осторожно спустился к месту, где упал один из беглецов, и отыскал лишь
лопнувший от удара о землю пластиковый мешок, набитый кусками льда. Чужак
незаметно исчез, вероятно, уполз на безопасное расстояние и убежал.
не обнаружил.
обязанности телохранителей (не они ли по ночам воровали воду?), и с
кухаркой-служанкой, молодой, послушной и приятной женщиной с корзиной, где
были припасы. Это можно было расценить как официальный визит - познакомиться
со своим соседом. Ярослав работал в заповеднике уже два года, освоился и
чувствовал себя хозяином положения, но встретил Овидия Сергеевича, как
встречал всех остальных, - сдержанно и без лишних эмоций. А тот хоть и
подчеркивал свое дружеское отношение, однако, будто розыскной пес, обнюхивал
Ярослава с головы до ног. И делал это, надо сказать, с умением, исподволь,
как бы невзначай, но с упорством порой дотошным, что никак не вязалось с его
вальяжным самодовольным видом. Он с любопытством осмотрел дом, его
окрестности, пока кухарка готовила обед на траве, с удовольствием окатил
голову под душем из цистерны и стал угощать Ярослава коньяком и фруктами.
собеседника наизнанку, и, когда речь зашла о матери, когда начались лобовые
расспросы о личной жизни, Ярослав замкнулся. О матери он вообще помалкивал.
Она всю жизнь занималась генной инженерией, была профессором и ведущим
специалистом в своем институте, готовила к этому же сына и, на первый взгляд
неожиданно, стала советовать, а потом и настаивать, чтобы он поступал после
школы в Институт международных отношений, где у нее были тесные старые
связи. Ярославу с детства нравились деревня, животные, природа, по целому
лету он жил в подсобном хозяйстве, где выращивали и содержали подопытный
чистопородный скот от лошадей до кроликов и мышей. Однако мать, привыкшая
командовать на кафедре и в своем отделе, оставалась властной и дома, так что
сын поехал поступать в МГИМО и поступил, несмотря на бешеный конкурс. И в
этот же год, устроив сына, она неожиданно уволилась с работы и отправилась
жить в Свято-Никольский монастырь.
такой оборот окончательно сбил с толку Ярослава. Он любил мать, как всякий
сын, выросший в неполной семье, на одних руках, и продолжал любить ее, но не
хотел рассказывать о ней ничего и никому. Тем более этому стареющему "новому
русскому", вторгшемуся в охранную зону заповедника. Но чтобы понять ее
самому, обложился богословской литературой, - а тогда среди интеллигенции
вдруг обнаружилась тяга к храму, не преследовали за убеждения, и, стоя одной
ногой на богоборческих идеях Маркса, другой в церкви, мать стала усердно
креститься, полагая, что это и есть вера. Религиозность стала очередной
модой, как недавно Фрейд, Юнг и прочие запрещенные философы. Ярослава это
оттолкнуло от храмов, заполненных сверхнабожными интеллигентами со свечками
в руках, шарящими глазами по иконным ликам, как по картинам в музее. Но
читал он с удовольствием и возрастающим интересом, прошел от Сергия
Радонежского к Серафиму Саровскому, затем Иоанну Кронштадтскому и, наконец,
к Мануилу Лебешеву и его наследнику, долгое время бывшему келейником,
митрополиту Иоанну. Читал больше для того, чтобы понять: как это ни с того
ни с сего человек совершал великие духовные подвиги, презрев все радости
жизни. И ладно средневековые подвижники, но вот, например, образованный,
светский Мануил за веру отсидел пятнадцать лет при Сталине, затем пять при
Хрущеве. Это не рукой махать в церкви, не ладан нюхать, а потом восторгаться
от "сошедшей" благости... Ярослава стали звать в институте Затворником...
послушницы, приняла обет молчания?
Ярославу "ты" и по-свойски хлопать по руке, по плечу или называть
дипломатом.
стесняясь, что рядом кухарка. - Я так вообще не представляю! Дня не проживу.
А ты как?
шумный, избалованный и властный человек вторгается еще в одну охранную зону
его души. И в отместку стал называть его только по имени и на "ты", хотя
Овидий Сергеевич в отцы годился. О ночных ворах из Дворянского Гнезда
Ярослав речи не заводил, ожидая, что сосед сам скажет - было подозрение, он
и явился сюда, чтобы урегулировать этот вопрос. Но тот продолжал выдавливать
информацию из Ярослава.
языками, а торчишь в заповеднике? Ты же не из Страны Дураков родом-то. Чего
тебя сюда занесло?
никакого спроса. Ты ведь тоже не случайно купил себе резиденцию?
чего-нибудь такого крутого, чтоб ни у кого не было. Княжескую усадьбу! Скажу
по секрету, этих старперных генералов я отсюда вытряхнул, пусть по домам
сидят и внуков забавляют медальками и эполетами... У меня свои заморочки, но
ты-то что? Птичек любишь, что ли?
этаже, где хранились самые сокровенные вещи - саморучно написанные иконы
Богородицы и ее скульптуры из дерева, но Овидий Сергеевич беспардонно влез
вверх по лестнице, и тут с ним что-то произошло. Минут пять он был
неподвижен - Ярослав видел только его спину и ноги в лестничном просвете.
Стоял, как статуя, и когда наконец спустился, еще около часа был растерян,
подавлен, не задавал дурацких вопросов, а только хлестал коньяк и не пьянел.
тебе столько одинаковых портретов? А я бы у себя в Гнезде повесил. Ты же
пилот, тебе летать нужно - не на картины смотреть!
особый, когда Ярослав не знал, куда себя деть, и получил прозвище Пилот.
биологический факультет, но мать и тут вмешалась, желая почему-то вырастить
из сына дипломата и никого более. Он втянулся в учебу и страдал от
скученности общежитской жизни, где, по его разумению, вообще вредно жить
нормальному человеку. Не сказать, что он стал там белой вороной, однако
наперекор существующим правилам - все-таки готовили будущих дипломатов! -
отпустил кержацкую бороду лопатой, не носил галстуков, и когда
предусмотрительные сверстники уже на втором курсе стали подыскивать себе
невест в приличных домах, чтобы к пятому жениться (для посольского работника
по тем временам - очень ответственный этап), Ярослав увидел над Москвой
спортивный самолет и помчался в Тушино, учиться летать.
биографии ему известен, как и многое другое. И тогда у Ярослава закралось
подозрение, что новый сосед специально интересовался его судьбой.
выпил бутылку коньяка. - Ты мне портреты, я тебе - самолет? Можешь принять
такой подарок?
принимать?
Ярослав. - Честь имею! Будь здоров!
всей душой, а нас - за порог?
траве.
боярин! Ну, давай. Давай!.. Только картины я все равно у тебя возьму. Куплю,
украду или сам подаришь. Но ради Бога, послушай меня: не показывай их
никому, понял? Ни под каким предлогом! Ни одной картинки! Ни одного
портретика!
включил душ, еще раз всполоснул голову и напился.
нужно, приходите и берите в открытую. Только не воруйте!
портреты! Портреты! И не спорь со мной!
телохранители и последней - кухарка с корзиной, изящно ставя маленькие ножки
в туфельках на звонкие плиты ступеней...
своему Скиту и, как заведенный, продолжал спорить с Закомарным и мысленно
отвечать на его вопросы. Только этого никто не мог слышать...
пилотажу. Стало наплевать на все, в том числе и на невест, женитьбу, личную
жизнь, потому что Ярослав не мог побороть себя и забывал все на свете, когда
садился в кабину, задвигал фонарь и начинал первый радиообмен на запуск
двигателя. Тогда у него и родилась мысль поступить в училище военных
летчиков. Он тайно стал готовиться, проходить комиссии и собирать документы,
но был пойман проректором, другом матери, и началась вправка мозгов.