тени,
от одного только следа человека, ступившего на мой остров!
предположению и ни на чем не мог остановиться, мне как то раз пришло в
голову, не сам ли я раздул всю эту историю с отпечатком человеческой ноги и
не мой ли это собственный след, оставленный в то время, когда я в
предпоследний раз ходил смотреть свою лодку и потом возвращался домой.
Положим, возвращался я обыкновенно другою дорогой: но разве не могло
случиться, что я изменил своему обыкновению в тот раз. Это было давно, и мог
ли я с уверенностью утверждать, что шел именно той, а не этой дорогой.
Конечно, я постарался уверить себя, что так оно и было, что это мой
собственный след и что в этом происшествии я разыграл дурака, поверявшего в
им же созданный призрак, испугавшегося страшной сказки, которую он сам
сочинил.
суток после сделанного мною злосчастного открытия я не высовывал носа из
своей крепости, так что начал даже голодать: я не держал дома больших
запасов провизии, и на третьи сутки у меня оставались только ячменные
лепешки да вода. Меня мучило также, что мои козы, которых я обыкновенно доил
каждый вечер, остаются недоенными: я знал, что бедные животные должны от
этого страдать, и, кроме того, боялся, что у них может пропасть молоко. И
мои опасения оправдались: многие козы захворали и почти перестали доиться.
что я воистину испугался собственной тени, я начал снова ходить на дачу
доить коз. Но если бы вы видели, как несмело я шел, с каким страхом озирался
Шилова Юлия
Акунин Борис
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Апраксина Татьяна