рамена и унести с собой. В письме намекалось, что есть такие постыдные
деяния, в коих человек не может признаться вслух, что существует такое
отчаяние, от коего не может избавиться своими силами ни одна живая душа,
если господь не сделает к ней первого шага.
натуре он (подобно Паскалю) был склонен ждать от бога видимых проявлений,
материальных свидетельств. Этот крик, исторгнутый его первой же проповедью
в этой затерянной деревушке, он счел поддержкой, данной ему в печали его,
ответом на его тревогу, а также кротким упреком, ему адресованным. К
следующей воскресной проповеди он готовился с особым тщанием и, хотя
придал ей обобщающий смысл, взвешивал каждое слово, дабы незнакомка могла
понять ответ, предназначавшийся ей одной. Бросив взгляд на молящихся, он
сразу же обнаружил за колонной пару карих, устремленных на него глаз,
свежее, но безвольное личико. В тот же день он узнал, что это учительница
из Валландро, что она частенько бывает в Балюзаке, а зачем бывает -
неизвестно; в ответ на его расспросы люди только хихикали да качали
головой. Аббат Калю записал в своем дневнике, что, подымаясь на кафедру,
он боролся с собой и не без смятения довел до конца свою проповедь. Но
дальнейших записей об этом происшествии нет, вернее, есть только туманные
намеки, непонятные для посторонних, ибо по просьбе учительницы он тогда же
наложил на нее покаяние и был связан тайной исповеди.
глухо. Учительница, еще невинная девушка, подпала под власть чар Гортензии
Вуайо - так сказать, амазонки (и пусть не думают, что такая разновидность
неизвестна в деревнях). Есть такие существа, которые раскидывают свою
паутину и могут поститься годами, пока в их сети не попадется жертва:
терпение порока неиссякаемо. И достаточно такому существу только
одной-единственной жертвы и только одной-единственной встречи, дабы
обеспечить себе годы мирного насыщения. В конце того сентября, когда
господин Калю стал балюзакским кюре, аптекарша Гортензия Вуайо уехала на
воды в Виши. Хотя Гортензия считала, что ее подружку не так-то легко будет
приручить, главным образом из-за угрызений совести, однако она даже не
представляла себе, что ее владычество может быть поколеблено, и ничего не
опасалась, тем более что на десять лье вокруг не было, по ее мнению,
никого, кто бы мог повлиять на эту девицу. Поэтому она не приняла всерьез
письмо, полученное в один прекрасный день и извещавшее об окончательном
разрыве, но все-таки ускорила свое возвращение. Прибыв в Балюзак, она
сразу же обнаружила своего врага и решила, что одолеть его будет легче
легкого.
описывать перипетии этой борьбы, тем паче что сам мало что о ней знаю. Но,
очевидно, война велась по на шутку, если уж аббат Калю, никогда не
обременявший просьбами начальство и ненавидевший подобные демарши, сумел
добиться перевода раскаявшейся грешницы в другой город. На своем новом
месте девушка, однако, не была защищена ни против писем аптекарши, ни
против ее частых визитов, тем более что Гортензия первая в Балюзаке
купила, себе в этом году автомобиль. Но накануне своего второго визита она
получила короткое письмецо, опущенное в Марселе: девушка извещала свою
бывшую подругу, что она проходит в монастыре, готовящем
сестер-миссионерок, искус послушницы, и назначала ей свидание на небесах.
пробудил в душе аптекарши ненависть, которая никогда не сложит оружия. Его
мало трогала опасность, грозившая ему самому, ибо он считал себя
неуязвимым в данном случае; он тревожился лишь о самой Гортензии, так как
был способен вникнуть в тайны ее мук, как бы постыдны они ни были. Ибо он
всегда был чрезвычайно внимателен к непредвиденным ответным ударам,
неведомым еще последствиям наших поступков, когда мы, пусть даже с самыми
лучшими намерениями, вмешиваемся в чужую судьбу.
можно было легче его уязвить. В ту пору антиклерикальные страсти достигли
высшего накала; объединившись с балюзакским учителем и его женой,
аптекарша создала своего рода комитет пропаганды, и вскоре вся округа
почувствовала на себе плоды его деятельности. Но в самом Балюзаке
Гортензия Вуайо пользовалась чересчур плохой репутацией, и удары ее почти
не достигали цели, так что года два-три аббат считал, что ему нечего
опасаться. Однако без особой нужды он старался мимо аптеки не проходить, а
когда где-нибудь на перекрестке сталкивался лицом к лицу с Гортензией, он
первый отворачивался - так смущал его этот беспощадный взгляд светлых
глаз.
представился ей довольно быстро. Так что вполне понятно и даже
извинительно, что поначалу аббат Калю не поостерегся, он знал, что
вышеупомянутая дама молодыми людьми не интересуется, а с другой стороны, и
во внешности ее не было ничего привлекательного. Гортензия чаще всего
щеголяла в так называемых "жюп-кюлот" - в те времена такие
полуюбки-полубрюки считались обязательными для велосипедисток; кроме того,
она носила болеро с большим декольте и широкий пояс с огромной серебряной
пряжкой, изображавшей затейливое сплетение Г и В. Прическу она себе делала
по тогдашней моде а ла Клео де Мерод, то есть расчесывала свои желтые
волосы на прямой пробор и гладко их прилизывала, до самых мочек напуская
на уши, а на затылке очень низко закручивала огромный пучок, утыканный
шпильками. Все лицо ее было сплошь усеяно веснушками, особенно густо они
сидели на носу и на скулах, оттуда переползали на веки, и казалось, что
две-три веснушки утонули даже в глубине ее рыжих, как у хищника, глаз.
над ним свою победу, во всяком случае, он так считал. Как и все мы, он
находился под властью иллюзий вопреки разочаровывающим урокам опыта, а
опыт этот гласит: ничто нельзя считать завоеванным раз навсегда, ни в
любви, ни в дружбе. Жан де Мирбель, преданный, как сам он считал, своей
матерью, сломленный болезнью, вполне способен был почувствовать мимолетную
благодарность и уступить нежности. Но та самая сила, что жила в Жане, с
первого же дня направленная против священника, продолжала существовать,
хотя аббат Калю не подозревал об этом. Люди не могут относиться к
священнослужителю безразлично: или он привлекает их, или отталкивает.
Мирбель, в частности, испытывал неприязнь, инстинктивное отвращение к
человеку целомудренному, так сказать, в силу своей профессии. Жан всячески
старался побороть этот инстинкт, но не мог с собой совладать, ему
ненавистен был даже самый запах этого дома без женщины. Он злился на
своего воспитателя, считавшего вполне естественным, что мальчик, почти
юноша, должен подчиняться тем же строгим правилам, как и сам аббат, и
злился тем яростнее, что сердце его и дух не были открыты чарам
милосердия, чистоты, усладам небесной любви, а ведь те, кто испытывал
подобные чувства, просто вообразить себе не могут, что большинство людей
глухи к ним, глухи до такой степени, что даже не имеют о них ни малейшего
представления. По мере того как к Жану де Мирбелю возвращались силы,
буквально все - и монотонная, затворническая жизнь, и борьба с самим
собой, с собственной своей неблагодарностью в отношении человека, которому
он был стольким обязан, - все это, повторяю, соединенными усилиями
вызывало к жизни в душе Жана уснувших было демонов. И любовь, которую
питал к своему питомцу аббат Калю, тоже сыграла здесь не последнюю роль,
ибо такова была натура Жана: он брал на вооружение против вас же самих ту
любовь, которую вы ему расточали. Сколько раз, много позже, я сам слышал
из его уст: "Ненавижу, когда меня любят".
разобраться, он злился на аббата Калю как раз за то, что тот применительно
к своему питомцу несколько смягчает нравственные и религиозные законы,
особенно ненавистные Жану; аббат закрывал глаза на многое, старался не
докучать ему. А Жан не только не был ему за это благодарен, но, пользуясь
слабостью аббата, начал "бегать". Он повадился было ходить в кабачок, но,
будучи от природы человеком необщительным, производил впечатление гордеца
и не обзавелся друзьями. Зато он очень и очень нравился девицам, и к концу
зимы произошла первая история. Родители девицы принесли аббату Калю
жалобу; он попытался уладить историю, но взялся за дело весьма неловко.
Подобно большинству целомудренных людей, он считал, что великая любовь
служит надежной защитой для юноши против всех и всяческих страстей.
Поэтому-то он и не опасался удара с этой стороны, свято веря, что Жан
никогда не изменит Мишель. Действительно, множество юношей могут хранить
верность любимой девушке, но еще больше таких, как, скажем, Мирбель,
которые не видят никакой связи между той любовью, что владеет их сердцем,
и своими любовными похождениями. Одна-единственная женщина существует для
них, и они выходят из себя, если кто-нибудь осмелится подойти с общей
меркой к тому полурелигиозному культу, который они питают к своей
избраннице, и к тем заурядным любовным приключениям, где говорит только
плоть.
Жан дал волю своему долго скрываемому гневу. Он сразу же взял над своим
противником верх, высмеяв аббата за то, что тот и не помышляет осуждать
его распутство с точки зрения христианской морали, а говорит с позиций
старомодного любовного кодекса, а в этот кодекс уже давно никто, кроме
семинаристов, не верит. Не помня себя от гнева, он посмел крикнуть аббату,
что запрещает ему говорить о Мишель, что вообще никому не позволит
произносить в его присутствии это имя. Чем больше распалялся Мирбель, тем
неохотнее возражал ему аббат Калю, но Жан не был ему признателен за эту не
скрывавшую себя боль. "Он ополчился на меня, как ополчается сын на слабого
отца, - в вечер сцены записал в своем дневнике аббат Калю. - Но
христианскую душу, даже в самой слабой степени христианскую, мы обязаны
любить только ради господа бога, того бога, в которого эта душа не верит".
Березин Федор
Андреев Николай
Суворов Виктор
Мичурин Артем
Володихин Дмитрий
Сапковский Анджей