постели, подложила ему за спину две подушки, взяла стул и начала читать.
Читала она действительно хорошо, даже очень хорошо, потому что была
наделена врожденным даром верной интонации и выразительности. Она сразу
же заинтересовалась повестью и с таким волнением следила за развитием
событий, что он иногда прерывал ее, чтобы задать ей какой-нибудь вопрос
и немного побеседовать с ней.
врывались пение, рокот и трели соловьев, заливавшихся возле самочек на
всех окрестных деревьях в эту пору любви.
за событиями, которые развертывались на страницах книги На его вопросы
она отвечала с врожденным пониманием всего, что относится к любви и
страсти, придавая своим словам правильный, но немного расплывчатый
смысл, вызванный простонародною узостью кругозора. Он подумал: "Если бы
немного подучить эту девочку, она стала бы совсем смышленой и
умненькой".
благотворно влияло на него в этот жаркий, спокойный день, причудливо
сливаясь в его сознании с таинственным и могучим очарованием Манон,
которая дает нашим сердцам вкусить величайшую женскую прелесть,
когда-либо переданную человеческим искусством.
повествованием, он мечтал о такой же ветреной и пленительной любовнице,
как любовница де Грие, неверной и постоянной, человечной и
соблазнительной даже в своих постыдных недостатках, созданной для того,
чтобы пробуждать в мужчине всю его нежность и весь его гнев, страстную
ненависть и привязанность, ревность и вожделение.
хотя бы любовное и чувственное вероломство этой манящей куртизанки, он,
может быть, никогда не уехал бы! Манон изменяла, но любила; она лгала,
но отдавалась!
какое-то мечтательное забытье, где образы женщин сливались. Не испытав
со вчерашнего дня ни малейшей усталости, проведя весь день без движения,
он спал чутким сном и проснулся от какого-то странного шума в доме.
движение в нижнем этаже, - не прямо под ним, а в комнатках, прилегавших
к кухне: бельевой и ванной. Он не обращал на это внимания.
начал прислушиваться и различил странные шорохи и что-то похожее на
всплески воды. Он решил пойти посмотреть; зажег свечу и взглянул на
часы: не было еще и десяти. Он оделся, положил в карман револьвер и,
крадучись, с бесконечными предосторожностями, спустился вниз.
ничего не было слышно, но потом ему почудилось движение в ванной,
крошечной комнатке, выбеленной известью, где ничего, кроме ванны, не
было.
распростертое в воде женское тело с раскинутыми руками, с кончиками
грудей, выступавшими из воды, самое прекрасное женское тело, какое ему
когда-либо случалось видеть.
протянув к ней губы.
ими шею своего хозяина.
Глава 3
взгляды их встретились, она задрожала так сильно, что чашка и сахарница
несколько раз подряд стукнулись.
видя, что она потупилась, сказал:
"Боже мой!" - прошептала она. Он понял, что не горе, не сожаление и не
раскаяние заставили ее прошептать эти слова, а счастье, самое настоящее
счастье. И чувствуя, как прижимается к его груди это юное полюбившее его
существо, он испытывал странное эгоистическое, скорее физическое, чем
нравственное, удовлетворение. Он благодарил ее за это чувство, как
раненый, брошенный на дороге, поблагодарил бы женщину, которая ему
помогла. Он благодарил ее от всего своего истерзанного сердца, алчущего
ласки, обманутого в своих тщетных порывах из-за равнодушия другой; а в
глубине души он чуть-чуть жалел ее. Глядя на нее, изменившуюся,
побледневшую, всю в слезах, с глазами, горевшими любовью, он вдруг
сказал себе: "Да она ведь красива! Как быстро преображается женщина,
становится тем, чем она должна быть, когда следует влечению души или
голосу природы!"
белыми и изящными, и, осторожно подбирая слова, стал говорить о том,
каковы теперь должны быть их отношения. Она уже для него не прислуга, но
нужно сохранять видимость, чтобы не вызвать сплетен в деревне. Она будет
жить при нем в качестве экономки и часто будет читать ему вслух, что
послужит оправданием для ее нового положения. А через некоторое время,
когда с ее обязанностями чтицы окончательно свыкнутся, она будет обедать
с ним за одним столом.
чай, она унесла поднос, а он проводил ее нежным взглядом.
нам. Я сделал служанку своей любовницей. Из хорошенькой она, может быть,
станет очаровательной. Во всяком случае, она моложе и свежей, чем
светские женщины и кокотки. Да в конце концов не все ли равно! Разве
многие из знаменитых актрис не дочери привратниц? И, тем не менее, их
принимают, как настоящих дам, их обожают, как героинь романов, и короли
обращаются с ними, как с королевами. За что? За талант, нередко
сомнительный, или за красоту, нередко весьма спорную? Женщина всегда
занимает положение, соответствующее той иллюзии, которую она умеет
создать".
чувствовал все ту же боль, а в ногах тяжесть, как будто печаль ослабила
все источники его энергии, что-то щебетало в нем, словно птичка. Он был
не так одинок, не так заброшен, не так покинут. Лес казался ему менее
безмолвным, менее глухим и безлюдным. И он вернулся, полный желания
увидеть, как Элизабет улыбнется при его приближении и, глядя на него с
нежностью, поспешит ему навстречу Около месяца на берегу маленькой речки
длилась настоящая идиллия. Мариоль был любим, как было любимо, быть
может, не много мужчин, - безумной, животной любовью, как ребенок -
матерью, как охотник - собакой.
ее пылким и простодушным женским чаяниям и дарил ей в одном поцелуе весь
экстаз, какой она способна была испытать. Он один занимал ее душу, ее
глаза, ее сердце и плоть; она была опьянена, как впервые захмелевший
подросток. Он засыпал у нее на руках, он пробуждался от ее ласки, она
обнимала его, отдаваясь с несказанным самозабвением. Полный удивления и
восторга, он наслаждался этим совершеннейшим даром, и ему
представлялось, что он пьет любовь из самого ее источника, из уст самой
природы.
и глубоко. Его юная любовница ему нравилась, но ему недоставало другой.
И когда он прогуливался по лугам вдоль берегов Луэна, спрашивая себя:
"Почему скорбь не покидает меня?" - он при воспоминании о Париже ощущал
в себе такой прилив волнения, что возвращался домой, чтобы не быть
одному.
читала ему. Слушая ее и любуясь ею, он вспоминал о беседах в гостиной
своей подруги, когда он проводил наедине с нею целые вечера. Безумное
желание расплакаться увлажняло его глаза, и такая жгучая скорбь начинала
терзать его сердце, что в нем рождалось настойчивое, нестерпимое желание
уехать немедленно, вернуться в Париж, бежать на край света.
неведомую ей драму. А он, забываясь под действием ее ласк, размышлял:
"Ах, если бы в одной женщине могли слиться обе, любовь этой с
очарованием другой! Почему никогда не находишь того, о чем грезишь, а
всегда встречаешь только нечто приблизительное?"
том, что его обольстило, очаровало, покорило в покинутой им любовнице.
Истомленный воспоминанием о ней, одолеваемый ее воображаемым
присутствием, которое неотступно преследовало его, как духовидца -
призраки, он говорил себе: "Неужели я осужден навеки и никогда уже не
освобожусь от нее?"
в смутной надежде отделаться от ее образа, оставив его где-нибудь, либо