Интересно, подумал я, а если я спрошу его о том, где находится это его
"нигде", что он ответит? Ему неизбежно придется определить это слово само
через себя, и его положение в разговоре окажется ничем не лучше моего.
я впервые в жизни осознал несколько минут назад.
Котовского?
кажется.
меня из головы ваши слова. Умеете вы в тупик загнать.
волосам, - умею. А потом как дать из пулемета...
местоположении.
лошадь?
готов. Чапаев недоверчиво покачал головой.
кровати, я повалился на нее и стал медленно проваливаться в очередной
кошмар, неизбежность которого ощутил еще на лестнице.
светловолосый человек, привязанный петлями к странному креслу, похожему на
зубоврачебное. Во сне я четко знал, что его фамилия - Сердюк и то, что
происходит с ним сейчас, вскоре должно произойти со мной самим. К рукам
Сердюка шли разноцветные провода, подключенные к стоящей на полу
динамо-машине угрожающего вида; у меня хватило трезвости догадаться, что
эту машину достраивает мой ум. Ручку машины крутили два склоненных над ней
человека в белых халатах. Сначала они вращали ее медленно, и человек в
кресле только вздрагивал и покусывал губы, но постепенно их движения
убыстрились, и по телу примотанного к креслу одна за другой стали
проходить волны крупной дрожи. Наконец он уже не в силах был молчать.
Динамо! Ди-на-мо!! ДИ-НА-МО!!!
круглым лицом, в грязном ватном халате и чалме со следами зеленой краски -
поймал бессмысленный взгляд Сердюка, уже несколько минут уставленный ему в
глаза, почесал ухо, приложил два пальца к чалме и громко сказал:
метро, имея харю, с которой можно кататься по меньшей мере в "БМВ".
котором когда-то было написано: "Хлеб - ваше богатство". Буквы "х" и "л"
были стерты, а в конце предложения был добавлен восклицательный знак.
Сердюк сочувственно вздохнул, покосился вправо и стал читать книгу,
лежащую на коленях у соседа по лавке. Это была затрепанная брошюра,
обернутая в газету, на которой было написано шариковой ручкой: "Японский
милитаризм". Видимо, брошюра была каким-то полусекретным советским
пособием. Бумага была желтой от старости, шрифт странным; в тексте
присутствовало множество набранных курсивом японских слов.
естественного человеческого долга, рождая пронзительную эмоциональность
драмы. Такой долг выражен для японцев в понятиях _о_н_ и _г_и_р_и_, вовсе
не ушедших еще в прошлое. _О_н_ - это _д_о_л_г _б_л_а_г_о_д_а_р_н_о_с_т_и
ребенка к родителям, вассала к сюзерену, гражданина к государству.
Г_и_р_и_ - _о_б_я_з_а_н_н_о_с_т_ь_, _о_б_я_з_а_т_е_л_ь_с_т_в_о_, требующие
от каждого человека действовать в согласии с его положением и местом в
обществе. Это также обязанность по отношению к себе самому: соблюдение
чести и достоинства своей личности, своего имени. Должно быть готовым
принести себя в жертву во имя _о_н_ и _г_и_р_и_, своего рода социального,
профессионального и человеческого кодекса поведения."
самому лицу, вдобавок полуприкрыв ее, так что текст стал совершенно
невидимым. Сердюк закрыл глаза.
помнят. А не бухают без конца, как у нас."
нескольких минут, но, когда поезд остановился на "Пушкинской", Сердюк
вышел из вагона со сложившимся в душе желанием выпить, даже не выпить, а
нажраться. Но это желание сначала было неоформленным и неосознанным и
воспринималось в качестве смутной тоски по чему-то недостижимому и как бы
утерянному, а свою настоящую форму обрело только тогда, когда Сердюк
оказался перед длинной батареей бронированных киосков, из смотровых щелей
которых без выражения глядели на вражескую территорию одинаковые
кавказские лица.
Ассортимент был большой, но какой-то второсортный, как на выборах. Сердюк
долго колебался, пока не увидел в одном из киосков бутылку портвейна под
названием "Ливадия".
утро из юности: заставленный какими-то ящиками закоулок во дворе
института, солнце на желтых листьях и хохочущие однокурсники, передающие
друг другу бутылку такого же портвейна (правда, с чуть другой этикеткой -
тогда еще не были поставлены точки над "i"). Еще Сердюк вспомнил, что в
этот закоулок, скрытый со всех сторон от наблюдателей, надо было пролезать
между прутьев ржавой решетки, пачкавшей куртку. Но главным во всем этом
был не портвейн и не решетка, а на секунду мелькнувшие в памяти и
отозвавшиеся печалью в сердце необозримые возможности и маршруты, которые
заключал в себе тогда мир, простиравшийся во все стороны вокруг
отгороженного решеткой угла двора.
том, что мир сам по себе с тех пор совсем не изменился, просто увидеть его
под тем углом, под которым это без всяких усилий удавалось тогда, нельзя:
никак теперь не протиснуться между прутьев, никак, да и некуда больше
протискиваться, потому что клочок пустоты за решеткой уже давно заполнен
оцинкованными гробами с жизненным опытом.
можно было увидеть под тем же градусом. Сунув в амбразуру киоска деньги,
Сердюк подхватил выскочившую оттуда зеленую гранату, пересек улицу,
осторожно прошел между луж, в которых отражалось предвечернее весеннее
небо, сел на лавку напротив зеленого Пушкина и зубами сорвал с бутылки
пластмассовую пробку. Портвейн оказался таким же точно на вкус, как и
прежде, и это было лишним доказательством того, что реформы не затронули
глубинных основ русской жизни, пройдясь шумным ураганчиком только по самой
ее поверхности.
ее в кусты за гранитным бордюром. Туда двинулась интеллигентная старушка,
до этого делавшая вид, что читает газету. Сердюк откинулся на спинку
лавки.
через несколько минут кайфе не присутствовало ничего из того, что обещала
и подразумевала этикетка с кипарисами, античными арками и яркими звездами
в темно-синем небе. Никак не ощущалось, что портвейн левобережный, и даже
мелькнула в голове догадка, что будь этот портвейн правобережным или
вообще каким-нибудь молдавским, окружающий мир претерпел бы те же самые
изменения.
казаться враждебным, и шедшие мимо люди постепенно превратились из адептов
мирового зла в его жертв, даже не догадывающихся о том, что они жертвы.
Еще через минуту что-то случилось с самим мировым злом - оно то ли куда-то
пропало, то ли просто перестало быть существенным. Опьянение достигло
своего блаженного зенита, на несколько минут замерло в высшей точке, а
потом обычный груз пьяных мыслей поволок Сердюка назад в реальность.