боятся бомбежек. Боятся, только скрыть умеют. А другие - нет. Максимов,
помню, говорил как-то:
страха, а у других, наоборот, все мобилизуется в такую минуту и мозг
работает особенно остро и точно. Это и есть храбрые люди".
живых нет. С ним в самую страшную минуту не страшно было. Чуть-чуть
побледнеет только, губы сожмет и говорит медленнее, точно взвешивая каждое
слово.
майского наступления, мы впервые узнали, что значит это слово,- он умел в
своем штабе поддерживать какую-то ровную, даже немного юмористическую
атмосферу. Шутил, смеялся, стихи какие-то сочинял, рассказывал забавные
истории. Хороший мужик был. И вот нет его уже. И многих нет.
институт, сопроматы, история архитектуры, Парфеноны.
периптер, 8 колонн спереди, 17 по бокам. А у Тезейона - 6 и 13...
Дорический, ионический, коринфский стили. Я больше люблю дорический. Он
строже, лаконичнее.
эхина и абака. Нет, не забыл еще. А антаблемент - архитрав, фриз, карниз.
Или, наоборот, карниз и фриз. А как эти штуки называются, что по краям?
Акро... Акро... тьфу ты пропасть, забыл-таки... Да. Акротеры.
Сангалло или Рафаэль. Потом еще кто-то, еще кто-то, потом Микеланджело. Он
купол сделал. А колоннаду? Бернини, что ли.
а я о куполе. Прилетит тонная бомба - и нету купола...
Четвертая рота впереди, а пятая уступом назад. Прикажут, вероятно, мост
взять. А может, третьему батальону? Отрежут мост и соединятся с нами на
сопке. Вот это было бы здорово.
на товарный поезд внизу. И о пулемете говорили. Может, как раз с того места
и стреляет сейчас по нас пулемет.
спросить, любил ли я Блока, в прошедшем времени. Да, я его любил. А сейчас я
люблю покой. Больше всего люблю покой. Чтоб меня никто не вызывал, когда я
спать хочу, не приказывал...
спрашивают.
сумками. Поверяющие, должно быть, или представители штаба к ночной атаке.
как полагается. На спинах немецкие автоматы с торчащими магазинами.
С тех пор, со дня нашей стычки, мы не встречались - его отозвали на берег.
он и без меня знает, и говорим мы об этом только потому, что надо об этом
говорить. И вообще больше нам не о чем с ним говорить. Он нисколько не
старается это скрыть. Тон холодный, сухой, безразличный. Глаза при встрече с
моими скучающие и чуть-чуть насмешливые. Ребята его - их трое, как и он,
чубатые, расстегнутые, руки в карманы,- стоят в стороне, поглядывают на нас,
на губах окурки.
из штадива. Начальник связи из полка. Это все наблюдатели. Я понимаю
необходимость их присутствия, но они меня раздражают. Курят все почти
беспрерывно. Это уж всегда перед важным заданием. Представитель штадива,
капитан, записывает что-то в блокнот, слюнявя карандаш.
него длинные, выдающиеся вперед зубы, налезающие на нижнюю губу.
людей. Мы идем на риск.
человек.
не свожу глаз с его зубов. Интересно, скрываются ли они когда-нибудь или
всегда так торчат.
вам нравится, а пока что разрешите мне действовать по своему усмотрению.
наклонив головы, что-то старательно записывают в свои полевые книжки. Они,
славные ребята, понимают, что вопросы сейчас неуместны, и молча занимаются
своим делом.
ли разведчики. Капитан переключается на Карнаухова. Тот спокойно, изредка
улыбаясь и перекидываясь со мной взглядами, обстоятельно на все отвечает -
чем вооружены бойцы, и сколько у них гранат, и по скольку патронов у
каждого. Адское терпение у этого человека. А капитан все записывает.
посидеть. В конце концов, здесь им совершенно нечего делать. Узнали, что
надо, проверили, а за ходом боя могут и оттуда следить.
бы уже вернуться. Пришедший с передовой боец говорит, что они уже давно
уползли и сейчас ничего не слышно. Немцы бросают ракеты, стреляют, как
всегда. Не похоже, чтобы их поймали или заметили.
Чернеют тонкие, точно тушью прорисованные, силуэты исковерканных ферм. На
том берегу одиноко ухает пушка - выстрелит и помолчит, выстрелит и помолчит,
точно прислушивается. Постреливают пулеметы. Взлетают ракеты. Сегодня
почему-то желтые. Белые, вероятно, кончились у немцев. Пахнет горелым
деревом и керосином. В двух шагах от нас состав с горючим, днем его хорошо
видно отсюда. Все время тонкими струйками из пулевых пробоин в цистерне
сочится керосин. Бойцы бегают туда по ночам наполнять лампы.
четыре яркие звезды и поясок из трех поменьше. И еще одна- совсем маленькая,
почти незаметная. Какая-то из них называется Бетельгейзе, не помню уже
какая. Где-то должен быть Альдебаран, но я уже забыл, где он находится.
смотрим, как мигают звезды. Выползают откуда-то затерянные обычно в подвалах
сознания мысли о бесконечности, космосе, о каких-то мирах, существовавших и
погибших, но до сих пор подмигивающих нам из черного, беспредельного
пространства. Звезды гаснут, зажигаются. А мы ничего не знаем. И никто
никогда не узнает, что в эту темную октябрьскую ночь умерла звезда,
прожившая миллионы лет, или родилась новая, о которой тоже через миллионы
лет узнают.
Прозоров Александр
Пехов Алексей
Каргалов Вадим
Корнев Павел
Андреев Николай
Суворов Виктор