Многие знатнейшие мужи Ливонской земли нашли в тот день смерть на берегу реки Кеголы.
Дружины Дмитрия, Довмонта и Святослава неотступно преследовали рыцарское войско. Уже совсем близко были зубчатые стены Раковора, сложенные из огромных гранитных плит.
Князь Дмитрий надеялся ворваться в город, пока ворота были открыты для отступавших рыцарей. «Кто сможет остановить мчащуюся, как вихрь, русскую конницу? Уж не те ли неуклюжие раковорские ратники, что толпятся в воротах?! Куда им, зажиревшим горожанам, биться с русскими витязями!»
Дмитрий взмахивал мечом, торопя дружинников…
=2=
Раковор спасло приближение еще одного рыцарского войска. Когда совсем уж близко были городские ворота, Дмитрия догнал десятник Кузьма, торопливо заговорил что-то на ухо…
Протяжно запели переяславские трубы, останавливая войско.
К Дмитрию спешили князья и воеводы. На их лицах было недоумение и обида. Довмонт закричал еще издали:
– Почему задержал войско, княже? Упустим победу!
Дмитрий молчал, сурово сдвинув брови. Потом кивнул на десятника Кузьму:
– Повтори князьям весть, что привез с заставы…
– Вторая немецкая рать подходит к Раковору, – начал Кузьма. – Опять от ливонской стороны идут через лес. Дозоры немецкие уже грабят наши обозы за рекой…
– Откуда еще рати немецкой взяться? – засомневался Святослав. Но Дмитрий оборвал его:
– Не время спорить! Поспешите к своим дружинам. Стройте полки для боя. Пойдем встречать немцев…
Русское войско двинулось навстречу новому врагу.
Снова в центре боевого строя шло новгородское ополчение, поредевшее, но готовое к бою. Снова вправо и влево от пешцев вытянулись крылья дружинной конницы.
Только Юрий Суздальский со своим полком остался заставой против городских ворот.
Войско возвращалось к полю битвы по дороге немецкого отступления.
А вдалеке, по ту сторону поля, выползала из леса свежая немецкая рать.
Снова стояли друг против друга два войска.
Только теперь между ними была не снежная нетронутая белизна, как утром, а бранное поле, залитое кровью, покрытое еще не остывшими телами. И таким страшным показалось немцам это поле, что они, дойдя до его края, в нерешительности остановились.
Встали у кромки поля и русские полки, набираясь сил перед новой сечей. Нелегко досталась первая победа: поредели дружины, устали кони, перетрудившиеся руки воинов без прежней уверенности держали копья и мечи, кровь сочилась из недавних ран.
Тишина, опустившаяся над полем, поразила Дмитрия. Будто и не было здесь двух больших, изготовившихся к бою ратей. Воины переговаривались шепотом, кони ржали тихо и приглушенно. Не звенело оружие, смолкли боевые трубы. Ветерок лениво шевелил поникшие стяги.
Дмитрию вдруг показалось, что никакого боя еще не было, что только-только наступил тот утренний час, когда он впервые повел дружины против железной немецкой «свиньи». В наступавших сумерках не видно было убыли в русских полках. Воинский строй стоял твердо и несокрушимо.
«Чего же я жду? – думал князь. – Через час будет совсем темно…»
Что-то удерживало Дмитрия от приказа, которого ждали стоявшие рядом князья и воеводы. Только спустя много лет, пережив не единожды радость побед и горечь поражений, Дмитрий поймет, что это что-то было воинской мудростью, даром, которым отмечены только истинные полководцы. А в тот февральский вечер на реке Кеголе молодой переяславский князь мучился сомнениями.
Наконец Дмитрий подозвал десятника, спросил:
– Как шли немцы, налегке или с обозом?
Князья недоуменно переглянулись. Об обозе нужно думать после боя, когда враг разбит, когда пришло время делить добычу…
Кузьма обстоятельно рассказал, что немцы двигались налегке, полностью изготовленные к бою. Обозов за ними не было. Даже шубы с собой не взяли. Стучат, поди, зубами. Вечер-то студеный!
– Без шуб, говоришь, немцы? – весело переспросил Дмитрий. – Мерзнут, говоришь? – И решительно добавил: – Ну, мы им мешать не будем, пусть мерзнут!
И опять раньше других понял князя Дмитрия Довмонт.
А ведь верно! Не выстоять немцам всю ночь в железных доспехах, померзнут! Выбор у немецких воевод невеликий: или тотчас на бой иди, или убирайся восвояси. А времени для раздумий у них нет – скоро совсем стемнеет!..
Воевода Федор захлопотал, отдавая распоряжения сотникам и десятникам русского воинства.
Из новгородского обоза, стоявшего за рекой, в полк привезли шубы, тулупы, войлоки. Воины накидывали их поверх кольчуг: и тепло, и мигом можно скинуть наземь, если понадобится сражаться!
Обозные мужики даже шатры раскинули позади полков, чтобы ратники могли поочередно отдыхать в тепле. За шатрами разожгли костры. В медных котлах над огнем забулькало горячее варево.
Воины повеселели, перекидывались шутками:
– Так можно и постоять: и тепло, и не голодно…
– А каково немцу? Железо – оно холодит…
– Выморозит их наш князь, как тараканов из избы…
– Студена ночка, хороша ночка…
– Для немцев не больно хороша!..
Впереди, затаившись между телами павших, за каждым движением врага следили дозорные Кузьмы…
Когда рассвело, немецкого войска уже не было на том краю поля. Рыцари ушли под покровом темноты, так и не решившись напасть на русские полки.
Помчались в лес на свежих конях переяславские дозоры, но врага не было ни за два, ни за четыре, ни за шесть часов пути.
Три дня стояло русское войско на поле битвы.
Тяжелыми оказались потери, особенно в пешем ополчении. Павших новгородцев длинными рядами укладывали вдоль берега Кеголы. Среди убитых опознали добрых новгородских бояр Твердислава Чермного, Микифора Редитина, Твердислава Моисеевича, Михаила Кривцова, Ивача, Бориса Ильдетинича, брата его Лазаря, Ратшу, Василья Воиборзова, Осипа, Жирослава Дорогомиловича, Парамона, Полюда и иных многих…
Шестеро скорбных новгородских ратников понесли к обозу тело посадника Михаила Федоровича. Прямым и твердым был посадник в жизни, не слукавил и в свой смертный час В пешем строю, будто простой воин, бился он в челе новгородского полка и погиб, сраженный секирой кнехта.
Тысяцкого Кондрата не нашли среди убитых: не то немцы, отступая, уволокли его с собой, не то снегом засыпало где-нибудь в овражке. Не нашли и Радислава Болдыжевича, и Данилу Мозонича, и порочного мастера Тогала. Горька участь пропавших без вести. Не осталось близким их даже родной могилки.
А из простых ратников едва половина осталась в новгородском ополчении, да и те почти все поранены.
Много полегло и псковичей. Неистовый князь Довмонт не щадил ни себя, ни своих воинов. Но и честь немалую взял Довмонт в этом бою. Имя его называли ратники рядом с именем предводителя войска – князя Дмитрия Александровича: «Славные витязи! Истинные ратоборцы оба!»
Остались навечно в неласковой раковорской земле многие переяславцы и владимирцы, тверичи и суздальцы. Как бились плечом к плечу, так и теперь лежали рядами под серым чужим небом, завещав вечную скорбь родным и близким.
Хмур был Дмитрий. Не утешили молодого князя ни униженные просьбы раковорских послов о мире, ни богатейший выкуп, привезенный из города в русский стан, ни обещанья датских королевских людей впредь не пакостить новгородской заморской торговле, ни славная военная добыча – пятьдесят саней, доверху наполненных рыцарскими доспехами и стягами, ни даже громкая слава полководца, добытая переяславским князем в битве под Раковором. Слишком дорогой оказалась победа!
Мирно стало на Наровском рубеже. Надолго ли?
ГЛАВА 8. ТИХОЕ ЛЕТО В ПЕРЕЯСЛАВЛЕ
=1=
В мае над Плещеевым озером поднимались закаты невиданной красоты. Розовая озерная вода сливалась где-то вдали, за дымкой вечернего тумана, с розовым же небом. Длинные узкие ладьи переяславских рыбаков, подплывающие к низкому песчаному берегу, будто парили в воздухе.
Вечерами на озерном берегу собиралась чуть ли не половина города: люди встречали кормильцев.
Переяславская светлая сельдь и нежные снетки славились по всей Руси. Целыми обозами возили их переяславцы во Владимир, к великокняжескому столу. Правда, теперь, когда наступило размирье между великим князем Ярославом Ярославичем и переяславским господином Дмитрием Александровичем, обозы во Владимир не ходили. Но и без великого князя было много покупателей на переяславскую сельдь: и в Рязани, и в Ростове, и в далекой Костроме. Богаты русские реки рыбой, а все же такой сельди, как в Плещееве озере, не было нигде.
Славился Переяславль рыбой, но не в ней было главное богатство. Переяславское княжество поднялось на плодородных опольях, раскинувшихся вокруг Плещеева озера. Расступились здесь леса, словно испугавшись светлой озерной воды, освободили землю для пашен и садов. Путники, выйдя из дремучих дмитровских лесов, в изумлении останавливались на краю ополья: благодатная равнина, покрытая зеленью всходов, расстилалась до самого горизонта.
Сеяли переяславцы и овес, и рожь, и белый боярский хлеб – пшеницу. Щедро здесь вознаграждала земля труд пахаря. Сам-пять и сам-десять возвращалось зерно в сусеки. Видно, это про переяславское ополье была сложена народная пословица: «Брось оглоблю на землю – за ночь травой зарастет!»
А где хлеб – там и богатство.
Потому-то издавна приходили на переяславскую землю люди из других городов и княжеств. Много было словен из новгородских волостей. Приходили кривичи из Смоленской земли, селились в Пневичах. А много еще до Батыева нашествия прибилось беглецов с юга, из Рязани и Чернигова. Спасались они в Залесской земле от половецких набегов, от конечного разоренья и бусурманского плена.
Новопришельцы становились старожильцами, все реже вспоминали прежние места. Новгородцы, смоляне, рязанцы и черниговцы, поселившиеся в Переяславской земле, стали зваться одинаково – переяславцами, бок о бок сражались с врагами за свою новую родину, гордились подвигами своих князей.
А с князьями Переяславлю повезло: что ни князь, то градостроитель или славный ратоборец.
Заложил Переяславль в лето шесть тысяч шестьсот шестидесятое князь Юрий Долгорукий, [1152 год.] устроитель земли Залесской. Он и белокаменный собор Спасо-Преображенья начал возводить. Завершил строительство, собора владимирский самовластец Андрей Боголюбский.
Новыми деревянными стенами окружил Переяславль в лето шесть тысяч семьсот третье великий князь Всеволод Большое Гнездо, [1195 год.] самый могучий правитель на Руси. Это о нем говорили, что мог Всеволод расплескать Волгу веслами своих воинских ладей, а шеломами вычерпать полноводный Дон.
Из Переяславля водил храбрые низовские полки на шведов и немецких рыцарей прославленный воитель Александр Ярославич Невский. Даже переселившись в великокняжеский Владимир, он по-прежнему считал Переяславль любимой вотчиной, держал переяславцев близко к сердцу.
А нынче на переяславском княжеском столе сын Невского – Дмитрий, победитель немцев под Юрьевом и Раковором.
Слава князю Дмитрию Александровичу!
Торжественно и празднично встречал Переяславль своего князя, вернувшегося из похода.
Чайки, всполошенные радостным перезвоном колоколов, с криками метались над озером. Приодевшиеся горожане заполнили улицы. На соборной площади, за длинными столами из неструганых досок, пировали дружинники и добрые люди посада: старосты, торговые гости, умельцы-ремесленники. Над кострами жарились туши коров и баранов. Бурлила в котлах наваристая переяславская уха. Княжеские холопы щедро наделяли людей хмельным пивом, черпая его ковшами из больших дубовых бочек.
Молодые переяславцы толпились у возов с немецкими доспехами. Осторожно трогали рукой рыцарские латы, прямоугольные щиты с латынянскими крестами, тяжелые мечи и секиры, грозные булавы, утыканные железными шипами.
На паперти Спасо-Преображенского собора грудой лежали немецкие стяги, отбитые князем Дмитрием на реке Кегоде. Возле них тоже стояла толпа. Отбить вражеский стяг – великий подвиг!
Маккефри Энн
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Лукин Евгений
Каменистый Артем
Круз Андрей