Чтение 32–й страницы книги ~Анж Питу~

Флессель, стоя на нижнем балконе, пытался урезонить народ. Он предлагал
принять декрет, предписывающий округам выковать пятьдесят тысяч пик.

Народ был уже готов согласиться.

- Положительно, этот человек - предатель, - сказал Марат.

И, обернувшись к Бийо, добавил: "Ступайте в Бастилию и сделайте то, что
собирались Через час я пришлю к вам двадцать тысяч человек с ружьями".

Бийо с самого начала проникся огромным доверием к этому человеку, чья
слава была так велика, что дошла и до Виллер-Котре Он даже не спросил,
откуда Марат возьмет столько ружей. В толпе он разглядел аббата, который,
разделяя Всеобщее воодушевление, кричал вместе с остальными парижанами: "На
Бастилию!" Бийо не любил аббатов, но этот ему понравился. Он поручил ему
раздавать порох; бравый аббат согласился.

Тем временем Марат взобрался на каменную тумбу. Кругом стоял ужасающий
шум.

- Тихо! - произнес он. - Я - Марат и хочу кое-что сказать вам.

Все до одного замолчали, словно по мановению волшебной палочки, и впились
глазами в оратора.

- Вам нужно оружие? - спросил Марат.

- Да, да! - ответили тысячи голосов.

- Чтобы взять Бастилию?

- Да, да, да!

- Прекрасно! В таком случае идите за мной, и вы его получите.

- Где же?

- В Доме инвалидов, там хранится двадцать пять тысяч ружей.

- В Дом инвалидов! В Дом инвалидов! В Дом инвалидов! - закричали все
хором.

- А вы, - обратился Марат к Бийо и только что подошедшему к нему Питу, -
пойдете в Бастилию. Да, постойте: может случиться, что до прихода моих людей
вам потребуется помощь.

- В самом деле, - согласился Бийо, - это возможно. Марат вырвал листок из
маленького блокнота, написал карандашом два слова: "Посланец Марата" и
поставил свою подпись.

- Что же мне делать с этой запиской, на которой нет ни имени, ни адреса?
- удивился Бийо.

- Адреса у того, к кому я вас посылаю, нет, а имя его известно всем.
Справьтесь у первого попавшегося вам рабочего о Гоншоне, простонародном
Мирабо.

- Запомни, Питу: Гоншон.

- Гоншон, или Gonchonius, - повторил Питу, - я запомню.

- К Инвалидам! К Инвалидам! - все яростнее и яростнее ревела толпа.

- Итак, ступай, - сказал Марат Бийо, - и да поможет тебе гений свободы!

Затем, крикнув в свою очередь: "К Инвалидам!" - Марат вышел на Жеврскую
набережную; двадцать тысяч человек потянулись за ним.

Оставшиеся пять или шесть ситен - те, что были вооружены, - пошли следом
за Бийо.

В ту минуту, когда один поток был готов устремиться вдоль реки, а Другой
- в сторону бульвара, купеческий старшина подошел к окну.

- Друзья мои, - спросил он, - отчего у вас на шляпах зеленая кокарда?

Он говорил о листке Камиля Демулена, который многие нацепили, беря пример
с соседей, но не понимая, зачем они это делают.

- Зеленый цвет - цвет надежды! Цвет надежды! - закричали несколько
голосов.

- Верно; но цвет надежды - это одновременно и цвет графа д'Артуа. Неужели
вы хотите выглядеть его слугами?

- Нет, нет! - закричали все хором, и громче Других - Бийо.

- В таком случае перемените кокарду, и если уж вам так необходима ливрея,
пусть это будет ливрея нашего общего отца - города Парижа, а его цвета -
синий и красный, друзья мои, синий и красный.

- Да, да! - согласились все разом. - Да, синий и красный.

С этими словами парижане все как один сорвали с себя зеленую кокарду и
бросили на землю; им потребовались ленты, и, как по волшебству, отворились
окна и из них рекой полились красные и синие ленты.

Но и этих лент хватило только на тысячу человек. Тогда парижанки мигом
порвали, растерзали, разодрали в клочки фартуки, платья, шарфы, занавески, и
клочки эти в мгновение ока превратились в банты, розетки, косынки. Каждый
взял свою долю.

Затем маленькая армия Бийо двинулась в путь. Впрочем, во время пути она
заметно увеличилась; все улицы Сент-Антуанского предместья отрядили ей в
помощь своих самых горячих и отважных обитателей.

Соблюдая относительный порядок, войско Бийо добралось до улицы Ледигьер,
где уже глазели на башни Бастилии, сверкающие в ярких лучах солнца,
многочисленные зеваки, одни - робкие, другие - невозмутимые, третьи -
бесцеремонные.

Прибытие со стороны Сент-Антуанского предместья барабанщиков, а со
стороны бульвара - сотни французских гвардейцев, не говоря уже о появлении
войска Бийо, состоящего из тысячи с лишним человек, мгновенно изменили вид и
настроение толпы: робкие осмелели, невозмутимые взволновались, бесцеремонные
начали выкрикивать угрозы.

- Долой пушки! Долой пушки! - вопили двадцать тысяч человек, грозя
кулаками страшным орудиям, высовывавшим в амбразуры свои длинные медные шеи.

В эту самую минуту артиллеристы стали откатывать пушки назад, и вскоре их
стволы скрылись из виду, так что можно было подумать, будто комендант
послушался приказаний толпы.

Парижане захлопали в ладоши; они ощутили свою мощь: ведь их угрозы
возымели действие.

Тем временем часовые продолжали прогуливаться по орудийным площадкам.
Инвалиды шагали навстречу швейцарским гвардейцам.

Теперь толпа, только что кричавшая: "Долой пушки!", принялась требовать:
"Долой швейцарцев!" То было продолжение вчерашних выкриков: "Долой немцев!"

Но швейцарцы тем не менее, как и прежде, шагали навстречу инвалидам.

Один из тех, кто кричал: "Долой швейцарцев!", - потеряв терпение, навел
свое ружье на часового и выстрелил.

Пуля впилась в серую стену Бастилии примерно одним футом ниже верхушки
башни, как раз под тем местом, где проходил часовой. На стене осталась белая
отметина, но часовой даже не остановился, даже не повернул головы.

Поступок человека, подавшего пример неслыханного, безрассудного
нападения, толпа встретила громким гулом, в котором было пока больше страха,
чем ярости.

Большинство не могло взять в толк, что можно вот так запросто выстрелить
из ружья в сторону Бастилии; они полагали, что это - преступление, караемое
смертью.

Бийо разглядывал зеленоватую громаду, похожую на сказочных чудовищ,
которых древние изображали покрытыми чешуей. Он подсчитывал амбразуры, где
вот-вот могли вновь показаться пушки, и длинные ружья, чьи страшные глаза
глядели на толпу из крепостных бойниц.

Видя все это, Бийо покачал головой. Он вспомнил слова Флесселя.

"Ничего у нас не выйдет", - прошептал он.

- Почему это у нас ничего не выйдет? - произнес чей-то голос у него за
спиной.

Бийо оглянулся и увидел человека в лохмотьях, со свирепым лицом и
горящими, как уголья, глазами.

- Потому что мне сдается: такую громадину невозможно взять силой.

- Взятие Бастилии, - отвечал незнакомец, - вопрос не силы, а веры: верь,
и ты победишь.

- Терпение, - сказал Бийо и полез в карман за своим пропуском, -
терпение.

Незнакомец истолковал его жест неверно.

- Терпение! - повторил он. - Да, конечно, ты-то вон какой жирный, ты
смахиваешь на фермера.

- Я и есть фермер, - сказал Бийо.

- Тогда понятно, отчего ты толкуешь насчет терпения: ты всегда ел досыта,
но погляди на тех призраков, что нас окружают, взгляни на их бескровные
лица, пересчитай их кости сквозь прорехи в платье и спроси у них: могут ли
они терпеть?

- Красиво он говорит, - сказал Питу, - но я его боюсь - Я тоже, - ответил
Бийо.

Затем, повернувшись к незнакомцу, он продолжал:

- Я сказал: терпение, разумея, что нужно набраться терпения всего на
четверть часа, не более.

- Ха! - хмыкнул незнакомец. - Четверть часа - это в самом деле немного; и
что же изменится за четверть часа?

- За четверть часа я побываю в Бастилии, узнаю, из скольких человек
состоит ее гарнизон, выясню намерения коменданта, наконец, пойму, как туда
входят.

- Да, если поймешь, как оттуда выходят.

- Что ж! Если я не выйду оттуда сам, мне поможет один человек.

- Кто же это?

- Гоншон, простонародный Мирабо. Незнакомец вздрогнул; глаза его
вспыхнули.

- Ты его знаешь?

- Нет.

- Тогда в чем же дело?

- Дело в том, что, как мне сказали, всякий человек на площади Бастилии, к
которому я обращусь, отведет меня к нему; мы с тобой говорим на площади
Бастилии, веди меня к нему.

- Что тебе нужно от него?

- Передать ему эту записку - От кого?

- От Марата, врача.

- От Марата! Ты знаешь Марата? - воскликнул незнакомец.

- Я только сейчас говорил с ним.