приближении, какие-то люди, мужчины и женщины, и почему-то то, как они
отворачиваются и как молчат, было полно глубочайшего смысла, и не хватало
лишь просветленности, чтобы смысл этот прочесть. Может быть, весь мир
заключен был в этом молчании... Иногда вместо коек были вагонные полки, и
с верхних обязательно торчали в проход ноги, ноги, ноги - ноги в
разноцветных, но одинаково грязных носках с дырами на пятках. Один раз
стояли деревянные нары - даже не двух-, а трехэтажные. В ватниках и
валенках лежали на них... И, если долго идти по проходу между койками,
полками или нарами, в конце концов приходишь в место, откуда начинается
непонятное разветвление путей: нет никаких поворотов, и далекая светлая
полоска над головой тянется прямо и ровно, но сам ты можешь повернуть, и
все прочее повернется вместе с тобой, и от того, куда ты повернешь,
зависит то, что потом увидишь. И, если не сворачивать никуда, стены скоро
сменятся скальными плоскостями, полоска наверху станет зеленой, и ее
перечеркнет что-то длинное и ажурное, похожее на выносную стрелу башенного
крана. Крошечные скелетики захрустят под ногами, а потом откроется выход к
океану, и дальше пути не будет. Корабли с детскую ванночку размером
помаячат на горизонте и исчезнут. А можно повернуть совсем немного
направо, и тогда вскоре стены раскроются, как ладони, и вокруг встанет
низкий, чуть выше человека, лес, оплетенный тончайшими нитями от крон и до
корней - светлый, сильный, враждебный. И, если идти дальше, минуя
полузаросшие развалины кукольных городов, придешь к иным городам, то ли
принятым лесом, то ли принявшим лес и не похожим уже ни на что. А,
повернув направо сильно, приходишь в сырые стелющиеся леса, полные тонких,
выше деревьев, грибов с продырявленными, как ломтики сыра, шляпками; слизь
стекает с них в шевелящийся мох. Сворачивая налево, можешь оказаться в
холодной пустыне, полной округлых, как лунные кратеры, котлованов; теми же
крошечными скелетиками устлано дно их... В последний раз, пройдя между
нарами и безуспешно разгадывая иероглифы поз, Мишка повернул назад, и мир
послушно повернулся. Перед ним вскоре оказалась дорожка из светлого
металла, огражденная перилами из грубых арматурных прутьев; туман клубился
внизу. Потом туман как-то сразу исчез. Там, далеко под ногами, лежала
серая предзакатная пустыня, и чуть видимый отсюда караван пересекал ее.
Потом беззвучно прошли, описывая циркуляцию, два "крокодила", маленькие,
не больше полуметра в длину. Над ними и позади, слегка качнув дорожку
реактивными струями, пролетели парой "грачи". Верблюды бежали безумно, и
взрывы накрывали их. Наконец, все заволокло пылью. Ветер там, внизу, гнал
пылевую поземку. Она скрыла все. Мишка стоял на узкой, в две ладони
шириной, дорожке, и она ритмично раскачивалась под шагами кого-то
невидимого, но близкого и страшного. Мишка почувствовал, как
останавливается от беспричинного ужаса сердце, и проснулся.
минут, приходя в себя. Спустил ноги на пол, встал. Пол был холодный.
Подошел к окну, отдернул штору.
лицо его смотрело прямо на Мишку. Мишка почувствовал, как слабеют ноги:
кроме лица, ничего человеческого не было в повешенном. Горилльи плечи и
руки, но с когтями на пальцах; звериные - то ли медвежьи, то ли львиные -
лапы вместо ног.
сложились в послание, послание лично к нему, и он теперь знал, что должен
делать - хотя и не смог бы, наверное, перевести это знание на язык слов.
невидимый покойник. Вода из кранов текла ржавая и затхлая. Оставшийся на
столе кусок хлеба зацвел. Из холодильника на пол натекла лужа. Более или
менее съедобными там остались кусок вареной печенки и подавленные пирожки
с зеленым луком. Все остальное испортилось и воняло. Чай имел привкус
пыли. Это тоже были знаки.
- слишком грязна она была. Так и валялась в углу ванной, нетронутая. Он
взял лишь сапоги. И ремень. Граната может пригодиться... Неясно, к чему
готовиться. На всякий случай он взял еще туристский топорик.
Агейчика; Агейчик тогда и снимал. Это было лето после девятого класса.
Фотографию с письмом Мишка положил в карман. Может быть, это тоже окажется
знаком...
площадку. Здесь было прохладно и пахло почему-то свежеразрытой землей.
Мишка пожалел, что не надел под штормовку свитер, но возвращаться не стал.
возиться: заржавел. За дверью было темно. В лицо повеяло теплом, как бы от
далекой, но очень горячей печи. Пахло, как в тире: горелым порохом и
пыльными матами. Включив фонарик, Мишка стал спускаться по ступеням.
неокрашенного железа, вся в рыжих и черных разводах. Обухом топорика Мишка
сбил не слишком прочный замок. Дверь открылась с омерзительным визгом.
Запах стоялого порохового дыма усилился многократно. На стене справа
обнаружился выключатель. Мишка повернул пыльную эбонитовую ручку.
Померцав, загорелись газосветные трубки.
был низкий, но метрах в трех он кончался, и дальше чувствовался простор и
высота. Пол из грязно-серых рифленых цементных плиток заканчивался
парапетом; до парапета было метров тридцать. Позади была стена, и справа
она кончалась совсем рядом, а слева упиралась в бетонный куб, немного не
доходящий до потолка. За парапетом виднелись грубовато намалеванные на
чем-то вершины гор и кучевые облака.
осторожно, одним глазом, заглянул за него.
футбольное поле размером. Стена, у которой Мишка стоял, уходила довольно
далеко и оканчивалась странного вида усеченной опрокинутой пирамидой.
Между стеной и парапетом громоздилась гора каких-то ящиков. Частично этими
ящиками заваленный, стоял коричневый автопогрузчик. В самом дальнем от
Мишки углу парапета виднелась легковая машина или маленький автобус
неизвестной марки. Несколько минут Мишка осматривался и прислушивался.
Было совершенно тихо. Тогда он оттолкнулся от стены и подошел к парапету.
не усомнился. Горы: заснеженные, каменистые, прорезанные зелеными
долинами, в извилистых дорогах и тропах, с темными ущельями, с прилипшими
к склонам кишлаками, с лоскутками полей везде, где хоть чуть-чуть может
задержаться влага; глинистая, покрытая солевой коркой пустыня, навсегда
выбеленная солнцем; городок у подошвы горы... Не помня себя, Мишка шел
вдоль парапета. Это не было похоже ни на что конкретное, виденное им; это
не было рельефной картой, потому что нарушались масштабы и пропорции;
вообще нельзя было сказать, чем именно это было. По дороге внизу шла
колонна: "уралы" в сопровождении бээмпэшек. Их было видно до безумия
отчетливо. И так же отчетливо было видно гранатометчика в чалме, ждущего
колонну у изгиба дороги. С легким хлопком, будто лопнула лампочка,
взорвался и запылал бензовоз. Из бээмпэшек горохом посыпались стрелки,
занимая оборону... Стоило сосредоточить взгляд на каком-то участке, как он
оживал и взрывался действием: крались скрытыми тропами бородатые люди,
сгибаясь под тяжестью своей ноши, а следом за ними крались солдаты в
маскировочном пятнистом, в касках, крытых серой мешковиной. Утюжили воздух
неуклюжие с виду "грачи". Верблюды еле брели, а над их головами пронесся
вертолет, роняя частые капли бомб... Мишка отшатнулся: чувство повторности
происходящего было нестерпимо. И все равно не было сил не смотреть
совсем...
Душанбе далеко на горизонте, отары овец и коз, сады и пальмы, палаточные
городки, старика, расстилающего в пыли свой молитвенный коврик, летчика со
сбитого "Ан-26", ковыляющего куда-то по черным камням, мерзнущие на
вершинах посты, десантуру, отрабатывающую приемы на живых, пестрые базары,
танки на перекрестках, женщин во всем черном, ребятишек, пристающих к
солдатам... Наверное, все, что когда-то происходило там, отражалось здесь,
в этом странном объемном зеркале...
же, и никакого Афганистана, кроме этого, не существует - просто все знают,
что он есть, и этого достаточно. А где-то в другом месте существует такой
же СССР... а может, и вся Земля... и весь мир... Отвернувшись от того, что
внизу, Мишка стал пристальнее рассматривать место, где он оказался.
вытянутая огороженная площадь с надстройкой на одном конце, захламленная,
заставленная чем-то малозначащим: штабелями коробок и ящиков, катушками
кабеля, толстыми связками арматуры. Стояла полуразобранная машина: нечто
среднее между снегоуборочной и комбайном. Проходя мимо нее, Мишка чуть не
упал: нога покатилась на стреляных пистолетных гильзах. Здесь их были
многие тысячи. У парапета валялась изрешеченная в кружево железная бочка.
вошел. Было темно. Выключил свет - там, под козырьком, загорелись
лампочки. А внизу оказался день. А если выключить - станет ночь? Ночь -
время духов, так говорили. Не мое это дело, мешаться в смену дня и ночи.
Но ведь уже вмешался. Попробовать? Чувствуя, что делает что-то не то,
Мишка подошел к выключателю и повернул ручку.
чуть более светлом фоне неба. Он медленно, чтобы не налететь в темноте на
что-нибудь, двинулся к нему, и в этот миг завизжала открываемая дверь.