Понимание основывается первично в будущем (заступание соотв. ожидание). Расположение временит первично в бывшести (возобновление соотв. забытость). Падение первично укоренено по времени в настоящем (актуализация соотв. мгновение-ока). Тем не менее, понимание есть всегда "бывшествующее" настоящее. Тем не менее, расположение временит как "актуализирующее" будущее. Тем не менее, актуальность "отталкивается" от бывшествующего будущего, соотв. сдержана им. Отсюда становится видно: временность временит в каждом экстазе целой, т.е. в экстатичном единстве всегда полного временения времени основана целость структурного целого экзистенции, фактичности и падения, и значит единство структуры заботы.
Временение не означает никакого "друг-за-другом" экстазов. Настающее не позже чем бывшесть и эта последняя не раньше, чем актуальность. Временность временит как бывшествующе-актуализирующее настающее.
Разомкнутость вот и экзистентные основовозможности присутствия, собственность и несобственность, фундированы во временности. Разомкнутость задействует, однако, всегда равноисходно полное бытие-в-мире, бытие-в равно как мир. В ориентации на временную конституцию разомкнутости должно, поэтому, дать выявить себя также онтологическое условие возможности того, чтобы умело быть сущее, экзистирующее как бытие-в-мире.
= 69. Временность
бытия-в-мире и проблема трансценденции мира.
Экстатичное единство временности, т.е. единство "вне-себя" в прорывах настающего, бывшести и актуальности, есть условие возможности того, что способно быть сущее, экзистирующее как свое "вот". Сущее, носящее титул присутствия, "просвечено". Свет, создающий эту
просвеченность присутствия, не какая-то онтически наличная сила и источник
излучающей, иногда в этом сущем случающейся ясности. Что сущностно
просвечивает это сущее, т.е. делает его для него самого как "открытым", так
равно и "ясным", было до всякой "временной" интерпретации определено как
забота. В ней основана полная разомкнутость вот. Эта просвеченность впервые
только и делает возможным всякое высвечивание и
выяснение, любое восприятие, "видение" и имение чего-либо. Свет этой
просвеченности мы поймем, только если будем не выискивать какую-то
внедренную, наличную силу, но допросим целое бытийное устройство
присутствия, заботу, о единой основе ее экзистенциальной возможности. Ее вот
исходно просвечено экстатичной временностью. Она есть первичный регулятив
возможного единства всех сущностно экзистенциальных структур присутствия.
Лишь из укоренения присутствия во временности, становится видна экзистенциальная возможность феномена, который в начале аналитики присутствия мы отметили как его основоустройство: бытия-в-мире. Вначале надо было обеспечить неразрывное, структурное единство этого феномена. Вопрос об основе возможного единства этой членораздельной структуры оставался на заднем плане. В видах защиты феномена от самопонятнейших и потому губительнейших тенденций его рассечения был подробнее интерпретирован ближайше-обыденный модус бытия-в-мире, - озаботившееся бытие при внутримирно подручном. После того, как отныне забота сама онтологически очерчена и возведена к ее экзистенциальной основе, временности, озабочение, со своей стороны, может быть специально осмыслено из заботы, соотв. из временности.
Анализ временности озабочения держится ближайшим образом модуса усматривающего имения-дела с подручным. Затем он прослеживает экзистенциально-временную возможность модификации усматривающего озабочения в "лишь" вглядывающееся открытие внутримирно сущего в смысле известных возможностей научного исследования. Интерпретация временности усматривающего, равно как теоретически озаботившегося бытия при внутримирно подручном и наличном покажет вместе с тем, как та же самая временность заранее уже есть условие возможности бытия-в-мире, в которой вообще основывается бытие при внутримирном сущем. Тематический анализ временной конституции бытия-в-мире ведет к вопросам: каким образом нечто подобное миру вообще возможно, в каком смысле есть мир, что - и как - трансцендирует мир, как "взаимо"-"связано" "независимое" внутримирное сущее с трансцендирующим миром? Онтологическая экспозиция этих вопросов не есть уже и ответ на них. Зато, пожалуй, вместо этого, она дает предварительно необходимое прояснение тех структур, во внимании к которым, требует постановки проблема
трансценденции.
бытия-в-мире рассматривает троякое:
1. временность усматривающего озабочения;
2. временной
теоретическое познание внутримирно наличного;
3. временная проблема трансценденции мира.
а) Временность усматривающего озабочения
Как нам достичь направленности взгляда для анализа временности озабочения? Озаботившееся бытие при "мире" мы назвали обращением в окружающем мире и с ним. Примерными феноменами
бытия при... мы избрали применение, манипулирование, изготовление наличного
и их дефектные и индифферентные модусы, т.е. бытие при том, что принадлежит
к повседневной потребности. И собственная экзистенция присутствия тоже
держится в таком озабочении -- даже тогда, когда оно для нее оказывается
"безразлично". Не озаботившее подручное, - причина озабочения, так чтобы
последнее возникало лишь на почве воздействий внутримирного сущего. Бытие
при подручном и не дает себя онтически объяснить из последнего, и наоборот
это последнее не выводимо из того. Озабочение как бытийный модус
присутствия, и озаботившее как внутримирно наличное, опять же, и не просто
вместе наличны. Тем не менее, между ними имеется
"взаимосвязь". От верно понятого с-чем обращения падает свет на само
озабочивающееся обращение. И обратно, упущение феноменальной структуры с-чем
обращения имеет следствием неузнание экзистенциального устройства обращения.
Для анализа ближайше-встречного сущего, правда, существенное приобретение уже, если мы перескочим через специфический для этого сущего характер средства. Надлежит, однако, сверх того понять, что озабочивающееся обращение никогда не останавливается на отдельном средстве. Применение определенного средства и орудование им, остается как таковое ориентировано на взаимосвязь средств. Когда мы напр. ищем "задевавшийся" инструмент, то при этом ни единственно, ни первично не подразумевается в изолированном "акте" лишь это искомое, но заранее уже раскрыт круг инструментального целого. Всякий "приступ к работе" и задел не из ничего, натыкается на изолированно предданное средство. Но возвращается из всегда уже
разомкнутого в заделе рабочего мира к тому или иному средству.
Для анализа обращения в аспекте его с чем отсюда вытекает указание ориентировать экзистирующее бытие при озаботившем сущем именно не на изолированно подручное средство, но на целое средств. Так формулировать с-чем обращения заставляет и осмысление отличительной бытийной черты подручного средства, имения-дела . Оборот речи: имение с чем-то дела, которое в том-то, призван не онтически констатировать некое обстоятельство, но указать на способ бытия подручного. Релятивный характер имения-дела, его "с чем... в чем...", означает, что одно средство
онтологически невозможно. Конечно, под рукой может быть лишь одно
единственное средство, а других "недостает". Тут, однако, дает о себе знать
принадлежность как раз подручного к другому. Озаботившееся обращение
способно вообще дать подручному в усмотрении встретиться только когда оно
уже понимает нечто подобное имению-дела, которое всегда с чем-то в чем-то.
Усматривающе-раскрывающее бытие озабочения при... есть допущение-иметь-дело, т.е. понимающий набросок имения-дела. Если допущение-имения-дела составляет экзистенциальную структуру озабочения, а оно как бытие при... принадлежит к сущностному устройству заботы, и если забота со своей стороны основана во временности, то экзистенциальное условие возможности допущения-иметь-дело надо искать в некоем модусе временения временности.
В простейшем орудовании средством, лежит допущение-имения-дела. В-чем дела имеет характер для-чего: в виду его средство применимо, соотв. применяется. Понимание для-чего, т.е. в-чем, дела имеет временную структуру ожидания. В ожидании для-чего озабочение только и способно вместе с тем вернуться к чему-то такому, в чем имеется-дело. Ожидание того, в-чем дело, вместе с удержанием того, с-чем имеется-дело, делает в своем экстатичном единстве возможной специфически манипулирующую актуализацию средства.
Ожидание для-чего не есть ни усмотрение "цели", ни выжидание предстоящей готовности срабатываемся произведения. Оно вообще не имеет характера тематического схватывания. Но и удержание того, с-чем имеется дело, не означает тематической фиксации. Манипулирующее обращение в равно малой мере относится лишь к тому, в-чем, как и к тому,
с-чем допущения-имения-дела. Последнее конституируется скорее в единстве
ожидающего удержания, а именно так, что отталкивающаяся отсюда актуализация
делает возможным характерное растворение озабочения в его мире средств.
"Собственная", цельно отдавшаяся занятость чем-то не бывает "вся вместе" ни
лишь при работе, ни при ее средстве, ни при обоих. Основывающееся во
временности допущение-имения-дела уже учредило единство связей, в которых
озабочение усматривающе "движется".
Для временности, которая
существенно специфическое забывание. Чтобы "потерявшись" в мире средств
"вработаться" в работу и уметь манипулировать, самость должна забыться.
Поскольку, однако, в единстве временения озабочения ведет всегда ожидание, то все равно, как мы еще покажем, своя бытийная способность озаботившегося присутствия тоже подлежит заботе.
Ожидающе-удерживающая актуализация создает свойскость, в меру которой присутствие как бытие-друг-с-другом "разбирается" в публичном мироокружении. Допущение-имения-дела мы понимаем экзистенциально как допущсние-"быть". На его основе подручное способно встретиться усмотрению как сущее, какое оно есть. Временность озабочения мы можем, поэтому, еще прояснить, обратив внимание на те модусы усматривающего допущения-встречи, которые
раньше были характеризованы
навязчивость и назойливость. Подручное средство встречно в аспекте своего
"истинного по-себе" именно не для тематического восприятия вещей, но в
незаметности "самопонятного", "объективно" преднаходимого. Если, однако, в
целом этого сущего что-то бросается в глаза, то здесь лежит возможность, что
совокупность средств, как таковая, тоже навязчива. Как должно быть
экзистенциально структурировано допущение-имения-дела, чтобы оно могло дать
встретиться чему-то заметному? Вопрос нацелен сейчас не на фактичные
стимулы, направляющие внимание на что-то предданное, но на онтологический
смысл этой направимости как таковой.
Неприменимость, напр. определенный отказ средства труда, может быть заметна лишь в манипулирующем обращении и для него. Самое острое и пристальное "восприятие" и "представление" вещей никогда не сумело бы
открыть ничего подобного порче рабочего средства. Должна быть
помеха орудованию, чтобы встретилось несподручное. Что, однако, это значит
онтологически? Ожидающе-удерживающая актуализация через то, что потом
выявится как порча, остановлена со стороны своего растворения во
взаимосвязях имения-дела. Актуализация, равноисходно ожидающая своего
для-чего, застопорена применяемым средством, а именно так, что теперь
впервые отчетливо встречны ее для-чего и с-тем-чтобы. Однако актуализация
сама может столкнуться с чем-то неприспособленным к... опять же, лишь
поскольку уже движется в ожидающем удержании того, с чем имеет в чем-то
дело. Актуализация "застопорена", значит: она вкладывает себя, в единстве с
удерживающим ожиданием, еще больше в саму себя и устраивает так "осмотр",
проверку и устранение помехи. Будь озаботившееся обращение лишь
последовательностью протекающих "во времени" "переживаний" и будь между
этими последними сколь угодно глубокая "ассоциация", допущение встречности
заметного, неприменимого средства оставалось бы онтологически невозможно.
Допущение-имения-дела как таковое, что бы из взаимосвязи средств оно ни делало доступным в обращении, необходимо основывается в экстатичном единстве ожидающе-удерживающей актуализации.
А как возможно "фиксировать" недостающее, т.е. неподручное, а не просто несподручно подручное? Неподручное открывается усмотрению в нехватке. Она и фундированная в ней "констатация" неналичия чего-либо, имеет свои особые экзистенциальные предпосылки. Нехватка никоим образом не неактуализация, но дефективный модус актуальности в смысле недоактуализации ожидавшегося, соотв. всегда уже имеющегося-в-распоряжении. Не будь усматривающее имение-дела "с порога" ожидающим по отношению к озаботившему и не временно, это ожидание в единстве с актуализацией, присутствие никогда не сумело бы "найти", что чего-то не хватает.
Обратно, возможность быть захваченным чем-то врасплох основана в том, что ожидающая актуализация одного подручного не ожидает другого, состоящего с тем в возможной взаимосвязи имения-дела. Неожидательность растерянной актуализации впервые размыкает "горизонтный" простор, внутри которого непредвиденность может застать присутствие врасплох.
Чем не овладевает озаботившееся обращение как изготовление, устройство, но также как отклонение, отодвигание, оберегание себя от..., то обнажается в своей неодолимости. Озабочение мирится с этим. Примирение
с... есть опять же особый модус усматривающего допущения встречи. На основе
этого раскрытия озабочение способно обнаруживать неудобное, портящее,
мешающее, угрожающее, вообще как-то сопротивляющееся. Временная структура
примирения лежит в ожидающе-актуализирующем неудержании. Ожидающая
актуализация напр. не рассчитывает "на" непригодное, но при том имеющееся в
распоряжении. Непринятие в расчет есть модус ведения расчета в отношении
того, за что люди не могут держаться. Такое не забыто, но удержано так, что
оно остается под руками именно в своей негодности. Подобное подручное
принадлежит к повседневному составу фактично разомкнутого окружающего мира.
Лишь поскольку на основе экстатичной временности озабочения открыто сопротивляющееся, фактичное присутствие способно понимать в своей оставленности "миру", которым оно никогда не овладеет. Даже если озабочение остается ограничено настоятельными нуждами обыденности, оно все же никогда не есть чистая актуализация, но отталкивается от ожидающего удержания, на основе которого, соотв. в качестве какового "основания" присутствие экзистирует в мире. Потому фактично экзистирующее присутствие всегда уже известным образом разбирается и в чужом "мире".
Фундированное через временность допущение-имения-дела при озабочении есть еще сплошь да рядом доонтологическое, нетематическое понимание имения-дела и подручности. Насколько временность, в конечном счете, фундирует и понятность этих бытийных определений как таковых, будет показано в последующем. Прежде надо еще конкретнее продемонстрировать временность бытия-в-мире. В видах этого мы проследим "возникновение" теоретического отношения к "миру" из усматривающего озабочения подручным. Усматривающее равно как теоретическое раскрытие внутримирного сущего фундированы на бытии-в-мире. Их экзистенциально-временная интерпретация будет подготовкой к временной характеристике этого основоустройства присутствия.
б) Временной смысл модификации усматривающего озабочения в теоретическое раскрытие внутримирно наличного.
Если мы в ходе экзистенциально-онтологических анализов спрашиваем о "возникновении" теоретического раскрытия из усматривающего
озабочения, то здесь уже заложено, что не онтическая история
и развитие науки, ее фактичные стимулы и ближайшие целеполагания делаются
проблемой. Разыскивая онтологический генезис теоретической установки, мы
спрашиваем:
экзистенциально необходимые условия возможности того, что присутствие
способно экзистировать способом научного исследования? Эта постановка
вопроса нацелена на экзистенциальное понятие науки. От него отличается
"логическое" понятие, понимающее науку во внимании к ее результату и
определяющее ее как "обосновательную взаимосвязь истинных, т.е. значимых
тезисов''. Экзистенциальное понятие видит в науке способ
экзистенции и тем самым модус бытия-в-мире, раскрывающий, соотв. размыкающий
сущее, соотв.
интерпретацию науки удастся, однако, провести лишь тогда, когда смысл бытия
и "взаимосвязь" между бытием и истиной будут
прояснены
подготавливают
проблематики, внутри которой впервые развернется
также идея феноменологии, в отличие от ее вводно заявленного предпонятия.
Соответственно, достигнутой пока ступени рассмотрения, на интерпретацию теоретического поведения накладывается дальнейшее ограничение. Мы разбираем переключение от усматривающего озабочения подручным в исследование внутримирно преднаходимого наличного только с ведущей целью, пробиться к временной конституции бытия-в-мире вообще.
Напрашивается следующая характеристика переключения от "практически" усматривающего орудования, применения и т.п. в "теоретическое" исследование: чистое вглядывание в сущее возникает через то, что озабочение воздерживается от всякого орудования. Решающее при "возникновении" теоретического поведения лежало бы тогда в исчезновении практики. Как раз когда за первичный и господствующий способ бытия фактичного присутствия принимают "практическое" озабочение, "теория" оказывается в ее онтологической возможности обязана опущению практики, т.е. некой привации. Но отключение специфического орудования в озаботившемся обращении не покидает руководящее им усмотрение просто позади как некий остаток. Озабочение, наоборот, особо
вкладывает тогда себя
''теоретическая" установка науки еще никак не достигнута. Напротив,
сосредоточенность, прервавшись вместе с орудованием, может принять характер
обостренного усмотрения как "пересмотр", перепроверка достигнутого, ревизия
именно вот "остановившегося дела". Воздержание от применения средств в столь
малой мере уже и "теория", что сосредоточенное, "созерцательное" усмотрение
целиком остается привязано
"Практическое" обращение имеет свои особые способы сосредоточения. И как
практике свойственно
теоретическое исследование не бывает без своей особой практики. Считывание
числовых замеров как результат эксперимента требует часто изощренного
"технического" устройства опытной установки. Наблюдение в микроскоп не
обходится без изготовления "препаратов". Археологическая раскопка,
предшествующая интерпретации "находки", принуждает к самым черновым
манипуляциям. Но и "абстрактнейшая" разработка проблем и фиксация итогов
оперирует к примеру средством для письма. Сколь ни "неинтересны" и "само
собой разумеются" такие составные части научного исследования, они
онтологически никоим образом не безразличны. Специальное указание на то, что
научное поведение как способ бытия-в-мире есть не только "чисто духовная
деятельность", может выглядеть побочным и излишним. Если бы только на этой
тривиальности не делалось ясно, что никоим образом не лежит на виду, где
собственно пролегает онтологическая граница между "теоретическим" поведением
и "не теоретическим"
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Шилова Юлия
Марко Джон
Прозоров Александр
Земляной Андрей