сокровища.
работать; но какое бы отвращение они ни питали к труду, смею вас заверить,
что превосхожу их всех в этом отношении: во мне сидит такая лень, что я не
гожусь ни для какого занятия. Вздумай я выдавать свои пороки за
добродетели, я назвал бы свою лень философским равнодушием, я сказал бы,
что она является порождением духа, отвернувшегося от всего того, к чему
так жадно стремятся люди; но вместо этого я готов откровенно сознаться,
что ленив от природы и притом до такой степени, что если б мне пришлось
зарабатывать на жизнь, то, пожалуй, предпочел бы умереть с голоду. И вот,
чтоб вести образ жизни, соответствующий моим наклонностям, чтоб не
отягощать себя заботами о собственном добре и, главное, не возиться с
управляющим, я превратил в наличные все имения, доставшиеся мне по
нескольким крупным наследствам. Здесь, в бауле, хранится пятьдесят тысяч
дукатов. Это больше того, что мне нужно до конца моих дней, проживи я даже
сто лет, ибо я трачу в год менее тысячи дукатов, а мне пошел уже шестой
десяток. Будущее меня не страшит, так как я, слава богу, не подвержен ни
одной из тех трех слабостей, которые обычно разоряют людей. Я не питаю
пристрастия к роскошному столу, играю только для развлечения, а женщины
меня больше не прельщают. Таким образом, я не боюсь превратиться на склоне
жизни в одного из тех сладострастных старичков, которым кокетки продают
свои милости на вес золота.
Совершенно неуместно подозревать вас в шпионстве: это не вяжется с
человеком такого склада, как вы. Продолжайте, дон Бернальдо, жить так, как
жили до сих пор. Я не только не стану тревожить ваше спокойное житье, но,
напротив, буду всячески его ограждать. Подарите мне вашу дружбу и примите
взамен мою.
речами, - с радостью и почтением принимаю драгоценное предложение, которое
вы мне делаете. Даря меня своей дружбой, вы умножаете мои богатства и
довершаете мое благополучие.
коррехидор простился с доном Бернальдо, не находившим слов, чтоб выразить
ему свою признательность. Желая, в свою очередь, пособить хозяину в
радушном приеме гостей, я рассыпался в учтивостях перед альгвасилом и
отвесил ему тысячу глубоких поклонов, хотя в душе чувствовал к нему
презрение и отвращение, которые всякий порядочный человек естественно
питает к полицейскому.
поспешил вернуться назад, чтоб запереть свой денежный сундук и двери, за
которыми он хранился; затем мы оба вышли из дому, весьма довольные: он
тем, что приобрел могущественного друга, а я тем, что мне обеспечены
ежедневно мои шесть реалов. Желание поведать это приключение Мелендесу
побудило меня направиться к нему, и я уже подходил к его дому, как вдруг
увидал атамана Роландо. Неожиданная встреча повергла меня в крайнее
изумление, и я невольно затрепетал при виде этого человека. Он тоже узнал
меня, подошел ко мне с внушительным видом и, продолжая сохранять тон
превосходства, приказал следовать за собой. Я повиновался, дрожа от
страха.
захваченное добро. Куда только он меня ведет? Быть может, у него в городе
тоже имеется подземелье. Ах ты черт! Знай я это наверняка, я показал бы
ему, что у меня нет подагры в ногах".
чтоб улепетнуть во все лопатки, если место, где он остановится, покажется
мне подозрительным.
харчевен, куда я последовал за ним. Там он потребовал бутылку хорошего
вина и приказал трактирщику приготовить для нас обед. Тем временем мы
перешли в другую горницу, и когда остались наедине, то атаман обратился ко
мне со следующими словами:
атамана, но ты изумишься еще больше, когда узнаешь то, что я собираюсь
тебе рассказать. В тот день, когда я оставил тебя в подземелье и
отправился со своими молодцами в Мансилью продавать там мулов и лошадей,
захваченных накануне, нам повстречался сын леонского коррехидора, который
ехал в карете в сопровождении четырех хорошо вооруженных всадников. Двоих
из них мы уложили на месте, а прочие ускакали. Тогда кучер, боясь за жизнь
своего господина, крикнул умоляющим голосом: "Милосердные сеньоры,
заклинаю вас именем бога; не убивайте единственного сына леонского
коррехидора!" Но эти слова нисколько не смягчили моих всадников, а,
напротив, довели их почти что до бешенства. "Господа, - сказал один из
них, - неужели мы выпустим живьем сына величайшего врага нашей братии?
Сколько из наших товарищей по ремеслу погибло по приказу его отца!
Отомстим же за них, принесем молодчика в жертву их теням, которые в данный
момент как бы умоляют нас об этом". Остальные всадники одобрили это
предложение, и мой податаманье уже собирался выступить в качестве главного
жреца при жертвоприношении, когда я удержал его за руку. "Остановитесь! -
сказал я ему, - к чему без нужды проливать кровь? Удовольствуемся
кошельком этого молодого человека. Поскольку он не сопротивляется, было бы
варварством его убивать. К тому же он не ответствен за поступки отца, а
отец его только исполняет долг, когда приговаривает нас к смерти, как мы
исполняем свой, грабя проезжих". Словом, я вступился за сына коррехидора,
и мое заступничество не оказалось безрезультатным. Мы только отняли все
находившиеся при нем деньги и, прихватив лошадей убитых нами всадников,
продали этих животных в Мансилье вместе с теми, которых туда вели. Затем
мы отправились обратно к подземелью, куда прибыли на следующий день за
несколько минут до рассвета. Трап оказался открыт, и это нас весьма
удивило, но наше изумление еще возросло, когда, войдя в кухню, мы увидали
связанную Леонарду. Она в двух словах объяснила нам все, что произошло.
Вспомнив о твоих коликах, мы расхохотались и все дивились тому, как тебе
удалась нас провести; никто не думал, что ты в состоянии сыграть с нами
такую штуку, и мы простили тебя ради твоей изобретательности. Как только
развязали стряпуху, я приказал ей изготовить нам завтрак. Тем временем мы
отправились в конюшню, чтоб позаботиться о лошадях, и застали при смерти
старого негра, пролежавшего без помощи в течение суток. Нам хотелось
помочь ему, но он уже потерял сознание и был так плох, что, при всем
добром желании, пришлось оставить этого несчастного витающим между жизнью
и смертью. Это не помешало нам сесть за стол и плотно позавтракать, после
чего мы разбрелись по своим помещениям, где отдыхали весь день.
Проснувшись, мы узнали от Леонарды, что Доминго скончался. Мы отнесли его
в погреб, который, как ты помнишь, служил тебе спальней, и устроили ему
там такие похороны, как если б он имел честь быть нашим товарищем.
Пять-шесть дней спустя выехали мы поутру на промысел и повстречали у
опушки леса три команды стражников Священного братства, которые,
по-видимому, поджидали нас там с намерением атаковать. Сперва мы заметили
только одну команду. Отнесясь к ней с презрением, мы напали на нее, хотя
своею численностью она превышала наш отряд; но в разгар побоища две другие
команды, которым удалось притаиться, неожиданно нагрянули на нас, так что
вся наша доблесть оказалась тщетной. Пришлось уступить ввиду превосходства
сил неприятеля. Податаманье и двое из наших всадников погибли в этой
схватке. Меня же с двумя товарищами окружили и так прижали, что стражникам
удалось захватить нас в плен. Пока две команды сопровождали нас в Леон,
третья отправилась разорять наше убежище, которое было открыто вот при
каких обстоятельствах. Какой-то лусенский крестьянин, возвращаясь лесом
домой, случайно заметил трап нашего подземелья, который ты оставил
открытым. Это было в тот самый день, когда ты удрал оттуда с сеньорой. Он
сразу заподозрил, что это наше жилище, но побоялся туда войти. Поэтому он
ограничился обследованием окрестностей и, чтоб вернее разыскать место,
слегка надрезал ножом кору нескольких соседних деревьев, а затем стал
помечать через известные промежутки другие стволы, пока не вышел из лесу.
После этого он отправился в Леон, чтоб доложить о своем открытии
коррехидору, который тем более ему обрадовался, что наш отряд незадолго до
того обобрал его сына. Он приказал собрать три команды, чтоб нас
задержать, а крестьянин пошел с ними в качестве проводника. Мой въезд в
город Леон был зрелищем, привлекшим всех его обитателей. Будь я даже
португальским генералом, захваченным в плен на поле брани, то и тогда
народ не сбегался бы с таким рвением, чтоб на меня посмотреть. "Вот он! -
кричала толпа. - Вот он, знаменитый атаман, гроза нашего края! Он
заслуживает клещей! Пусть разорвут его на части вместе с его пособниками!"
Нас отвели к коррехидору, который принялся меня честить. "Ага, негодяй, -
сказал он мне, - небу надоели, наконец, твои преступления, и оно отдало
тебя в руки правосудия". - "Сеньор, - отвечал я ему, - если на мне и много
грехов, то все же нет среди них смерти вашего единственного сына: я спас
ему жизнь, и вы обязаны мне за то некоторой благодарностью". - "Ах,
злодей! - воскликнул он. - Да разве к таким людям, как ты, питают
благодарность? Но если б я даже захотел тебя спасти, то долг службы не
позволяет мне этого сделать". Покончив на этом разговор, он приказал
отправить нас в тюрьму, где моим товарищам не пришлось долго томиться. Они
вышли оттуда через три дня, для того чтоб исполнить трагическую роль на
торговой площади. Что касается меня, то я просидел в тюрьме целых три
недели. Мне казалось, что мою казнь откладывают для того, чтоб сделать ее
Свержин Владимир
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Ларссон Стиг
Шилова Юлия
Посняков Андрей