украл у него медную меру со спиртом. За ним кинулись вдогонку, он был пойман
с поличным и приговорен к двухгодичному заключению. Отбыв свой срок и выйдя
из тюрьмы, он отправился к тому же винокуру и снова украл у него ту же
медную меру с тем же количеством спирта. Нет никаких оснований предполагать,
что этому человеку хотелось вернуться и тюрьму, - наоборот: все, кроме
самого факта преступления, указывало на обратное. Эта необычайная история
может иметь только два объяснения. Первое: протерпев столько из-за какой-то
медной меры, он решил, что она вроде бы по праву принадлежит ему. И второе:
он так долго и много думал о ней, что это стало у него мономанией - мера
приобрела вдруг неодолимую притягательную силу, превратившись в его
воображении в некий неземной золотой сосуд.
плана, который я недавно наметил себе, и без промедления двигаться на запад.
Итак, сведя к минимуму наш багаж (мы отправили в Нью-Йорк для дальнейшей
пересылки на наше имя в Канаду все, что не было совершенно необходимо),
выправив письма в банкирские дома, которые будут у нас по пути, да еще
вдобавок два вечера кряду проглядев на заходящее солнце, что столь же мало
прояснило мое представление о той местности, куда мы собирались ехать, как
если бы мы отправлялись к центру нашей планеты, - мы в половине девятого
утра выехали из Балтиморы по железной дороге и прибыли в город Йорк,
находящийся милях в шестидесяти оттуда, к началу обеда в гостинице, откуда
отправлялась в Гаррисбург пассажирская карета, запряженная четверкой.
подали нам к вокзалу, и был он таким же грязным и громоздким, как и все
предыдущие. Поскольку у дверей гостиницы собралось еще несколько пассажиров,
кучер голосом чревовещателя буркнул себе под нос, глядя на своих дряхлых
кляч и как бы обращаясь к ним: - Видать, понадобится большая карета. Я
невольно подивился в душе: каких же размеров должна быть "большая карета" и
на сколько человек она рассчитана, если экипаж, оказавшийся слишком
маленьким, побольше двух английских тяжелых карет и вполне мог бы быть
близнецом французского дилижанса. Моему недоумению, однако, вскоре был
положен конец; не успели мы покончить с обедом, как на улице послышался
грохот и, переваливаясь с боку на бок, точно дородный великан, показалось
нечто вроде баржи на колесах. Поударявшись обо все выступы и попятившись,
эта баржа остановилась, наконец, у дверей, и когда всякое поступательное
движение прекратилось, неуклюже закачалась с боку на бок, точно продрогла в
сыром каретнике, а потом расстроилась: и холодно, мол, и заставляют ее,
дряхлую старушку, не шагом идти, а побыстрее, да тут еще такая обида - нет
попутного ветра.
джентльмен, - если это не гаррисбургский дилижанс во всей своей красе и
блеске!
или не нравилась такая операция матушке оного джентльмена; но если бы
терпение старушки во время этого таинственного процесса зависело от того,
насколько блестящим и красивым кажется ее сыну гаррисбургский почтовый
дилижанс, она безусловно выдержала бы испытание. Как бы то ни было, в карету
запихали двенадцать пассажиров, и когда багаж включая такую мелочь, как
большая качалка и внушительных размеров обеденный стол) был, наконец,
привязан на крыше, мы торжественно двинулись в путь.
глядя на него.
это подтверждает какой-то другой джентльмен (тоже изнутри), предсказывая,
что из попытки посадить еще кого-то "ничегошеньки не выйдет".
на кучера.
Ехать-то я все-таки должен.
вопрос, всем своим видом показывая, что к нему это не имеет никакого
отношения - пусть пассажиры сами разбираются. Положение создается весьма
затруднительное, и кажется, что пассажиры если и разберутся, то едва ли
мирно, как вдруг какой-то пассажир, сидящий в углу кареты, задыхаясь,
срывающимся голосом кричит: - Я вылезу.
ни происходило в карете, это не может возмутить спокойствие его философского
ума. О карете он думает меньше всего. Однако обмен местами произошел, и
пассажир, уступивший свое место, залезает третьим на козлы и усаживается,
как он это назвал, в середку, - иными словами: сидит половиной своей особы у
меня на коленях, а другой половиной на коленях у возницы.
места.
джентльмена навеселе, который уселся на крышу среди багажа и вскоре скатился
оттуда, нисколько не разбившись: мы видели издали, как он шел, пошатываясь,
назад, к тому самому питейному заведению, где мы его посадили. Постепенно мы
избавлялись от нашего груза, так что, когда пришло время менять лошадей, я
уже снова был на козлах один.
не чище кареты. Первый походил на оборванного английского булочника, а
второй на русского крестьянина: на нем была малиновая камлотовая шуба с
меховым воротником, необычайно широкая и подпоясанная пестрым шерстяным
кушаком, серые штаны, голубые перчатки и медвежья шапка. К этому времени
полил сильнейший дождь, и вдобавок спустился холодный мокрый туман,
пронизывавший до костей. Я рад был воспользоваться остановкой, сойти,
поразмяться, стряхнуть воду с пальто и проглотить обычное лекарство,
благодаря которому противники трезвенности уберегаются от простуды.
появился тюк, которого там раньше не было и который я принял сначала за
довольно большую скрипку в буром чехле. Однако, когда мы проехали несколько
миль, я заметил, что из тюка торчат с одного конца фуражка с лакированным
козырьком, а с другого - грязные башмаки; при дальнейшем наблюдении
обнаружилось, что это - мальчишка в пальто табачного цвета, который так
глубоко засунул руки в карманы, что они казались у него прикрученными к
бокам. Насколько я понимаю, он приходился родственником или другом нашему
кучеру, так как лежал он поверх багажа, прямо под дождем, и, видимо, все
время спал, кроме тех моментов, когда менял позу и задевал башмаками мою
шляпу. Наконец во время одной из остановок тюк медленно поднялся, достигнув
в высоту трех футов шести дюймов, уставился на меня и пропищал, учтиво
зевнув и с дружелюбно-покровительственным видом тут же подавив зевок: - Ну
что, иностранец, погодка-то у нас сегодня совсем как в Англии, а?
стала просто красивой. Дорога наша петляла по приятной долине Сасквиханны:
справа река, испещренная бесчисленными зелеными островками, слева - крутые
склоны, усеянные обломками скал, поросшие темными елями. Туман, свиваясь в
сотни причудливых узоров, величаво плыл над водой; а вечерний сумрак,
окутывая все таинственностью и тишиной, - придавал окружающему еще больше
прелести.
и со всех сторон огороженному. На нем было совсем темно, и мы наугад
продвигались под балками и перекладинами, скрещивавшимися под всевозможными
углами у нас над головой, а далеко внизу, легионом глаз, поблескивала сквозь
широкие щели и прозоры в настиле быстрая река. Фонарей у нас не было, и
лошади, спотыкаясь, еле плелись к пятнышку света, угасавшего вдалеке - нам
казалось, что этому не будет конца. Право же, вначале, когда мы с грохотом
въехали на мост, будя гулкое эхо, и я пригнул голову, чтобы не удариться о
стропила, мне нужно было уговаривать себя, что это правда, а не скверный
сон, потому что мне часто снится, будто я пробираюсь по таким местам, и я
каждый раз во сне убеждаю себя, что это сон, а, не действительность.
фонарей, уныло отражавшихся в лужах, озаряли довольно неприглядный город.
Вскоре, однако, мы расположились в уютной гостинице, от которой, хоть она и
не могла сравниться ни размером, ни великолепием со многими, где мы
останавливались, у меня сохранилось наилучшее воспоминание благодаря ее
хозяину - самому услужливому, внимательному к самому любезному человеку, с
каким мне приходилось иметь дело.
я на следующее утро, после завтрака, решил пойти погулять и осмотреть
окрестности. Мне, как и следовало ожидать, показали образцовую тюрьму
одиночного заключения, только что построенную и еще пустовавшую; ствол
старого дерева, к которому воинственные индейцы привязали первого здешнего
поселенца Гарриса (впоследствии его и похоронили тут): вокруг него уже был
разложен погребальный костер, когда на другом берегу реки - очень вовремя, -
появились друзья пленника и спасли его; затем местное законодательное
собрание (здесь тоже полным ходом шли дебаты) и прочие достопримечательности
города.
заключались с несчастными индейцами и подписывались вождями, возглавлявшими
племя к моменту утверждения договора, а потом сдавались, на хранение в
канцелярию секретаря Союза Свободных Штатов. Эти подписи, начертанные,
понятно, их собственной рукой, представляют собою примитивные изображения
того существа иди оружия, по которому прозван каждый из вождей. Так, Большая
Черепаха вывел пером кривую в виде большой черепахи; Буйвол - нарисовал
буйвола, а Боевой Топор вместо подписи изобразил что-то вроде этого оружия.
То же самое проделали Стрела, Рыба, Скальп, Большое Каноэ, - словом, все.
Флинт Эрик
Мацумото Сэйте
Орлов Алекс
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Распопов Дмитрий