змей, а позы затмевают своей нелепостью все остальное. Вот почему я глубоко
убежден, что во всем мире не найти места, где было бы столько уродов,
порожденных резцом ваятеля, сколько их собрано в Риме.
где они выставлены, расписаны под звездное небо пустыни. Подобная идея может
показаться причудливой, но это очень эффектно. Угрюмые чудовища египетских
храмов - полулюди, полузвери - кажутся еще угрюмее и чудовищнее под
темно-синим небом; оно отбрасывает на все предметы тусклые, угрюмые тени,
подчеркивающие их таинственность, и вы покидаете эти залы такими же, какими
застали их, - погруженными в торжественную, тихую ночь.
обычно в таких галереях их не так много, чтобы ваше внимание рассеивалось, а
глаз утомлялся. Вы обозреваете их не торопясь, и вам редко мешают
посетители. Тут хранятся бесчисленные портреты работы Тициана, Рембрандта и
Ван-Дейка, головы кисти Гвидо, Доминикино и Карло Дольчи; картины на
разнообразные сюжеты, писанные Корреджо, Мурильо, Рафаэлем, Сальватором Роза
и Спаньолетто, многие из которых трудно превознести сверх меры или даже
оценить по достоинству - таковы их нежность и изящество, их благородная
возвышенность, чистота и прелесть.
невозможно. Сквозь чарующую красоту ее лица просвечивает нечто такое, что
неотступно преследует меня. Я и сейчас вижу ее портрет так же отчетливо, как
вот эту бумагу или свое перо. На голову свободно накинуто белое покрывало;
из-под складок его выбиваются пряди волос. Она внезапно обернулась и смотрит
на вас, и в ее глазах, хотя они очень нежны и спокойны, вы замечаете
какое-то особое выражение, словно она только что пережила и преодолела
смертельный ужас или отчаяние и в ней осталось лишь упование на небеса,
прелестная печаль и смиренная земная беспомощность. По некоторым версиям,
Гвидо написал ее в ночь перед казнью; по другим - он писал по памяти, увидев
ее на пути к эшафоту. Мне хочется верить, что он изобразил ее так, как она
повернулась к нему, отвратив взор от рокового топора, и этот взгляд
запечатлелся в душе художника, а он в свою очередь запечатлел его в моей,
словно я стоял тогда в толпе рядом с ним. Преступный дворец семьи Ченчи
медленно разрушается, отравляя своим дыханием целый квартал; в его подъезде,
в темных, слепых глазницах окон, на мрачных лестницах и в коридорах мне
чудилось все то же лицо. Здесь, на картине начертана живая история -
начертана самой Природой на лице обреченной девушки. Одним этим штрихом как
она возвышается (вместо того чтобы сближаться ним) над ничтожным миром,
притязающим на родство с нею по праву жалких подлогов!
Цезарь. Суровая, устрашающая фигура! Я вообразил, что некогда она была иной
- тоньше отделанной, более чеканной, - и как она расплылась, теряя
отчетливость очертаний, в помутившихся глазах того, кто истекал кровью у ее
подножия; а потом застыла, в своем теперешнем мрачном величии, в тот миг,
когда Смерть коснулась его запрокинутого лица.
из-за одних только видов дикой Кампаньи, которые все время сменяются перед
вами. Каждая пядь здешней земли богата и природной красотой и историческими
ассоциациями. Вот Альбано с его прелестным озером, лесистыми берегами и
вином, которое, надо сказать, не улучшилось со времени Горация и в наши дни
едва ли заслуживает его панегирика. Вот убогое Тиволи, где река Аньо,
отведенная из своего русла, низвергается с высоты восьмидесяти футов, чтобы
отыскать его. Здесь же, прилепившись на высоком утесе, виднеется
живописнейший храм Сивиллы; * блестят и сверкают на солнце меньшие водопады
и разевает темную пасть большая пещера, куда река совершает свой страшный
прыжок и бежит дальше под низко нависшими скалами. Вот вилла д'Эсте,
заброшенная и разрушающаяся; окруженная печальными соснами и кипарисами, она
словно лежит на катафалке. Вот Фраскатти, а вверху на круче - развалины
Тускула, где жил и писал Цицерон, украшая полюбившийся ему дом (от которого
и сейчас кое-что сохранилось), и где родился Катон. Мы осматривали
разрушенный амфитеатр Тускула в серый, пасмурный день, когда дул резкий
мартовский ветер, и раскиданные камни древнего города лежали на одиноком
холме, печальные и мертвые, как пепел давно погаснувшего костра.
и заросшей, мы как-то, маленькой компанией из трех человек, совершили
пешеходную прогулку по ней до Альбано, в четырнадцати милях от Рима. Выйдя в
половине восьмого утра, мы приблизительно через час оказались в открытой
Кампанье. Целых двенадцать миль мы пробирались среди сплошных развалин,
карабкаясь по насыпям, грудам и холмам битого камня. Гробницы и храмы,
разрушенные и простертые на земле; небольшие обломки колонн, фризов,
фронтонов; большие глыбы гранита и мрамора; рухнувшие, осыпающиеся и
заросшие травой арки - все вокруг нас было усеяно ими: развалин было
достаточно, чтобы построить из них порядочный город. Иногда мы упирались в
стенки, кое-как сложенные пастухами из этих обломков; иногда преодолевали
рвы между двумя насыпями из разбитых камней; иногда эти обломки, скатываясь
у нас из-под ног, затрудняли наше продвижение. Но всюду были одни развалины.
Местами древняя дорога была различима, местами скрыта под травяным покровом,
точно в могиле, но всюду она шла среди развалин. Вдалеке шагали по равнине
своей исполинскою поступью полуразвалившиеся акведуки, и всякое дыхание
долетавшего до нас ветерка колыхало ранние цветы и траву, росшие на
бесконечных развалинах. Невидимые жаворонки, одни только нарушавшие
торжественную тишину, гнездились в развалинах; и завернутые в овчинные шкуры
угрюмые пастухи, хмуро глядевшие на нас из укрытий, в которых они ночевали,
тоже были жителями развалин. Вид безлюдной Кампаньи там, где она наиболее
плоская, напомнил мне американскую прерию; но что значит пустынность
местности, где никогда не жили люди, по сравнению с той пустынею, где
оставило свои следы могучее, исчезнувшее с лица земли племя; где гробницы
его покойников рассыпались в прах, как сами покойники, и где разбитые
песочные часы Времени - не более чем горсточка праха!
на наш утренний путь, мне показалось (как и утром, когда я видел его
впервые), что солнце в последний раз взошло над миром, лежащим в развалинах.
достойным завершением. Узкие улицы без тротуаров, заваленные в каждом темном
углу кучами навоза и мусора, своей теснотой, грязью и тьмой составляют
резкий контраст с широкою площадью перед каким-нибудь горделивым собором,
где в центре высится испещренный иероглифами обелиск, доставленный из Египта
в дни императоров, и чуждый всему окружающему, или древний постамент, с
которого сброшена чтимая некогда статуя и который служит теперь подножием
христианскому святому - св. Павлу вместо Марка Аврелия или св. Петру вместо
Траяна.
собою луну; по местами сквозь обрушенные арки и пробоины стен лунный свет
льется неудержимо, точно кровь из зияющей раны. Вот целый городок жалких
лачуг, окруженных стеною и закрытыми на засовы воротами; это - квартал, в
котором запирают на ночь евреев, как только часы пробьют восемь; это - густо
населенное, жалкое, зловонное место, но обитающие в нем люди трудолюбивы и
умеют зарабатывать деньги. Проходя днем по этим узким улицам, вы видите их
всех за работою; прямо на мостовой чаще, чем в темных и душных лавках, они
подновляют старое платье или торгуют.
попадаете в полосу лунного света, и фонтан Треви, бьющий сотнею струй,
низвергая их на искусственные скалы, кажется одинаково серебристым на глаз и
на слух. За ним, в узкой, как ущелье, улочке, у лавки, убранной яркими
лампами и золеными ветками, кучка угрюмых римлян собралась вокруг дымящихся
котлов с горячей похлебкой и вареной цветной капустой, подносов с жареной
рыбой и больших бутылей вина. Когда наша коляска, постукивая, делает крутой
поворот, до нас доносится какое-то тяжелое громыхание. Кучер внезапно
останавливает лошадей и снимает шляпу; мимо нас медленно проезжает телега;
впереди идет человек, несущий в руках большой крест, факельщик и священник;
последний поет на ходу молитвы. Это - телега мертвых с трупами бедняков,
совершающих последний путь к месту своего погребения на "Священных полях",
где их побросают в колодец, который этой же ночью будет заложен камнем и
запечатан на год.
портиков или форумов, вы бываете неизменно поражены тем, что древние руины
всюду, где только возможно, включены в современные здания и приспособлены к
современным нуждам: как забор, жилье, амбар или конюшня, - словом, нечто
такое, к чему они не были предназначены и чем могут быть лишь с грехом
пополам. Но еще больше вы бываете поражены, замечая, какая масса остатков
древних мифологических представлений, пережитков преданий и обрядов вошла в
местный культ христианских святых и как религия ложная и религия истинная
соединились в чудовищном, противоестественном сплаве.
погребения Гая Цестия *, представляющаяся в лунном сиянии темным
треугольником. Для английского путешественника она, кроме того, указывает
путь к могиле Шелли, пепел которого похоронен невдалеке, в крошечном садике.
Еще ближе, почти в отбрасываемой ею тени, покоится прах Китса, чье "имя
начертано на воде", мягко светящейся в пейзаже тихой итальянской ночи.
но интересно лишь празднование Светлого воскресенья, и я не советовал бы
тем, кто едет в Рим ради его осмотра, приезжать сюда в это время.
Религиозные церемонии большей частью в высшей степени скучны и утомительны;
духота и давка на каждой из них - невыносимы; шум, гам и сумятица не дают
вам сосредоточиться. Мы очень скоро отказались от этих зрелищ и снова
принялись за развалины. Но мы все же окунулись в толпу, чтобы посмотреть
наиболее интересное, и то, что мы видели, я постараюсь вам описать.
туда (хоть и прибыли очень рано), когда теснящаяся толпа уже заполнила ее до