Чтение 32–й страницы книги ~Возвращение. Полдень. XXII век~

при большом скоплении народа".

- М-можно, - сказал он не очень уверенно.

- Скажите, Сергей Иванович, вы были женаты тогда, в своем веке?

"Пороть тебя некому!" - с чувством подумал Кондратьев и сказал
сердито:

- Легко видеть, что не был.

- Почему это легко видеть?

- Потому что как бы я мог пойти в такую экспедицию, если б был женат?

Подошел океанский охотник Джонсон, который три года назад был
строителем и сейчас взял на себя руководство работами, покивал
одобрительно, погладил Кондратьева по спине, сказал: "О, вери, вер-ри
гуд!" - и ушел.

- Тогда почему вы, Сергей Иванович, такой нелюдимый? Почему вы так
боитесь женщин?

- Что? - Кондратьев перестал работать. - То есть как это - боюсь?
Откуда это, собственно, следует?

"А ведь и вправду боюсь, - подумал он. - Вот ее боюсь. Все время
привязывается и вышучивает. И все вокруг хохочут, а она нет. Только
смотрит странными глазами".

- Дайте-ка насадку, - сказал он, сдвинув брови до упора. - Нет, не
эту. На малую мощность. Спасибо.

- Я, наверное, неудачно выразилась, - сказала Ирина тихо. - Конечно,
не боитесь. Просто сторонитесь. Я думала, может быть тогда, в своем
веке...

- Нет, - сказал он.

Она и говорила как-то странно.

- Сегодня вечером будем танцевать, - быстро сказала она. - Вы
придете?

- Я же не умею, Ирина.

- Вот и хорошо, - сказала Ирина. - Это самое интересное.

Кондратьев промолчал, и до конца работы они больше не разговаривали.

Работа была закончена к вечеру. Затем было много шума и смеха, много
плеска в бассейне и в ванных, и все сошлись в столовой, чистые, розовые,
томные и зверски голодные. Ели много и вкусно, пили еще больше - вино и
ананасный сок главным образом, затем стали танцевать. Ирина сразу
вцепилась в Кондратьева и долго мучила его, показывая, с какой ноги надо
выступать под левый ритм и почему нельзя делать шаг назад при правом
ритме. Кондратьев никак не мог разобраться, что такое правый и левый
ритмы, вспотел, рассердился и, крепко взяв Ирину за руку, вывел ее из
толпы танцующих в коридор.

- Будет с меня.

- Еще немножко, - просительно сказала Ирина.

- Нет. У меня уже бока болят от толчков. А что я ног сегодня отдавил
- счету нет...

Он повел ее по коридору, бессознательно прижимая ее руку к себе. Она
молча шла за ним. Потом он вдруг остановился и нервно рассмеялся.

- Куда это я вас веду? - сказал он, глядя в сторону. - Идите, идите,
танцуйте.

- А вы?

- А я... это... Да что я, пойду к старичкам, сыграю в го.

Они остановились посреди коридора. Из раскрытых дверей доносились
звуки хориолы, кто-то пел сильным, свободным голосом:

Deep blue sea, baby, deep blue sea.

Deep blue sea, baby, deep blue sea...

Hit was Willy, who got drowned in the deep blue sea...

<В синем море, детка, в глубоком синем море...

Там наш Вилли утонул - в глубоком синем море...>

- Джонсон поет, - тихо сказала Ирина. - Красиво поет Джонсон.

- Да, красиво, - согласился Кондратьев. - Но вы тоже красиво поете.

- Да? А где вы слыхали меня?

- Ну господи, да хотя бы месяц назад, когда ребята с комбината
приходили в последний раз.

- И вы слушали?

- Я всегда слушаю, - уклончиво сказал Кондратьев. - Встану у себя в
дверях и слушаю.

Она засмеялась:

- Если бы мы знали, мы обязательно...

- Что?

- Ничего.

Кондратьев насупился. Затем он встрепенулся и с изумлением
осмотрелся. Да полно, он ли это? Стоит в коридоре, не зная, куда идти, не
желая никуда идти, чего-то ожидая, что-то предчувствуя, чему-то странно
радуясь... Наваждение. Колдовство. Эта синеглазая тощая девчонка.
Праправнучка. Если бы у него были дети, это могла бы быть его собственная
праправнучка.

Мимо пробежали юноша и девушка, оглянулись на них, подмигнули и
скрылись в открытых дверях. Из дверей сейчас же донесся взрыв
многоголосого хохота. Ирина словно очнулась.

- Пойдемте, - сказала она.

Кондратьев не спросил куда. Он просто пошел. И они пришли на "ловерс
дайм". И сели в кресла под пахучей смолистой сосной. И над ними замигала
мягко слабая газосветная лампа.

- Сергей Иванович, - сказала Ирина, - давайте помечтаем.

- В мои-то годы... - печально отозвался Кондратьев.

- Ага, в ваши. Очень интересно, о чем в ваши годы мечтают?

Положительно, никогда за свою жизнь Кондратьев не вел таких
разговоров. Он удивился. Он до того удивился, что серьезно ответил:

- Я мечтаю добыть Моби Дика. Белого кашалота.

- Разве бывают белые кашалоты?

- Бывают. Должны быть. Я добуду белого кашалота и... это...

- Что?

- И все. Тогда моя мечта исполнится.

Ирина подумала. Затем решительно сказала:

- Нет. Это не мечта.

- Почему не мечта? Мечта.

- Не мечта.

- Ну, мне-то лучше знать...

- Нет. Это... Цель работы, что ли... Не знаю. Вот если бы белых
кашалотов не существовало, тогда это была бы мечта.

- Но они существуют.

- В том то и дело.

Она смотрела на лампу, и глаза ее вспыхивали и гасли.

- А раньше... Сто лет назад какая была у вас мечта? Большая мечта,
понимаете?

Он стал добросовестно вспоминать.

- Было всякое. Но теперь это неважно. Мечтал... Мы все мечтали
достигнуть звезд...

- Теперь это уже сделано.

- Да. Мечтали, чтобы всем на Земле было хорошо.

- Это невозможно...

- Нет, это тоже сделано. Так, как мы тогда мечтали. Чтобы все на
Планете не заботились о еде и о крыше и не боялись, что у них отнимут...

- Но ведь это так мало!..

- Но это было страшно трудно, Ирина. Вы тут и представить не можете,
как это много - хлеб и безопасность...

- Да, да, я знаю. Но теперь это история. Мы помним об этом, но ведь
все это уже сделано, правда?

- Правда.

- Вот я и спрашиваю: какая теперь у вас большая мечта?

Кондратьев стал думать и вдруг с изумлением и ужасом обнаружил, что у
него нет большой мечты. Тогда, в начале ХХI века он знал: он был
коммунистом и, как миллиарды других коммунистов, мечтал об освобождении
человечества от забот о куске хлеба, о предоставлении всем людям
возможности творческой работы. Но это было тогда, сто лет назад. Он так и
остался с теми идеалами, а сейчас, когда все это уже сделано, о чем он
может еще мечтать?

Сто лет назад... Тогда он был каплей в могучем потоке, зародившемся
некогда в тесноте эмигрантских квартир и в застуженных залах
экспроприированных дворцов, и поток этот увлекал человечество в
неизведанное, ослепительно сияющее будущее. А сейчас это будущее
наступило, могучий поток разлился в океан, и волны океана, залив всю
планету, катились к отдаленным звездам. Сейчас больше нет некоммунистов.
Все десять миллиардов - коммунисты. "Милые мои десять миллиардов... Но у
них уже другие цели. Прежняя цель коммуниста - изобилие и душевная и
физическая красота - перестала быть целью. Теперь это реальность. Трамплин
для нового, гигантского броска вперед. Куда? И где мое место среди десяти
миллиардов?"

Он думал долго, вздыхал и поглядывал на Ирину. Ирина молча смотрела
на него странными глазами, такими странными и чудными, что Сергей Иванович
совсем потерял нить разговора.

- Что же это, Ирина, - произнес он наконец. - Что же, мне теперь и
мечтать не о чем?

- Не знаю, - сказала Ирина.

Они смотрели друг на друга - глаза в глаза. Господи, подумал
Кондратьев с тоской. Вот взять ее тихонько за руку и погладить тонкие
пальцы. И прижаться щекой...

- Сергей Иванович, - сказала Ирина тихо, - мы хорошие люди?