Чтение 32–й страницы книги ~Я живу в этом теле!~

- Щебечи, - разрешил я, - я всегда люблю твой щебет. Но прощебечи про
этого ламу. Хоть и кругом неудавшийся, но мы ж знаем, что из неудавшихся в
одном выходят еще как удавшиеся в другом.

На чистом лобике подвигалась кожа, пытаясь собраться в морщинки, но не
сумела. Маринка ответила уже яснее, тоже выходя из приятной
расслабленности:

- Когда шатается земля под ногами, многие хватаются за небо.
Далай-лама это учел. Не скажу, что он полный жулик, но все-таки. Если
хочешь в самом деле увидеть людей, которым забота о своем здоровье принесла
плоды, то надо тебе заглянуть к петровцам.

Я приподнялся на локте, вглядываясь в ее чистое личико.

- Кто это?

- Ты не знал? - удивилась она.

- Представь себе.

- Ты даешь! О них даже по телевизору показывали.

- Наверное, я смотрю не те каналы.

- Да знаю тебя, - уличила она голосом прокурора. - Включаешь после
полуночи! Когда всякую там эротику крутят.

- Через Интернет могу просмотреть порно-сайтов больше, чем покажет
телевидение за сто лет. Так что за петровцы? Если они не под запретом,
можем к ним сходить?

Сердце стучало часто, я сел в постели, готовый вскочить и мчаться за
тридевять земель, где сокровища, молодильные яблоки, живая вода, источник
вечной жизни.

Она спросила удивленно:

- Почему такое лихорадочное нетерпение?

- Чувствую, - ответил я смятенно.

- Чувствуешь? Ты же совсем недавно смеялся над всеми чуйствами!

- Сейчас не тот случай. Так ты идешь? Она нехотя начала подниматься из
постели:

- Ну, если так настаиваешь... А ты уверен, что не хочешь побороться
еще разок?

Школа петровцев, как я понял по рассказам Маринки, росла больше за
счет бедных, которым не по карману современное лечение, чем за счет
фанатиков натуропатии. Хотя и такие были, они выделялись особым рвением,
фанатичным видом, лихорадочным блеском глаз и особой истовостью, с которой
ловили каждое слово Учителя.

Я остался наблюдать, как эти мужики и бабы, раздевшись донага,
обливаются водой, окатывают друг друга прямо из ведер. Некоторые совсем
молодые, сочные, а вымя трясется так, что меня бы это завело, но мужики,
знай, окатывают баб холодной водой и сами окатываются, словно охлаждают
пыл, не до сексуальной ерунды, когда речь о такой драгоценности, как
здоровье...

Место петровцы выбрали уединенное, хотя в Москве где уединишься, я
заметил, как еще пара зевак остановились неподалеку, один даже щелкал
фотоаппаратом.

Я спросил тихонько:

- И что это дает?

Марина наморщила носик в задумчивости.

- Ну, прежде всего это клуб по интересам...

- Нет, что дает это обливание?

- А, это связь с Природой, Единым Разумом, Душой Космоса, Вездесущей
Праной Мироздания, что разлита везде и всюду... а в быту, ведь тебя именно
это интересует, дает долгую счастливую жизнь.

Я посмотрел на мужиков, что перестали обливаться, теперь кланялись
бабам, а те кланялись в ответ. Похоже, этот Петров к тому же содрал
кое-какие ритуалы не то у самураев, не то у дзюдоистов.

- Долгую счастливую... это сколько? Она сделала большие удивленные
глаза:

- Не до бесконечности, понятно. До бесконечности... гм... там другие
методы. А эти получат пару лет прибавки.

Выстроившись в круг, петровцы бегали гуськом, тряся животиками и всем,
что еще болталось. Я засмотрелся на молодых женщин, а Маринка, поймав мой
пристальный взгляд, ревниво поморщилась.

- Ты это оставь... Они так заняты своим здоровьем, что ни на что
отвлекаться не станут.

- Пару лет, - пробормотал я. - Без этого проживут пятьдесят семь, если
верить нашей статистике, а если каждый день вот так себя истязать, то
проживут по пятьдесят девять... Да, ради этого стоит бегать голым,
обливаться, глотать сопли, кланяться и пить не только свою мочу, но и мочу
своей собаки!

Она засмеялась, в отделе все друг друга знали как облупленных: я за
прибавку даже целого столетия не пошевелил бы пальцем. Но я смолчал, ибо
она знала не меня, а моего разумоносителя. А что буду вытворять я,
настоящий Я, еще не знаю сам. Может быть, не только стану пить, но и есть.

- Мало, знаю, - согласилась она охотно, - зато если перейти на
сыроедение, то можно прожить еще лет на восемь-десять дольше! А то и
больше.

- Сыроедение? Яблоки понимаю, но картошку?

- Едят, - засмеялась она еще чище. - Представляешь, едят!

Я промолчал, но в груди гранитной глыбой залегло тяжелое, угловатое и
неподъемное. Что значит восемь-десять лет? Ну, проживут еще пусть даже
двадцать. Пусть даже сто. Но потом умрут. И от них не останется даже праха.
Не понимают... Не понимают, что умрут все равно!

- Ты пойдешь? - спросила она на всякий случай. - Это очень необычные
люди!

Все же что-то отозвалось при ее милом щебете, я повторил:

- Необычные?

- Ну да, - ответила она, на щеках выступили ямочки, щеки ее стали еще
больше похожи на спелые персики, а сама она вся выглядела как налитое
сладким соком яблоко. - Все люди заняты своими мелкими делишками, а эти...
так сказать... находят время и силы, чтобы выйти из обыденности.

- В каком смысле из обыденности?

- Даже из реальности, - подчеркнула она.

Я спросил торопливо:

- По каким дням?

- Раз в две недели. Сегодня как раз такой день, но уже опоздали. А вот
еще через две...

Не слушая, я круто развернулся. С этой стороны от проезжей дороги
отделяет река, с той - сквер, я бросился как лось через кусты с поднятой
рукой:

- Такси!.. Черт!.. Эй, мужик, довези, срочное дело...

Глава 19

В огромном зале негде яблоку упасть. Мы с трудом пристроились в задних
рядах, да и то потому, что пришли за полчаса: Марина из тех, кто приходит к
поезду за час-полтора, словно и на вокзалах ведут регистрацию билетов за
сорок минут до отхода.

Когда на сцене появились за столом с красной скатертью с полдюжины
человек, народ уже стоял в проходах, теснился у дверей, словно ожидали
Анжелику Варум. Я смутно удивился: на такое мероприятие и столько народу,
как-то считал, что приду один... ну забредут еще один-два, перепутавшие
этот зал с концертным, но чтоб такое...

Председательствующий поднялся, вскинул обе руки. Легкий шум мгновенно
умолк, здесь в самом деле народ далеко не тот, что посещает концерты
блистательной Анжелики.

- Это академик Покровский, - прошептала Марина благоговейно.

- Который открыл плесень?

- Нет... что-то для продления жизни. Тихо! Я умолк, академик произнес
короткую речь, суть сводилась к тому, что все, что услышим, есть лишь
личный опыт выступающих и ни в коем случае не руководство к действию. А его
кафедра лишь шефствует над энтузиастами, ибо это ей близко, он со своими
сотрудниками уважает и ценит таких людей-первопроходцев.

- Это для порядка, - прошептала мне Марина. - Так надо.

- Почему?

- Чтобы ответственность снять! А то начнут придираться: непроверенные
методики, то да се, нельзя рекомендовать до одобрения советом академии,
который собирается раз в десять лет... Да и то при наличии кворума...

На трибуну легко взбежал подтянутый стройный мужчина. Слегка заикаясь
от волнения, он начал рассказывать о своих многочисленных болезнях, как их
лечил сыроедением, лечебным голоданием, дыхательными упражнениями, а вот
наконец болезни, которые не могли излечить врачи...

Я чувствовал, как нарастает шумок, лица стали нетерпеливыми. Наконец
кто-то из зала крикнул:

- Сколько вам лет?

Выступающий на миг растерялся, переспросил:

- Что?

- Сколько вам лет? - повторил нетерпеливый.

В зале началось оживление, сразу несколько голосов закричали:

- Да-да, сколько?

- С какого года?

- Ваш возраст!

Человек на трибуне развел руками:

- Мне сорок четыре года.

На вид ему и было лет сорок, а по лицам Марины и других я понял, что
народ слегка подразочарован. Выступающий, как почуял, скомкал перечисление
остальных своих подвигов, открытий и достижений, откланялся. После паузы
академик предоставил слово следующему.