так благоговейно чтут природу. Именно в такие вот мгновения рождается
радость, способная вытеснить из головы все наносное и злое. Мир прекрасен, и
нет ничего лучше, радостней, чем природа, это создание завершенного царства
живого. Понимаю, что не только на Кавказе можно поклоняться красоте. Она
всюду. Только нужно ее видеть. И все же на Кавказе, где три великих начала -
красота, целесообразность и мощь - как бы приподняты над обыденностью ближе
к небу, это чувство поклонения совершенству особенно велико. Лишь тот, кто
побывал здесь, мог написать "Демона", "Кавказского пленника" и "Хаджи
Мурата". Единение с природой...
новая, дневная, привычная, осталась с нами. Заметно потеплело. От скал и
камней все еще шел пар. Я крикнул:
костру.
переполнявшего его восторга.
ночь не пришел. Теперь потопаем на кордон, какие там вести от него
оставлены.
приклеенный хлебным мякишем: "Ночевал здесь, утром подался к дому, потому
как веду пленника".
значит, и встретимся, а может, успеем догнать на полпути.
на лесное нагорье перед собой, а потом показал в ту сторону цигаркой,
сказал:
отсюда, но тропа мерзкая, не то что по левому берегу. Однако и тут ходят,
которым скорей надобно.
смотрю, топает здеся с таким, значит, деловым видом. И вроде людей
остерегается. Схоронился я, наблюдаю. Гляжу, обходит наш кордон стороной,
лесом, и наверх подался. Туда где мы с тобой вчерась сидели.
Как ты полагаешь?
зубров. Ну ладно. Две зимы оказались плохими, снежными, могли сколько-то
погибнуть. Но мы вчерась все ж таки насчитали с тобой девяносто шесть голов.
Так? А вот на Молчепе пять годов назад было сорок пять по учету. А ноне
сколько ты думаешь там встретить?
залесенный хребет, оттуда по ущельям и распадкам бежали ручьи и впадали в
свирепую Кишу с зеленовато-белой, перевитой водой. Река прыгала по камням с
такой настырностью, словно ей прямо-таки не терпелось побыстрей ворваться в
Белую.
Белой, отыскали брод, где в сухое время года можно переехать реку верхом,
подстраховывая себя длинным шестом, когда лошадь под напором воды начинала
заваливаться вправо.
после купания в ледяной воде, пошли рысью.
заговорили. Хозяин услышал. Хлопнула дверь, и он вышел навстречу. Под усами
егеря бродила загадочная и виноватая улыбка.
суровостью насел на него Кожевников. - Ишь ты, герой! Рази так можно?
расседлал и поставил в тенечке. Вышла хозяйка, подала квасу. Мы сидели на
ступеньках крыльца, попивали холодный квасок и сгорали от любопытства.
скрипучую дверь:
Усталый, сонный, безразличный ко всему.
сыгравшему, в общем-то, видную роль в истории отечественной природы? Сейчас
мы видели просто бычка, круглоголового малыша, недоуменно моргающего темными
глазками. Он не боялся людей. А чего их бояться, если зла эти существа не
делают, напротив, проявляют доброту и ласку, поглаживают, кормят из бутылки
с соской да и говорят с ним нестрашными, приглушенными голосами.
распоряжению управляющего охотой...
решительно оборвал его:
болит!
вынет свою книжечку и все как есть запишет в ей для истории.
поднялись в горницу, где хозяйка как раз уже накрывала к стелу. Вот
тогда-то, за обедом, мы я услышали рассказ Алексея Власовича о встрече с
отбившейся от стада зубрицей.
вдруг заупрямилась. Винтовку снял: уж не медведь ли близко? К биноклю
приложился, вижу - на поляне серые тени мелькнули. Волки. Гонятся за кем-то,
бег у них нацеленный. "Не иначе за оленем", - подумал я, ну, и решил
выручить бедолагу. Вернулся на кордон, коня пустил, а сам за волками
подался. На Пшекиш. Бродил часа два, след потерял. Но что-то меня толкнуло
пройти вверх по безлесной ложбине. Крадучись так, переходил от дерева к
дереву, они там редко стояли. Добрался чуть ли не к самой голове распадка. В
глаза бросилась большая пихта. Под ней густая тень. Пригляделся к тени,
бинокль приладил. Батюшки мои, медведь! Уж я на всякий случай изготовился, а
тут сбоку пихты камни посыпалась, вижу зубрицу, идет и шатается, но не в эту
спасительную тень, а прочь, на крутую боковину. По ляжкам у ней кровь, бока
мокрые от поту. Тут и понял я, что не медведь под пихтой, а зубренок. Вот за
кем волки гонялись! Отбили, беднягу, от стада, а она с дитем, бой приняла,
отогнала хищников, уложила маленького, а сама не знает, куда ей податься.
Волки непременно где-нибудь рядом. А у ей уже сил нет, израненная вся. Как
дошло до меня все это, указание вспомнил и подумал: другого такого случая не
будет. Все одно: зверь обреченный. Словлю сам, чем волкам отдавать.
остановился. И она тоже. Стоим, ждем, у кого нервы крепче. Не выдержала,
повернула круто - и ходу. Только ее и видели. Тут я к зубренку. Он поднялся,
забубукал что-то. Подошел к нему ближе, руку протянул. "Миша, Миша!" - зову
его, а он стоит, носом пошевеливает. Я ближе: он попятился, потом побежал,
не бойко, но побежал.
им добрый час, весь потом залился, пока наконец не загнал в узкий отвершек*,
полный камней и валежника. Застрял он там, стоит и трясется, ни с места. Я
опять ласково так: "Миша, Миша!" Дал до себя дотронуться. Погладил я его, он
и успокоился.
этак, взял его в охапку, понес было, да разве ж такого донесешь! В нем
верных три пуда. Вырывается. Отпустил на землю, ошейник сделал. Не нравится
ему ошейник, с места не стронешь. Тогда обвязал ремнем через грудь, чтоб не
делать ему больно. Тяну что есть силы, а он переступит три шага вперед, три