Чтение 32–й страницы книги ~Нана~

– Вы на сорока, сказал Ла-Фалуаз.

– Как? на сорока! – воскликнула она пораженная. – Я была на пятидесяти… Что же случилось?

– Как раз в эту минуту показался Лабордэт. Ипподром закрывали. Должна была начаться первая скачка. Между тем, как все устремили свое внимание на ипподром, Нана стала расспрашивать Лабордэта о причине внезапного повышения. Но Лабордэт отвечал уклончиво: вероятно, были сделаны ставки. Пришлось довольствоваться этим объяснением. В заключение Лабордэт сообщил ей, что Вандевр подойдет к ней, если ему удастся вырваться на минуту…

Скачки кончались, никто не обратил внимания, так велико было напряжение, с каким ожидали состязания на большой приз. Вдруг небо покрылось тучами, подул ветер и над ипподромом разразился настоящий ливень. Начался невообразимый хаос, крики, шутки, брань среди давки пешеходов, спешивших укрыться в палатках виноторговцев.

В экипажах дамы старались защититься от дождя, держа обеими руками свои зонтики пока лакеи поднимали верхи. Но дождь уже прекращался. Голубое небо опять показалось. Смех успокоившихся женщин был как бы ответом на эту улыбку солнца, залившего своими золотыми лучами всю поляну и игравшего на измоченных дождем сбруях лошадей и костюмах женщин…

– Ах, бедный Люизэ! – сказала Нана. – Что, ты сильно промок?

Ребенок, не говоря ни слова, протянул мокрые ручонки, которые Нана принялась вытирать платком. Потом она вытерла. Бижу, дрожавшего всем телом, и положила его к себе на колени: ничего – несколько пятен на белом атласе, велика беда. Букеты посвежели. Она взяла один из них в руки и с наслаждением стала вдыхать аромат, омочив губы во влажных лепестках цветов.

Между тем, дождь согнал публику в ложи. Нана смотрела в свой бинокль. На таком расстоянии ничего нельзя было различить: видна была только масса теснившихся зрителей. Солнце бросало на сидевшую в ложах публику свет, в котором все костюмы выделились с особой яркостью. На террасах, под открытым небом, несколько темных фигур выделялись с чрезвычайной ясностью. Однако Нана забавляли всего более дамы, которых дождь прогнал в ложи с кресел, расположенных на песке у подножия амфитеатра. Теперь эти дамы возвращались на свои места в полном беспорядке. Так как дамам Нана не удалось проникнуть в ограду, где производилось взвешивание, то она утешала себя язвительными замечаниями насчет костюмов и наружности всех этих «порядочных женщин», походивших в своих нарядах на чучела.

В толпе пронесся гул. В среднем павильоне, в виде швейцарского домика, широкий балкон которого был украшен красными креслами, появилась императрица. Все бинокли направились в эту сторону.

– Да, ведь, это он! – воскликнул Жорж, – он ее сопровождает… Я не знал, что он дежурный на этой неделе.

Жорж говорил о графе Мюффа, который торжественно и неподвижно стоял позади императрицы. Молодые люди начали шутить, сожалея, что Сатэн не может дать графу в эту минуту щелчок. Нана смеялась, находя, что граф похож на чучело. Вдруг она в лорнетку увидала одного из иностранных принцев, который также сопровождал императрицу.

– Вот как! Шарль здесь! – воскликнула она.

Она нашла, что он за последнее время потолстел, и стала рассказывать о нем разные подробности.

– О, он отлично сложен! – прибавила она.

Вокруг нее, в экипажах дамы перешептывались, сообщая друг другу, что граф ее бросил. Выходила длинная история. В Тюльери были недовольны поведением графа с тех пор, как он открыто стал появляться вместе с Нана; приводила даже замечание императрицы по этому поводу. Вследствие этого, граф ее бросил, чтобы сохранить звание камергера. Ла-Фалуаз, развязно, передал эту сплетню Нана, предлагая свои услуги и называя ее своей «Жюльетой». Но она расхохоталась и заметила:

– Это все глупости… Вы его не знаете: мне стоит свистнуть, и он все бросит.

Нана принялась осматривать графиню Сабину и ее дочь. Дагенэ сопровождал этих дам. Тут же находился Фошри; он всех потревожил, чтоб пробраться к ним, и теперь самодовольно улыбался. Указывая презрительным жестом на ложи, Нана прибавила:

– Знаете ли, теперь мне весь этот народ опротивел… Я их слишком хорошо знаю… Надо их видеть без прикрас, как они есть… Тотчас же перестанешь их уважать. Грязь сверху, и снизу. К черту их всех! Я не хочу, чтобы мне больше надоедали.

Одним движением руки она указала на присутствующих, начиная с конюхов и кончая императрицей, разговаривавшей с принцем Шарлем. – И он тоже хорош, – заметила она огнем.

– Браво, Нана! Отлично, – воскликнул Ла-Фалуаз с энтузиазмом.

Послышался звон колокольчика. Берлинго, завода Мэшен, выиграл испанский приз. Нана подозвала Лабордэта, чтоб узнать, как он распорядился ее деньгами; он рассмеялся, отказываясь назвать ей лошадей, за которых он держал пари, чтоб не испортить дела. Он прибавил, что деньги ее помещены хорошо, скоро она сама в этом убедится. Когда она призналась, что держит пари за Люзиньяна и Валерия II, он пожал плечами, говоря, что женщины вечно делают глупости… Это ее очень удивило, она ничего не понимала.

В эту минуту толпа оживилась. Занялись угощениями в ожидании скачек на большой приз. Ели и пили на лугу, на козлах, в экипажах, колясках, кабриолетах. В руках лакеев появлялись целые корзины с угощениями и шампанским. Шутки, говор и смех сливались со звоном стаканов, разбиваемых среди общего веселья. Гага и Клариса, вместе с Бланш, степенно угощали друг друга сладкими пирожками; Луиза Виолэн сидела рядом с Каролиной Эка; на земле разместились молодые люди, угощая Симону, Тотон Нэнэ, Марию Блонд; между тем, рядом, в высоком экипаже, Леа Горн с целой толпой молодежи устроила шумную попойку на глазах всей публики. Но вскоре все окружили ландо, в котором сидела Нана. С грацией и ловкостью маркитантки, Нана разливала шампанское, угощая всех молодых людей, которые подходили к ее экипажу. Один из ее лакеев, Франсуа, передавал бутылки, между тем, – как Ла-Фалуаз визгливым голосом выкрикивал.

– Пожалуйте, господа. Угощение даровое… Всем хватит.

– Да замолчите же, наконец, – заметила Нана. – Нас могут принять за паяцов. Его выходка ее очень забавляла. Она даже решила послать с Жоржем стакан вина Розе Миньон, которая делала вид, что не пьет. Нана была возмущена ее буржуазной чопорностью. Хорошо ее ремесло, нечего сказать, еще хочет служить примером для других, ее мальчуганы насупились; им так хотелось попробовать шампанского. Но Жорж сам выпил, предложенный стакан, чтоб избегнуть ссоры. Тогда Нана вспомнила о Люизэ, о котором она совсем забыла. Быть может, ему пить хочется; она его заставила проглотить несколько капель вина, от которых бедняжка страшно закашлялся.

– Пожалуйте, господа, пожалуйте! – продолжал Ла-Фалуаз, довольный своей шуткой. – Платы не требуется… Угощение даровое!

Нана прервала его восклицанием:

– Смотрите, вон там Борднав! Позови его, Филипп! Пожалуйста, скорее!

Действительно, это был Борднав, расхаживавший, заложив руки назад, в порыжелой шляпе и потертом сюртуке. Озлобленный своим банкротством, он выставлял напоказ свою нищету перед богачами, с видом человека всегда готового схватить фортуну за фалды.

– Черт возьми! Вот так шик! – сказал он, когда Нана добродушно протянула ему руку. Осушив стакан вина, он заметил с сожалением:

– Ах! отчего я не женщина! Впрочем, черт возьми, это все равно. Слушай, хочешь вернуться на сцену? У меня мысль! Я найму театр Gaite и мы вдвоем весь Париж заткнем за пояс… Ну, что, сделаешь это для меня?

Он продолжал что-то бормотать, довольный тем, что видит перед собою Нана, которая, по его словам, радовала его уж одною своей наружностью. Он называл ее своею родной дочерью.

Кружок возле экипажа Нана увеличивался.

Теперь вино разливал Ла-Фалуаз; Филипп и Жорж приглашали желающих. Казалось, все мужчины, находившиеся на лугу, столпились вокруг Нана. Она их узнавала, отвечая каждому улыбкой или шуткой. Число ее поклонников все увеличивалось, вскоре гул толпы сосредоточился около ее экипажа. Она была царицею этого пира: ее золотые волосы развевались, лучи солнца озаряли ее белоснежное лицо. Чтобы окончательно взбесить женщин, завидовавших ее торжеству, она подняла свой стакан, приняв позу торжествующей Венеры.

В эту минуту кто-то дотронулся до нее; она была очень удивлена, увидав возле себя Миньона. Она села рядом с ним, так как он имел ей сообщить нечто важное. Миньон презирал ревнивых женщин; он находил, что ревновать глупо и бесполезно, и прямо заявил своей жене, что смешно ей сердиться на Нана. Во всяком случае, он не разделяет мнений жены и питает к Нана самые отеческие чувства.

– Вот что я имел тебе сказать, – проговорил он. – Берегись и не выводи Розу из терпения. Понимаешь, я считаю долгом тебя предупредить, что у нее есть против тебя оружие и что она тебе еще не простила историю из-за «герцогини».

– У нее есть оружие? А мне что за дело? – возразила Нана.

– Послушай, у нее в руках письмо, которое она нашла у Фошри в кармане, письмо от графини Мюффа. Ну, без этого письма все ясно видно. Роза пошлет в отместку это письмо графу.

– А мне что за дело, – повторяла Нана. – Даже смешно!.. Так дело с Фошри всплывает наружу. Тем лучше! Эта история меня бесила. Теперь мы насмеемся вдоволь.

– Нет, нет! Я этого не желаю, – горячо возразил Миньон. – Зачем поднимать скандал? Мы этим ничего не выиграем…

Он остановился, опасаясь, что сказал слишком много. Она смотрела на него пристально. Какое ему дело до этого? Может быть, он боится, что Фошри, бросив графиню, опять вернется к его жене; быть может, Роза именно этого и добивается, так как она еще сохранила нежное чувство к журналисту. Наиа задумалась, ей вспомнилось посещение Вено; у нее в голове зарождался целый план; между тем, Миньон продолжал ее убеждать.

– Положим, Роза пошлет письмо. Выйдете скандал. Ты замешана в этом деле; скажут, что ты виновата… Прежде всего, граф разойдется с женой…

– Эго почему? – спросила Нана с досадой. – Напротив… Но тут она в свою очередь спохватилась. Незачем высказывать своих мыслей. Она сделала вид, что соглашается с Миньоном, лишь бы отделаться от него; когда он ей посоветовал помириться с Розой, она ответила, что подумает, посмотрит.

Движение в толпе заставило ее оглянуться. Лошади как вихрь пронеслись по ипподрому. Корнмюз, завода Вердье, выиграл приз города Парижа. Теперь настала очередь скачкам на большой приз. Возбуждение возрастало; толпа, охваченная нетерпением, топала, волновалась. В последнюю минуту все, державшие пари, были удивлены внезапным повышением курса на Нана, лошадь из конюшни Вандевра. Филипп и Жорж, которые вели переговоры с букмекерами, поминутно возвещали о повышении цены. Нана стояла на тридцати, затем на двадцати, наконец, на пятнадцати. Никто ничего не понимал. Кляча, которую победили на всех скачках, лошаденка, которая еще утром стояла на пятидесяти! Что означала эта внезапная перемена? Одни поднимали на смех тех дураков, которые поддаются этому обману. Другие подозревали, что дело не чисто. Все были заняты только этим вопросом; приводили примеры разных злоупотреблений. На этот раз, впрочем, громкое имя Вандевра несколько, правда, ослабляло подозрения, но победа, все-таки, оставалась за скептиками и насмешниками, предсказывавшими, что Нана доскачет последней.

– Кто едет на Нана? – спросил Ла-Фалуаз.

В эту минуту настоящая Нана обернулась. Присутствующие разразились громким хохотом, придавая двусмысленное значение этому вопросу.

– Прайс, – ответила Нана.

Разговор на эту тему продолжался. Прайс был знаменитым наездником в Англии, но еще неизвестным во Франции. Почему Вандевр пригласил этого наездника, когда обыкновенно Грешам объезжал Нана? Не странно ли, что он поручил Люзиньяна Грешаму, который, по словам Ла-Фалуаза, всегда отставал? Все эти замечания покрывались целым потоком шуток, смеха, смесью самых различных мнений. Чтобы убить время, снова принялись за шампанское. Пронесся шепот; толпа расступилась. Вандевр подошел пожать руку Нана. Она сделала недовольную гримасу.

– Нечего сказать, мило являться так поздно… Я сгораю от нетерпения видеть залу, где взвешивают лошадей.

– Так идемте, – сказал он, – временя еще довольно. Вы пройдете со мной. У меня как раз есть билет для дамы. Он повел ее под руку, сияющую от удовольствия при виде завистливых взглядов, которыми провожали ее Роза, Каролина и остальные. Братья Гюгоны и Ла-Фалуаз остались в ее экипаже, продолжая угощать шампанским. Нана крякнула им, что она сейчас вернется.

Вандевр, увидав Лабордэта, подозвал его и обменялся с ним несколькими словами:

– Вы все собрали?

– Да.

– Сколько?

– 1500 золотых.

Заметив, что Нана прислушивается, они замолчали. У Вандевра глаза горели тем лихорадочным блеском, который так пугал Нана ночью, когда он ей говорил о своем намерении, сжечь себя в своей конюшне. Проходя мимо места, назначенного для бега, Нана заговорила шепотом, обращаясь к нему на «ты».

– Скажи мне, почему курс на эту лошаденку повысился?

Он вздрогнул и ответил:

– А! Об этом говорят… Что за народ эти игроки! Когда у меня есть любимая лошадь, они все на нее накидываются, так что мне нет никакой выгоды. Когда же выигрывает другая, они начинают сплетничать.

– Надо было меня предупредить, – возразила Нана. – А что, эта лошадь имеет некоторые шансы на успех?

Он вдруг вспылил безо всякой видимой причины.

– Ах! замолчи, пожалуйста… Все лошади имеют шансы на успех. Курс на нее повысился, потому, что нашлись охотники держать пари. Кто? Разве я знаю?.. Я лучше уеду, если ты будешь мне надоедать пустыми вопросами.

Такой тон был совершенно необычным для Нана, она была удивлена и оскорблена. Он в смущении замолчал; когда она его просила быть поучтивее, он извинился. С некоторого времени с ним случались такие вспышки. Весь великосветский Париж знал, что он в этот день ставит последнюю ставку. Если его лошади не выиграют, он проиграет громадные суммы, что будет для него разорением; весь блеск, который он старался поддерживать, несмотря на долги и беспорядочную жизнь, рассеется, как дым. Все знали, что Нана была та людоедка, которая погубила окончательно этого человека, поглотив остатки его громадного состояния с ненасытной жадностью существа, которое портит и разрушает все, до чего только дотронется. Ему приписывали самые безумные выходки; рассказывали про одну из ее поездок в Баден, где она его так обчистила, что ему нечем было заплатить в гостинице; там она, будто бы, во время кутежа бросила в огонь бриллиантовое ожерелье, чтоб видеть, как оно сгорит. Мало-помалу она окончательно завладела этим потомком древнего и знатного рода. Она им ворочала, точно пешкой. Для нее он теперь рисковал последним; увлеченный своею глупостью и развратом, он лишился даже прирожденного ему скептицизма. За неделю до этого она взяла с него обещание, что он подарит ей замок в Нормандии; он готовился сдержать свое слово. Но в эту минуту она его раздражала; он готов был ее побить, такою она ему казалась глупою.

Сторож, молча, впустил их в ограду, где взвешивают лошадей. Нана, гордая тем, что ей удалось попасть, куда других не пускали, шла медленно, окидывая взглядом дам, сидевших в ложах. Многочисленные ряды зрителей представляли смесь самых разнообразных и ярких цветов; стулья были расставлены в беспорядке, знакомые встречались и разговаривали как в публичном саду; дети бегали, резвились; немного далее возвышались ложи с толпою зрителей, тут тень навесов несколько смягчала яркие цвета женских платков. Нана узнавала некоторых из дам. Она пристально посмотрела на графиню Сабину и на ее дочь Эстель. Проходя мимо императорской ложи, она улыбнулась, при виде неподвижного и чинного Мюффа, все еще стоявшего позади кресла императрицы.

– Ах! какой у него глупый вид, – заметила она громко, обращаясь к Вандевру.

Ей хотелось все осмотреть. Ее занимал этот парк с широкими аллеями луга в группы деревьев. Продавец мороженого устроил свой буфет у самого входа. В беседке, походившей снаружи на гриб, какие-то люди спорили и громко кричали; это был «ring». Рядом стояла жандармская лошадь. Немного далее, конюх водил под уздцы Валерия II в полной упряжи. По аллеям расхаживали множество мужчин с оранжевыми бантами в петлице. Нана очень занимал вид этой подвижной и пестрой толпы, сновавшей взад и вперед По лестницам и галереям. Впрочем, не стоило хлопотать из-за того, чтобы попасть в ограду.

Дагенэ и Фошри, проходя мимо, поклонились ей. Она им сделала знак: они подошли. Разговаривая с ними, она заметила:

– Смотрите! Вон маркиз Шуар! Как он постарел. Истаскался, старикашка! Он все такой же бешеный!

Тут Дагенэ рассказал про последний подвиг старика, о котором никто еще не знал. В этом рассказе упоминалось о 30,000 франков, о дочери Гага, Амелии, и проч.

– Хорош, нечего сказать! – заметила Нана, видимо смущенная. – Приятно иметь такую дочь!.. Ах, кстати, не Амелия ли там, на лугу, сидит в экипаже с другой дамой? Я узнала ее. Старик, вероятно, ее вывозит.

Вандевр не слушал; ему хотелось поскорей избавиться от Нана. Но, когда Фошри заметил, что она еще не видела букмекеров, Нана потребовала, чтобы граф ей их показал; зрелище было любопытное, и Нана осталась довольной.

Среди луга, окруженного молодыми каштанами, возвышалась ротонда; букмекеры расположились под тенью деревьев, ожидая лиц, державших пари. Чтоб лучше следить за толпой, они взобрались на деревянные скамейки и записывали имена тех, кто держал пари, с такой быстротой, что вызывали общее удивление. Тут шла страшная суматоха, раздавались возгласы, выкрикивали цифры. По временам, являлись вестовщики, сообщавшие громким криком о том, что лошади тронулись или прибыли на место; эти известия подымали целую бурю возгласов, криков в толпе игроков…

– Как они смешны! – заметила Нана. – Какие у них странные лица! Вот этого великана, например, я бы не желала встретить ночью.

Вандевр указал ей на одного из букмекеров, который в два года выиграл три миллиона. Высокий, стройный, белокурый, он внушал почтение всем окружающим; к нему обращались с улыбкой; веред ним останавливались, чтоб разглядеть его; он раздавал крупным игрокам золото сотнями.

Нана и Вандевр вышли из ротонды; последний кивнул, мимоходом, одному из букмекеров, который прежде служил у него кучером. То был человек громадного роста, широкоплечий и краснощекий. Он тоже пытал свое счастье на бегах, с помощью капитала темного происхождения. Вандевр старался выдвинуть его; продолжая обращаться с ним, как с бывшим слугою, он доверял ему, однако, свои тайны. Несмотря на такое покровительство, этот человек проигрывал громадный суммы; он в этот день тоже ставил последнюю ставку; глаза у него были налиты кровью; казалось, что его хватит удар.

– Ну, что, Марешаль? – спросил вполголоса Вандевр. – Сколько вы роздали?