конюшне Калина Иванович произносил контрреволюционные речи, упрекая
советскую власть в бесхозяйственности и безжалостном отношении к животным:
бессловесную тварь. Теорехтически это, конечно, лошадь, а прахтически так
она падает, и жалко смотреть, а не то что работать.
живые лошади, и всякая лишняя работа, наваленная на его любимцев, его
возмущала и оскорбляла. На всякие домогательства и упреки он всегда имел в
запасе убийственный довод:
как бы ты запел.
ни для какой работы. Но мы и требовать не имели охоты. Во второй колонии
была уже отстроена конюшня, нужно было ранней весной перевести туда двух
лошадей для вспашки и посева. Но переводить было нечего.
рассказал о наших затруднениях: с мертвым инвентарем как-то перекрутимся,
на весну хватит, а вот с лошадьми беда. Ведь шестьдесят десятин! А не
обработаем - что нам запоют селяне?
лошадей столько не нужно. Я вам дам на время трех, и кормить не нужно
будет, а вы месяца через полтора возвратите. Да вот поговори с нашим
завхозом.
солидную плату за прокат лошадей: за каждый месяц пять пудов пшеницы и
колеса для их экипажа:
бы ни за что - испортите, загоняете, знаю вас. Я таких лошадей два года
собирал - не лошади, а красота!
экипажей в городе. Нам нужны были лошади.
очень подробно и внушительно:
колонию. Малыши с утра дежурили на дороге; вся колония, даже
воспитатели, томились в ожидании. Шелапутин с Тоськой выиграли больше
всех: они встретили процессию на шоссе и немедленно взгромоздились на
коней. Калина Иванович не способен был ни улыбаться, ни разговаривать,
настолько наполнили его существо важность и недоступность. Антон даже
головы не повернул в нашу сторону, вообще все живые существа потеряли для
него всякую цену, кроме тройки вороных лошадей, привязанных сзади к нашему
возу. Калина Иванович вылез из гробика, стряхнул солому и сказал Антону:
Бандитки.
старых любимцев в самые дальние и неудобные станки, грозил
чересседельником любопытным, заглядывающим в конюшню, а Калине Ивановичу
ответил по-приятельски грубовато:
старые клички, и это в глазах колонистов сообщало им некоторую
родовитость. Звали их: Зверь, Коршун и Мэри.
сельскохозяйственной работы не подходил, скоро уставал и задыхался. Зато
Коршун и Мэри оказались во всех отношениях удобными коняками: сильными,
тихими, красивыми. Надежды Антона на какую-то чудесную рысь, благодаря
которой он надеялся затмить нашим выездом всех городских извозчиков,
правда, оказались напрасными, но в плуге и в сеялке они были великолепны,
и Калина Иванович только кряхтел
от удовольствия, докладывая мне по вечерам, сколько вспахано и сколько
засеяно. Беспокоило его только в высшей степени неудобное ведомственное
положение лошадиных хозяев.
оно... Что захотят, то и сделают. А жалиться куда пойдешь? В РКИ?
нем поселилось шесть колонистов. Жили они там без воспитателя и без
кухарки, запаслись кое-какими продуктами из нашей кладовой и кое-как сами
готовили себе пищу в печурке в саду. На обязанности их лежало: охранять
сад и постройки, держать переправу на Коломаке и работать в конюшне, в
которой стояли две лошади и где эмиссаром Братченко сидел Опришко. Сам
Антон решил остаться в главной колонии; здесь было люднее и веселее. Он
ежедневно совершал инспекторские наезды во вторую колонию, и его посещений
побаивались не только конюхи, не только Опришко, но и все колонисты.
засеяны, правда, без особенного агрономического умения и без правильного
плана полей, но была там и пшеница озимая, и пшеница яровая, и рожь, и
овес. Несколько десятин было под картофелем и свеклой. Здесь требовались
полка и окучивание, и нам поэтому приходилось разрываться на части. В это
время в колонии было уже шестьдесят колонистов.
ночи совершалось движение: проходили группы колонистов на работу и с
работы, проезжали наши подводы с семенным материалом, фуражом и продуктами
для колонистов, проезжали наемные селянские подводы с материалами для
постройки, Калина Иванович в стареньком кабриолете, который он где-то
выпросил, верхом на Звере проносился Антон, замечательно ловко сидя в
седле.
колонисты, воспитатели, а за ними как-то понемногу приучились собираться
на берегу уютной, веслой речушки соседские парубки и девчата, комсомольцы
с Пироговки и Гончаровки и кулацкие сынки с наших хуторов. Наши столяры
выстроили на Коломаке небольшую пристань, и мы держали на ней флаг с
буквами "КГ". Между пристанью и нашим берегом целый день курсировала
зеленая лодка с таким же флагом, обслуживаемая Митькой Жевелием и Витькой
Богоявленским. Наши девчата, хорошо разбираясь в значении нашего
представительства на Коломаке, из разных остатков девичьих нарядов сшили
Митьке и Витьке матросские рубашки, и много пацанов как в колонии, так и
на много километров кругом свирепо завидовали этим двум исключительно
счастливым людям. Коломак сделался центральным нашим клубом.
напряжения, от неизбывной рабочей заботы, от приезда селян-заказчиков,
от воркотни Антона и сентенций Калины Ивановича. от неистощимого хохота и
проделок Карабанова, Задорова и Белухина, от неудач Сороки и Галатенко, от
струнного звона сосен, от солнца и молодости.
чесотка. Колония блистала чистотой и новыми заплатами, аккуратно
наложенными на каждое подозрительное место все равно на каком предмете:
на штанах, на заборе, на стенке сарая, на старом крылечке. В спальнях
стояли те же "дачки", но на них запрещалось сидеть днем, и для этого
специально имелись некрашенные сосновые лавки. В столовой такие же
некрашенные столы ежедневно скоблились особыми ножами, сделанными в
кузнице.
план Калины Ивановича был уже выполнен полностью: Голованя прогнали за
пьянство и контрреволюционные собеседования с заказчиками, но кузнечное
оборудование Головань и не пытался получить обратно - безнадежное это было
дело. Он только укоризненно и иронически покачал головой, когда уходил:
книжки и жил между людьми. Он бодро улыбнулся в лицо Голованя и сказал:
год, а до сих пор не понимаешь: это ведь орудия производства.
пролетариату. А вот тебе и пролетариат стоит, видишь?
пролетариев: Задоровап, Вершнева и Кузьму Лешего.
фамилия, пользующаяся старой славой в паровозных мастерских. У Семена в
кузнице военная дисциплина и чистота, все гладилки, молотки и молоты чинно
глядят каждый с назначенного ему места, земляной пол выметен, как в хате у
хорошей хозяйки, на горне не просыпано ни одного грамма угля, а с
заказчиками разговоры очень короткие и ясные:
мастерские в это время почти прекратили работу, только Козырь с двумя
колонистами по-прежнему возился в своем колесном сарайчике: на колеса
спрос не уменьшался.