любил, и ему хотелось, чтоб откликнулся кто-нибудь, чтоб услышать
человеческий голос, чтоб увидели, что он здесь -- тонет, а потом пускай его
уносит, уносит к чертям...
вцепившись когтями в планшир, и тоже боролся с судьбой и тоже открывал пасть
-- звал на помощь...
Этой Катьке, лопоухой, с белой грудкой, которая выдавала ее гималайскую
породу, в самом деле везло на приключения: за свою крохотную морскую жизнь
она уже несколько раз падала за борт и каждый раз ее чудом замечали и чудом
ее удавалось спасти. В последнее время у нее пропал голос -- от судового
магнетизма, не помог даже медный ошейник, и Дюжиков удивился, что она
кричала. Наверное, голос у нее появился от страха...
течение, он одолел бы ее в два-три гребка, а забраться на судно было
нетрудно: как раз с этого борта в воду свешивался веревочный трап. Но он
знал, что, если разожмет пальцы, он пропал, течения ему не одолеть, и
вспомнил, как погиб его товарищ в Антарктике: тоже думал, что переплывет вот
такой ручеек, но не переплыл, вода остановила сердце, а здесь вода была как
вода и все было бы нормально, если б не течение... И тут он увидел, что
кромка, за которую он ухватился, уже не кромка, а огромный отвалившийся
кусок льдины -- наверно, где-то во льду была трещина и течение размыло ее,
-- и эта льдина наклонилась, ее разворачивает и начинает крутить, устремляя
в водоворот, в толчею волн, и расстояние между бортом шхуны и ею
сокращается... Он отметил это сразу и сразу понял, что спасен, что,
наверное, сама Анна протягивает ему руку, и если он не ухватится за нее, то
грош ему цена как моряку...
одеждой к доскам настила, а потом вспомнил про медвежонка и, шатаясь,
поднялся на ноги, подошел к борту. Он или потерял координацию, или пальцы
его не слушались -- никак не мог ухватить Катьку за бортом, и та,
поторапливая матроса, укусила его за палец...
красными наклейками, Дюжиков поднялся в рубку -- только она не была
опечатана. Он стащил с себя мокрую одежду, развесил ее на компасе, на
рулевом колесе, на двери. В штурманской он увидел рабочий костюм капитана,
который висел на гвоздике над столом, а в углу, под грелкой, обнаружил
свитер без рукавов, который еще не успели использовать в качестве половой
тряпки. Костюм пришелся впору, так обтянул его, словно давно ожидал той
минуты, когда Дюжиков его наденет. Дюжиков пожалел, что нет зеркала --
щеголять в капитанской форме ему еще не приходилось. "Если попаду сегодня на
танцы, все девчонки будут мои!" -- неожиданно подумал он и на всякий случай
проверил карманы, чтоб быть в курсе капитанского имущества, но ничего не
обнаружил примечательного, кроме квитанции из вытрезвителя, двухлетней
давности. "Зачем он ее сохраняет?" -- удивился Дюжиков, а потом подумал, что
с этой квитанцией, по-видимому, связаны у капитана какие-то воспоминания:
дурные или хорошие -- это теперь не так важно, главное, что запомнились...
Окликнув Катьку, он спустился на палубу и вдруг увидел бот с молодыми
моряками, который отходил от парусника. В том, что он не проворонил этот
бот, Дюжиков увидел для себя какое-то радостное предзнаменование. "Теперь
все, -- подумал он весело. -- Раз переломил судьбу, значит, все пойдет, как
я хочу..."
кроватке не было, и со смятением в душе Дюжиков открыл дверь. Мальчик спал
на полу, крепко прижав к груди надувную резиновую лягушку. Из-за этой
лягушки он, наверное, и вывалился из кроватки, но следов ушиба Дюжиков на
нем не увидел... "Молодец, -- подумал он. -- Настоящий мастер высшего
пилотажа!" Он перенес спящего мальчика в кроватку, потом развернул плащ и
выпустил из него медвежонка. "Это тебе подарок от меня", -- сказал он
мальчику. Подошел к зеркалу и пожалел, что мальчонка спит и не видит, как он
стоит здесь, красивый, в капитанской форме, -- такое ему, наверное,
запомнилось бы надолго.
переживай: у тебя еще все впереди...
великого преобразователя природы -- на стене, в обществе дурашливых
девчонок, которые уезжали на материк, в сутолоке и криках товарищей, с
которыми Дюжиков вернулся с промысла, маленькая гадалка Аня предсказала ему
долгую жизнь -- или забыла, что уже гадает ему во второй раз, или у нее
плохие карты кончились, -- и он, засмеявшись, поцеловал ее в смуглую щеку, а
потом, подойдя к столу, грохнул кулаком.
АФОНЯ
широкой галечной лайде лежало стадо тюленей. Афоня наблюдал за ними, делая
записи в тетрадке. Едва начало светать, как зверь ушел в море. Тогда Афоня
направился к своей лодке. Лодка стояла в небольшом заливчике, образованном
осохшими камнями. Афоня спустился к ней, прыгая с валуна на валун. Со всех
сторон поднимались в небе черные зубы скал, кричали птицы. На берегу лежал
якорь от лодки. Афоня нагнулся, чтоб поднять его, и отпрянул назад -- со
скалы прыгнул зверь. Это был сивуч -- морской лев весом с трех здоровенных
быков. Он угодил прямо на якорь и тотчас уснул, не обратив на Афоню
внимания. "Лодка пришвартована надежно", -- усмехнулся Афоня. Он вытащил из
кармана тетрадку, карандаш и записал: "Должен отметить про сивуча, который
свалился со скалы". Потом он залез в лодку и закурил, не зная, что делать:
он не решался разбудить зверя. "Чтоб тебе сгореть!" -- разозлился Афоня и
обрезал якорный линь ножом.
бухты. Это был небольшой ковш с бочками для швартовки мелкосидящих судов.
Впереди стал виден поселок: выгон с конями, желтое здание метеостанции и две
серые полосы изб, разделенные широкой улицей. За выгоном, на мостках через
речку, Сашка, двоюродная Афонина сестра, полоскала белье -- он узнал ее по
розовой рубахе. На метеостанции заговорило радио: московский диктор пожелал
всем спокойной ночи, а потом заиграли гимн. "Скоро Марьюшка выйдет огород
полоть", -- вспомнил Афоня. Он заглушил мотор и выволок лодку на берег.
Галька была усеяна обглоданными остовами рыб и серо-зелеными трепещущими
пластами осохшей камбалы. Течение речки здесь останавливалось, образуя
широкую пресноводную затоку. Вода в ней была мутной от рыбьих молок и так
воняла, что стало трудно дышать. Афоня опустился у воды на корточки и,
отворачивая лицо, принялся мыть сапоги. Возле ног плеснула рыбина. Афоня,
изловчившись, поймал ее. Это был отнерестовавшийся толстолоб -- белобрюхий,
с оголенным до ребер боком. Он глядел на Афоню, раскрывая пасть, -- будто
что-то говорил ему... "Вон как его ободрало на гальке! -- думал Афоня. --
Надо ж было целый океан перебежать, чтоб пухнуть в этом вонючем месте...
Неужто нельзя его жизнь по-другому переделать?" -- И он выпустил рыбину и
достал свою тетрадку.
рыбу, и птицу, и зверя так, словно имел дело с людьми. Афоня подружил с ним
прошлой весной, когда ученые зафрахтовали на сезон зверобойную шхуну, на
которой Афоня работал. Шхуна пошла по Курилам: они кольцевали котика на
лежбищах, изучали миграцию зверя, отлавливали птиц на базарах. А в рулевой,
возле компаса, лежала толстая тетрадь, и Белкин заставлял вахтенных вести в
ней записи: какой зверь прошел? Какая птица пролетела? В каком направлении?
-- в тетради вопросов было много. Афоне нравилось отвечать на эти вопросы.
Он был зверобой и раньше смотрел на море с одной стороны: удобно оно или
неудобно для промысла. Теперь он начал понимать, что море существует не
только для того, чтобы стрелять, зарабатывать деньги, умирать в нем, а что
живет оно своей жизнью, похожей на человеческую, и убивать эту жизнь
постыдно для человека. В конце концов Афоня бросил работу и вернулся в
родной поселок. Но жизнь у него в поселке не ладилась, и Афоня думал сейчас:
"Запишу чего побольше и поеду во Владивосток к Белкину. Пускай берет к
себе".
широкое плато, за которым чернела вырубка. На лугу косили траву женщины. Они
разделись до лифчиков, ритмично и одинаково махали косами. Их головы и
розовые спины будто плавали, то исчезая, то появляясь на седом, клубящемся
под ветром лугу. Потом разом засверкало что-то... "Косы вострят", --
догадался Афоня и невольно потер одна об одну ладони, будто уже водил
бруском по кривому полотну косы... В двенадцать лет, оставшись без
отца-матери, начал он ходить в море вместе со взрослыми мужчинами, и с той
поры не мог увидеть ни косьбы, ни сева, ни жатвы. Уходил в море с ранней
весны и до поздней осени -- только вода и лед были у него перед глазами.
Вода и лед. И сейчас они стояли перед глазами -- мешали смотреть...
по речке, выгоняя из воды морских уток. Утки неуклюже побежали по берегу,
пытаясь выбраться через гребень к морю. Паренек бросился им наперерез,
подбивая камнями. Когда Афоня подошел, паренек уже потрошил добычу. Одна
утка -- остроклювый крохаль -- ползала по гальке, выпустив крыло. Афоня
хотел взять подранка, но паренек опередил его, наступив на птицу ногой. Это
был Мулинка Аттэхе, отец которого утонул в прошлую путину.
Шилова Юлия
Максимов Альберт
Махров Алексей
Сертаков Виталий
Белогорский Евгений