Чтение 32–й страницы книги ~Скрут~

- А в чем вина ее, откуда ты знаешь?! Ты сам ни в чем ни перед кем не
виноват?! Что ж ты судишь!.. Игар отвернулся. Спросил одними губами:

- А... ЧТО делает скрут с...

- Не скажу, - резко бросил Дознаватель. - Такое знание... не для тебя.

Игар опустил голову. Паутина... Плоский труп роняющей перья птицы... Рыжая
голова предводителя Карена, парализованное тело в сетях, ужас и мольба.
Вкрадчивый голос скрута; его-то не умолить ничем. "Ты знаешь, что будет с
Илазой"...

- Сегодня мы не станем больше говорить, - сказал Дознаватель медленно. -
Ступай.

* * *

...Через сотню шагов она остановилась, переводя дыхание. Нет, развеселая
песенка не померещилась ей; за стволами мелькало малиновое. По тропе,
оставшейся со времен отряда Карена, неспешно шагал одинокий беспечный прохожий.

Прохожий - в глубоком лесу?!

Последнее усилие- и она выбралась из оврага. Песенка оборвалась; прохожий
выпучил глаза, в то время как губы его сами собой сложились в сладкую улыбку
прирожденного ловеласа.

Невысокий и щуплый, он был когда-то отменно красив; с тех пор был выпит не
один бочонок породистого вина, и тонкое лицо мужчины навечно приобрело
медно-красный цвет, нос потерял свою аристократическую форму, а белки глаз
подернулись сеточкой сосудов. Щегольской малиновый костюм был порядком измят,
зато бархатный берет, тоже малиновый, сидел на ухе с неподражаемой грацией. За
спиной у незнакомца висел музыкальный инструмент- кажется, лютня; Илаза
разглядела его, пока незнакомец низко и церемонно кланялся:

- Милейшая девушка... Примите, примите...

Илаза закусила губу. Ей вдруг сделалось неприятно, что ее приняли за
простолюдинку. А за кого еще можно принять грязную, простоволосую, с лицом,]
много дней не знавшим пудры?!

Незнакомец широко улыбался:

- Позвольте представиться- Йото-менестрель. Вы слыхали?.. Сонеты "К
солнцегрудой", "О, уймись", "Твои власы, подобно водопаду"...

Илаза поняла вдруг, что он и сейчас с похмелья. Веселый спившийся
менестрель.

- Уходите, - сказала она глухо. - Немедленно поворачивайтесь и уходите.
Скорее.

Менестрель удивился еще раз - куда больше, нежели просто повстречав в лесу
одинокую растрепанную девушку. Нерешительно растянул губы:

- Твои речи... загадочны... Ты не дриада?

- Уходи! - рявкнула Илаза. - Если такой дурак, что пришел сюда, имей
соображение хотя бы убраться поскорей! Тебя убьют!!

Нерешительно хлопая глазами, Йото попятился.

Уперся спиной в густой высокий куст; лютня предупреждающе бренькнула.

- Ты... Извини, если я того, что-нибудь не так... хожу уже, иду... Мы,
понимаешь, вчера в "Двух соснах", что под Узким Бродом, поси-идели... И туман
такой, туман...

Больше всего на свете ей хотелось дать менестрелю хорошего пинка под зад.
Он двигался поразительно медленно - как сонная водоросль. Вот
разворачивается... Развернулся наконец... Вот делает шаг, другой...
Оглядывается, идиот! Разевает рот... Прощается. Прощается; наконец-то
поворачивается снова, опять делает неспешный, вразвалочку шаг... Уходит. Уходит
все дальше, не оборачивается, малиновая курточка мелькает за стволами...

- Не-ет!!

Она едва не оглохла от собственного крика. Малиновая курточка трепыхалась
уже высоко над дорогой; ушей Илазы достиг сдавленный, панический вопль. Длинное
платье мешает быстро бегать. Йото, менестрель-ловелас, висел в серой паутине,
болтался вниз головой, и красное лицо его сделалось малиновым, как костюм:

- А-а-а! Что?! Что это?!

- Я предупреждала, - сказала Илаза устало. В траве под менестрелем
валялись лютня, треснувшая от удара о землю, и щегольской берет

- А-а-а! Ты?! Заманила? А-а, ведьма! Стерва! За мани-ила! Отродье!! Жди, я
щас вырвуся... У меня ножик...

Илаза заплакала. Менестрелев ножик через минуту звякнул о деку лютни, и
вслед ему полетели крики и проклятия:

- А-а-а!.. Ведьма... Освободи! Откуплюся... Ну?! Илаза вытерла глаза.
Огляделась, высматривая соседние кроны, над ее головой треснул сучок. Так
звонко, что даже Йото на секунду замолчал.

- Не надо, - сказала Илаза шепотом. - Пожалуйста. Пожалуйста. Вы
обещали...

Только сейчас до нее вдруг дошло, что вокруг стоит светлый день. Недавно
полдень миновал... Как?!

- Уходи, Илаза. Не стоит дальше смотреть.

- День,- прошептала она потерянно.- День ведь... Не ночь... Как же вы...

- Днем тоже. Ты разочарована?

- Как...

- Уходи.

Она посмотрела на молчащего Йото. На его уже пурпурное, отекшее,
совершенно безумное лицо. Глаза менестреля, казалось, сейчас вылезут из орбит.
Разбитая лютня в пыли...

Она повернулась и, не оглядываясь, пошла прочь.

Ее судьба немногим лучше.

Она лежала, бессмысленно следя за тенью от палочки, воткнутой в песок;
потом на солнце наползла туча, и тень пропала. Илаза пошла к ручью и искупалась
в ледяной воде. Менестрель, наверное, уже умер.

Ей и раньше время от времени казалось, что она слышит дребезжащий голос и
бренчание лютни. Теперь наваждение оказалось столь правдоподобным" что она
стиснула зубы и позволила себе десяток шагов в том самом направлении. К месту,
где менестрель попался.

Лютня звучала. Расстроенно и глухо; Илаза звала толк в музыке, Йото с его
нынешним репертуаром не допустили бы ни на один приличный прием.

Шаг за шагом, будто влекомая на веревке. Илаза ходила все ближе и ближе.
Ей было страшно - но идти она не могла; скоро к лютне присоединился голос -
тоже глухой, сдавленный и одновременно надтреснутый:

- Твои власы, подобно водопаду

Спадают на атласовую спину.

И два холма - два спереди, а сзади

- Их струи принимают на себя...

Певец закашлялся. Лютня в последний раз бренькнула и замолчала; Илаза
слышала, как Йото умоляюще бормочет:

- Тут слова-то... забыл я слова, сейчас забыл... Помнил. Забыл... сейчас
вспомню...

Что-то сказал другой голос, от которого у Илазы по спине забегали мурашки.

- Н-нет, - вскинулся Йото.-Не имеется в виду, что она горбатая... имеются
в виду прекрасные ягодицы, которые также выступают, подобно холмам, но с другой
стороны и ниже!

Илаза сдержала истерический смех. Игар - тот бы не утерпел. По земле бы
катался от нервного хохота...

Она осмелилась подойти: еще ближе. Разросшиеся кусты скрывали ее от Йото ;
она же увидела наконец менестреля, сидящего на дороге. Весь облепленный
паутиной, он похож был теперь на выловленного в подполе мышонка - несусотря
даже на то, что вывалянный в пыли берет снова был залихватски сдвинут на ухо:

- Сейчас... - бормотал: он, пытаясь подстроить свой безнадежно испорченной
инструмент.- Новая песня, еще только до половины сочиненная... Но никто не
слыхал еще... господин... вы первый...

А вдруг он его не убьет, подумала Илаза. Попугает, послушает песенки...
Как свидетель Йото ничего не стоит- никто не поверит его россказням про
ужасного паука в лесу... Собственно, ОН и свидетелей не боится. Отряд Карена-
полным-полно свидетелей, кто-тo спасся, даже успел ускакать... Или не успел.

Илаза прислонилась к стволу. Йото завел новую песню - вполне милозвучную,
если не считать ломающийся от страха голос и треснувшую лютню; постепенно
вдохновение преобразило менестреля настолько, что и песня, и лицо его оказались
вдруг вполне благородными и даже красивыми:

- Солнцегрудая дева,

Луннолицая дева,

Я приду на закате,

Я уйду на рассвете,

Виноградные листья,

Разогретые камни.

Душный запах магнолий,

Лунный свет на балконе...

Илаза повернулась и тихо, чтобы не помешать, пошла прочь. Надежда
становилась все крепче: он не убьет менестреля. Пощадит. Пощадит...

...Крик Иото остановил ее в нескольких сотнях шагов. Менестрель крикнул
еще раз - и затих.

Она постояла, кусая губы, машинально вытирая о платье мокрые ладони; потом
повернулась и пошла обратно, - хотя с каждым шагом все сильнее было желание
бежать отсюда прочь.

Йото не было на прежнем месте. Он снова висел, спеленутый серыми
покрывалами, а лютня снова валялась на земле - две струны были оборваны и
закручивались красивыми спиралями.

- Нет... - просипел Йото еле слышно. - Так не надо...

- Я и не собираюсь - так. Так - это для очень плохих людей... Для
солдат-наемников, которые согласны убивать за деньги. Когда они парализованы,
разлагающий яд действует медленно... Кровь становится уже не кровью, а совсем
другой жидкостью. А тело...

- Не надо,- Йото был бледен. В наступающих сумерках его прежде красное
лицо выделялось, будто измазанное известью. - Не... надо...

- С тобой я этого не сделаю. Не бойся.

- Спа... асибо...

- Я лишу тебя сознания. Ты и не поймешь, что умираешь.