принялся вытаскивать кусок за куском и лакомиться ими с величайшим
наслаждением.
чего-нибудь. Ему не хватило хлеба, и он встал, чтобы принести еще из чулана,
но мать поспешно остановила его и, призвав на помощь все свое мужество, сама
вошла туда и принесла хлеб.
вернулась и села подле него. - Сегодня - мое рождение?
неделю тому назад? Теперь пройдет лето, осень и зима, и только тогда опять
будет день твоего рождения.
тоже мое рождение.
это и раньше замечал, только виду не показывал. Мы с Грипом в этот день
радуемся, а ты плачешь и как будто чего-то боишься... И руки у тебя бывают
тогда холодные - вот как сейчас. А один раз В день моего рождения, когда
Грип и я уже ушли наверх спать, мы стали думать, отчего бы это. И после
полуночи пошли вниз и заглянули к тебе в комнату, чтобы посмотреть, не
заболела ли ты. А ты стояла на коленях и... Забыл, что ты тогда говорила.
Грип, какие слова она говорила в ту ночь?
сказал Барнеби. - Ты как будто молилась, мама. А когда поднялась и стала
ходить по комнате, у тебя было точно такое лицо, как сейчас, такое, как
всегда в этот день. Видишь, я хоть и дурачок, а это заметил. И значит, ты
ошиблась, а я прав: сегодня наверное мое рождение. Слышишь, Грип, мое
рождение!
разве самый одаренный из петухов мог бы приветствовать самый длинный день в
году. Затем, по зрелом размышлении, решив, по-видимому, что для дня рождения
это не годится, прокричал много раз подряд: "Не вешай носа!", для пущей
выразительности хлопая крыльями.
знала по опыту, что это очень легко. Поужинав, Барнеби, несмотря на все ее
уговоры, наверх не ушел, а растянулся на коврике у огня. Грип сел ему на
ногу и то дремал, разнеженный приятным теплом, то пробовал припомнить новые
заученные им фразы, которые твердил весь день.
неотступно глядевший в огонь широко открытыми глазами, ворочался, чтобы лечь
поудобнее, или Грип, делая усилия восстановить в памяти свои познания, тихо
вскрикивал: "Полли, подай чайн...", но сразу умолкал, забыв, что дальше, и
снова засыпал. Через некоторое время дыхание Барнеби стало ровнее и глубже,
глаза его сомкнулись. Но неугомонный ворон вскрикнул опять: "Полли, подай
чайник", и разбудил хозяина.
выпяченную колесом, как у какого-нибудь олдермэна, и все чаще и чаще жмуря
свои блестящие глаза, тоже как будто окончательно успокоился. Время от
времени он еще бормотал замогильным голосом: "Полли, подай чайн...", но
совсем уже сонно и не внятно, скорее как пьяный человек, чем как мыслящий
ворон. Миссис Радж, боясь даже вздохнуть, чтобы не разбудить их, встала с
места. Незнакомец выскользнул из чулана и потушил свечу на столе. "Подай
чайн..." - с необычайным оживлением вдруг крикнул Грин, видимо вспомнив
внезапно всю фразу. "Урра! Полли, подай чайник, мы все будем пить чай. Ура!
Ура! Я дьявол, я дьявол, я чайник! Никогда не вешай носа! Веселей! Кра, кра,
кра! Я дьявол, я...Полли, подай чайник, мы все будем пить чай!"
голос с того света.
огню, рука его свесилась на пол, а голова упала на руку. Его мать и
незнакомец с минуту смотрели на него, потом-друг на друга, и она указала
незнакомцу на дверь.
или я разбужу его.
запомнил. Так не мешает и мне запомнить его лицо. - Неужели ты убьешь его
спящего? - воскликнула вдова, заслоняя собой сына.
нужно рассмотреть его поближе и я это сделаю. А если хочешь, чтобы один из
нас убил другого, буди его!
осторожно отогнул назад его голову и заглянул в лицо. Свет ярко озарил это
лицо, отчетливо выделив каждую его черточку. Минуту-другую незнакомец
внимательно смотрел на спящего, затем быстро выпрямился. - Помни, - сказал
он шепотом на ухо миссис Радж, - этот сын, о существовании которого я до сих
пор не подозревал, отдает тебя мне во власть. Поэтому будь осторожна, не
выводи меня из себя. Я голодаю, я бездомный и нищий странник на земле, и мне
терять нечего. Я могу мстить тебе медленно, но верно.
сказала, что много лет боялась этого. Так вот теперь поразмысли хорошенько и
не забывай моего предупреждения.
на колени подле спящего сына и замерла, словно окаменев в этой позе, пока
благодетельные слезы, до тех пор замороженные страхом, не принесли ей
облегчения.
он - единственное, что мне осталось. Быть может, его несчастье сделало его
таким любящим и преданным, годы не состарят и не охладят его сердца, он и
сильным мужчиной будет так же нуждаться в моей любви и заботах, как в
младенчестве. Охраняй же его на его скорбном пути в этой жизни, не дай ему
погибнуть, не разбивай моего бедного сердца!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
улицы, до Лондонского моста. Перейдя мост и очутившись в Сити, он углубился
в глухие переулки и дворы между Корнхиллом и Смитфилдом с единственной целью
укрыться там, если за ним станут следить.
мостовой шаги сонного сторожа, или совершая обычный обход, быстро проходил
фонарщик и его красный пылающий факел оставлял за собой струйку дыма со
сверкающими искрами. А незнакомец, избегая даже этих случайных встреч,
прятался под какой-нибудь аркой или в подворотне, пережидая, пока они
пройдут и тогда только снова пускался в свой одинокий путь.
долгой томительной ночью, ожидая рассвета, слушать плеск дождя и, чтобы хоть
немного согреться, укрываться под стеной какого-нибудь ветхого сарая или под
стогом, а то и в дупле дерева - все это мучительно, но не так ужасно, как
бродить отверженным без крова по городу, среди домов, где тысячи людей спят
в теплых постелях. Час за часом мерить гулкие мостовые, считать глухие удары
башенных часов, смотреть, как мигают огоньки в окнах, думать о том, что в
каждом из этих жилищ к людям приходит блаженное забытье, что там спят в
кроватках дети, свернувшись калачиком, и юноши, старцы, бедняки и богачи,
все одинаково находят отдых и покой, - и не иметь ничего общего с этим
спящим миром, знать, что тебе отказано даже в сне, этом благе, дарованном
небесами всему живому, что удел твой - одно лишь отчаяние, и по мрачному
контрасту с окружающим покоем чувствовать себя еще более одиноким и
заброшенным, чем человек в бескрайней пустыне, - вот страдания, которые
порождает только одиночество в толпе, вот муки, которые несет этим
несчастным шумная река жизни в больших городах.
так похожим одна на другую, и часто с тоской поглядывал на восток, надеясь
увидеть там первые слабые проблески утра. Но упрямая ночь все еще обнимала
небо, и человек продолжал ходить без отдыха, без передышки. Один дом в
переулке сиял приветными огнями; оттуда доносилась музыка и топот танцующих,
звучали там веселые голоса и часто взрывы смеха. К этому дому он возвращался
все снова и снова, его тянуло сюда, где люди не спали и веселились. И не
один из гостей, выйдя из дома, где веселье было в разгаре, чувствовал, что
его хорошее настроение разом улетучивается при виде этого человека,
бродившего вокруг, как неприкаянная душа. Наконец все гости разошлись,
входную дверь наглухо заперли, и дом стал таким же безмолвным и темным, как
остальные.
чтобы поскорее уйти от этого зловещего места, которого он имел причины
остерегаться, он присел неподалеку на каких-то ступенях и, подпирая рукой
подбородок, смотрел на мрачные стены так, словно даже они казались ему
желанным приютом. Встав, он обошел тюрьму кругом, потом вернулся на прежнее
место. Так повторялось несколько раз, и, наконец, он метнулся через улицу к
тюремной сторожке, где сидели караульные. Он уже поставил было ногу на
ступеньку, решившись, видимо, войти и заговорить с ними, но в этот момент,
оглянувшись, увидел, что на небе уже разгорается утренняя заря, и,
передумав, бросился бежать от тюрьмы.
бродить здесь. В одном тупике из каких-то ворот послышались громкие голоса,
и на улицу с гиком высыпала компания гуляк. Перекрикиваясь и шумно прощаясь
друг с другом, они маленькими группами рассеялись в разные стороны.
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Березин Федор
Маркеев Олег
Роллинс Джеймс
Рыбаков Вячеслав