Алексиеву, тратить токмо на писаные иконы и книги>. Но в конце концов оба
совокупными усилиями убедили старика. Иконка была и вправду чудной работы.
Но уже добившись своего и купив, оба, Станята и дьякон, крепко задумались:
одобрит ли их куплю Алексий?
Цареграда, Солуни, Никеи и Никомидии, с Кипра и даже из армянской Киликии
и Антиохии. Но то запрашивалась несусветная цена, то троица русичей после
долгих пересудов и споров сама отступалась, находя, что икона <не
казовита> или же <не про нас>. Пока еще только несколько образов - поясной
Никола, Благовещение, Оранта да деисусный чин, добытый с великими трудами
у прижимистого грека, - украшали покой русичей, тесную каменную клеть под
камышовою крышей с единым окошком на задний двор, уставленный рядами
полуврытых в землю пифосов с вином, пшеницей и оливковым маслом.
ругались ремесленники и купцы; крестьяне в одеждах из козьих шкур
привозили на рынок сыры, битую птицу, овощи и оливки, приводили осликов,
груженных огромными охапками хвороста; рыбаки предлагали свежую рыбу в
плетеных корзинах. Греки покупали, спорили, суетились, варили и жарили, к
ночи разбегаясь по своим каменным или плетенным из камыша и обмазанным
глиною клетушкам, крытым где черепицею, а где и попросту соломою да
тростником. Стража становилась у запертых ворот, и городок засыпал, чутко
вздрагивая от каждого звука подкованных конских копыт в застойной пугающей
темноте.
смеялись, хлестнув коней, уносились прочь. И опять было непонятно: что
это? Война или не война?
уже, почитай, перезнакомясь со всеми торговцами церковным товаром,
узнавши, что почем и где можно достать.
Стипу, показав образ, запросил двести иперперов, цену немыслимую ни по
каким законам естества, хотя как только Станята узрел этот крупный лик
ангела с прядями золотых волос, окаймивших лицо самой совершенной неземной
красоты, и завораживающим колдовским взглядом мягко-огромных глаз, то и
понял, что образ надобно добыть во что бы то ни стало.
уговаривал уступить, но тот уперся твердо, ни в какую не сбавлял даже и
первой названной цены. Станька аж похудел с того горя.
И серебро отберут за так!
еще собирался жарить рыбу на угольях, по-гречески, когда отец Василий
зачем-то позвал его в дом. И первое, о чем почудило грехом, что Ноздря
замыслил какую шутейную каверзу, пото и налетел сбоку, пихнув изо всей
силы в плечо. Станята, недолго думая, развернулся дать приятелю плюху, но
и тут же не устоял на ногах. Каменный пол дернуло из-под него, плиты
расселись, а иконы начали одна за другою валиться со стены вниз, и сверху
на головы им посыпались глина и камышовая труха. Мало соображая, Станята
ринул к стене спасать иконы, но стена на глазах качнулась и начала
распадаться на отдельные камни.
головою вперед, туда, где под обрушенным столом жалостно вопил отец
Василий: <Станюша, помоги!> Станька подхватил старца под мышки и,
отмахиваясь от целого дождя камыша с глиною (крыша, сообразил он, падала
им на головы), ринул к выходу.
швырнув его навзничь. Над городом стояли гул и грохот и разноголосый вой.
Из дверей обрушенной ихней хоромины полз дьякон с безумно вытаращенными
глазами, прижимая к себе ларец с серебром.
рассказы греков о трясении земли в Константинополе. И тут у него в голове
родилась отчаянная мысль. - Ройте тута! - прокричал он отцу Василию с
дьяконом, а сам, схватив из рук дьякона ларец и выхватив оттуда, не
считая, малую горсть серебра, стрелою вырвался за ограду.
Станята помчался вверх по улице, расталкивая мечущийся народ, смятенных
мужиков и простоволосых женок, туда, туда, за поворот, первый, второй...
Не опоздать бы только! Удар как будто в самые подошвы подкинул его вверх и
обрушил в кучу пыли и мусора. Видимая в конце улицы башня городской стены
на глазах расселась надвое и рухнула, подняв облако пыли. Какие-то мелкие
камни, обломки падали, рушились со сторон. Но Станька, вставши сперва на
карачки, с запорошенными глазами, все-таки поднялся и вновь побежал.
высилась груда искореженных бревен и камней. <Неужели погибла?> - охнул
про себя Станята и кинулся прямо в колышущиеся, рассыпающиеся развалины,
бешено разгребая доски и сор на месте иконной клети.
Станята, опомнясь, помог ему приподнять рухнувшую балку. Вытащили еще
живую Стипину жену, всю в крови, и двоих оставшихся целыми, перепуганных
до смерти малышей. Баба кончалась. Неведомо отколь взявшаяся старуха (как
и уцелела, карга?) начала причитать. Станята, прихмурясь, помог прибрать
мертвую, постоял и все же, сжав зубы, начал разбирать завал над Стипиной
кладовой. Грек то плакал над женою, то бестолково совался к Станьке, а
тот, жмурясь от пыли, выдирал и швырял греку то одно, то другое: платно,
корчагу, измятый и замаранный каравай хлеба...
- иные расколотые пополам, иные с попорченной, порванною паволокою и
сбитым левкасом. Грек, вновь подошедший к нему, начал завороженно
принимать от Станьки иконы одну за другой. Глубже, глубже... <Лишь бы не
ухнуло еще раз!> - молился Станька. Наконец показалось <то>. Образ был
цел. Станята сел на камни и впервые отер грязное потное лицо порванным
рукавом рубахи.
обмыслить все зараз - и смерть жены, и гибель дома, - тупо покивал
головой. Станька скинул с плеч свиту, завернул ею образ, обвязал поясом и
взвалил себе на спину. <Теперь пусть хошь и трясет, не отдам!> - мысленно
пообещал он. Грек кинулся было следом, расставя руки, но Станька свирепо
глянул на него, рыкнув, аки медведь:
Вот, держи... сколь тута есть...
убегающему русичу, так и не понимая еще, помогли ему или ограбили?
жители побежали вон из города. Ревели ослы, плакали дети и кричали
женщины. Греческие воины отступали, не принимая боя.
пропал невестимо), не ведали, что им вершить. Сообразили, впрочем,
припрятать серебро - и вовремя. Во двор верхами въехали двое турок, потом
еще пятеро. Некоторые соскочили с коней и, словно не замечая русичей,
принялись ворошить развалины, выискивая добро. Один на заднем дворе присел
у пифоса и, воровато озрясь по сторонам, черпнул пригоршнею вина и выпил,
потом обтер усы и, оглянувшись, не узрел ли кто из братьев мусульман, лихо
вскочил в седло. Русичей грубо ощупали, с отца Василия содрали дорогой
цареградский зипун, у Станяты турок отобрал шапку. На иконы никто из
воинов не обратил и внимания. Думалось - пронесло. Но тут черный усатый
турок вдруг развернул аркан и, накинув на плечи дьякона, поволок Ноздрю за
собой. Станята ринул следом. Увернувшись от плети и второго аркана, он
бежал по улице, крича то по-гречески, то по-татарски:
которому приходилось, дабы не упасть, бежать за конем вприпрыжку.
чуть не врезался в высокого всадника в простых холщовых шароварах и
рубахе, но в красных сапогах и на дорогом коне, с богато отделанною
сбруей, который ехал во главе кучки окольчуженных воинов, вольно опустив
поводья и поглядывая по сторонам орлиным взором повелителя. В ухе всадника
сверкала украшенная бирюзою серьга. На лихо заломленной шапке перо было
укреплено золотою пряжкой с крупным алмазом.
уцепился за стремя всадника:
Гости! Вели свободить дьякона нашего! - Он тут же повторил все
по-татарски.
спросил:
Джанибека подданный!
в Станяту пристальнее, по рубахе и портам признал, что перед ним не грек,
а услышав имя хана Джанибека, подумал, прищурился и кивнул головой,
примолвив кратко:
со Станятой.
Золотой Орды хана Джанибека! - ответил за обоих Станята.