высокого терема под золоченою кровлей и проник в иконный покой, где Пиша,
приняв весть от подбежавшего махальщика, внятным шепотом повторила:
колени:
молили пустоту, а меж тем там, вдали, в Софийском соборе, выносили второй
жеребей, второго изгнанника божия, и Иван Лукинич, у которого тоже
непроизвольно подрагивали руки, распечатывал роковую грамоту.
к Пише:
веря, повторила:
смиренного и мало кому известного священноинока Вяжицкой обители, Феофила,
бывшего ризничего Ионы, бывшего протодиакона, а ныне, по божью изволению,
взлетевшего на головокружительную высоту главы сильнейшей на Руси
архиепископии, главы дома святой Софии Господина Великого Новгорода.
работы, драгоценнейшего новгородского письма образам в дорогих окладах и
медленно опустилась на колени:
напасти и труса. Верую, что не предал еси и не отвратил лица своего!
бровей стала заметнее на широком суровом лице.
Глава 11
обручить церковь и пастыря, соединив нового избранника божия с Софией,
премудростью, отправился за Феофилом немедленно после оглашения результатов
жеребьевки. Вяжицкий монастырь, где, вожделея и не веря, ожидал своей участи
Феофил, находился всего в двенадцати верстах от города, и к вечеру, вернее к
началу ночи, новый владыка, у которого в голове все еще кружилось и шумело
от приветствий, молебнов, криков, колокольного звона, конского ржания и
тряски владычного возка по замерзшей, но еще не укрытой вдосталь снегом
колеистой дороге, от всего неожиданного угара свалившейся на него чести,
потрясенный до глубины души, очутился в палатах архиепископских, в том
заветном покое, к которому он, будучи ризничим, приближался не иначе, как с
трепетом и смирением сердечным.
прежнему строю жизни, что перед изложницей Ионы вчерашнего ризничего охватил
настоящий ужас. Гулкая пустота, пугающая торжественность тяжелых каменных
сводов, земли, сокровища, власть - все было чужое и еще не понято, не
восчувствовано, что свое. Его очень смутили почтительные лица придверников,
Родиона, стольника, прежде мало обращавшего и внимания на Феофила,
келейников, келаря, служек. Его ввели в покой и почтительно, склоняясь и
пятясь задом, удалились. Он стоял один. Попробовал рукою выпуклую резьбу
владычного ложа. Когда-то, когда он впервые попал сюда, ему очень захотелось
сделать это, но не смел. Сейчас сама рука безотчетно выполнила давишнее
неутоленное желание. Осторожно двинулся по покою.
золотые сосуды и косился на двери: не вошел бы кто? Словно увидят прогонят.
Вдруг вспомнил все намеки и ясные разговоры не скрывавшихся сторонников
Москвы и ее врагов и струхнул до боли внизу живота, так что присесть
пришлось. Помоги, Господи! Как я буду, как?! Ослабнув, он опустился на
широкую кровать Ионы и так сидел недвижимо до прихода постельничего, который
помог ему разоболочиться на ночь.
луна, в ее призрачном неверном луче перед ним сияло его собственное нижнее
белое облачение, повешенное на спицу прямь кровати. Он не сразу пришел в
себя, не сразу решился лечь и задернуть полог.
принимать дела. К нему потянулись начальники мастерских, пекарен, медовуш,
конинных и скотинных стад, владычные наместники, посельские, воевода,
казначей, ключники. Разворачивались бесконечные ленты списков, столбцы и
вощаные доски, берестяные и харатейные грамоты, которым не было конца.
несколько штук один сверху другого, драгоценные облачения из персидской и
цареградской парчи, оксамита, обояри, шелков восточных и западных, атласа и
бархата, с подбоями из тафты и зендяни синих, лазоревых, вишневых,
черевчатых, зеленых и алых цветов. Как бывший ризничий, он знал их
наперечет: все эти рясы и ряски, саккосы, украшенные дробницами и литыми
чеканными пуговицами, густо унизанные жемчугом и золотой канителью; орари и
епитрахили, покровы и пелены, наручи, составленные рядами, шитые шелком и
низанные лалами, жемчугом, золотой и серебряной нитью, со священными
изображениями на иных, архиепископские митры, посохи с рукоятями в
самоцветных каменьях или резные из рыбьего зуба, афонского кипариса, из рога
Индрик-зверя, что привозят из Индийской земли и достают у народов северных,
нагрудные панагии на драгоценных цепочках, усыпанные алмазами, яхонтами,
изумрудами, розовым жемчугом и кораллом, иные с заключенными в них
чудотворящими останками; сионы: большой золотой, малый золотой, серебряный
архиепископа Василия, сион Евфимия Великого... И те, сугубою святостью
отличные реликвии, кои хранились особо: крещатые ризы архиепископа Моисея,
цареградский белый клобук и саккос с символами евангелистов, шитым
изображением Богоматери и святых; а также омофорий, современный, как уверяло
предание, третьему вселенскому собору, и святые мощи в ковчежцах, из
греческой земли привезенные. Он чуть не сделал замечания служке, увидев
небрежно брошенную фелонь, замялся - он же не ризничий! И после уж понял,
что как владыка может и должен замечать всякому чину и о всяком нестроении,
будь то в большом или в малом, как со злосчастною фелонью. Понял и озлобился
на себя и на них на всех пугающего его Иону, на стольника Родиона, на
Пимена, с которым он не знал, как говорить, и избегал встречаться глазами...
Все они тут были неревляне, все друзья Борецких, и все, если не в лицо, то
позаличью смеялись над ним!
поварни, кладовые, набитые добром, в иные из коих еще позавчера его бы и не
пустили, зашел в молодечную, где сытые, раскормленные ратники лениво
полеживали, перекидываясь в кости и шахматы, спускался в винные погреба и
медовуши.
толк в драгоценностях и потому задержался, въедливо рассматривая собранные
здесь блюда, украшенные финифтью мисы, алавастры - узкогорлые сосуды для
мира, золотые и хрустальные ладанницы, серебряные с чернью кунганы, чеканные
чары, братины с надписями и ликами святых мучеников в золоченых кругах,
серебряный панагиар Евфимия, с подставкою в виде четырех ангелов, ендовы,
кубки, достаканы, ковши и тарели, кратиры - дары великих бояр и приобретения
прежних владык, а также драгоценные цепи и пояса, за право хранить которые
бывший ризничий бесполезно ссорился когда-то с чашником Еремеем. Он был
один, прислуга осталась у дверей, и мог разглядывать без помех.
Залюбовавшись, он взял в руки яшмовый потир, чтобы ощутить приятную тяжесть
камня и драгого металла, и весь вздрогнул, чуть не уронив потира, почуяв за
спиной человеческое дыхание. Оглянулся - за ним и над ним, возвышаясь на
голову, стоял чашник Еремей Сухощек (Еремея бог не обидел ни ростом, ни
статью). Феофил с излишней быстротой поставил потир на место, ибо первое,
что ему пришло на ум, что чашницкая - это не его вотчина, и, уже поставив,
вспомнил опять, что он - владыка. Еремей, пряча улыбку в усы, почтительно
пояснил ему, что потир сей цареградской работы, он назвал имя патриарха, при
коем потир был сотворен, и другого, при котором он был привезен в Новгород,
но Феофил почти не слушал, ощущая мучительный стыд от того, что тотчас
поставил потир на место и не мог уже заставить себя вновь взять его в руки,
а Еремей, поясняя, взял с бережным спокойствием хозяина.
тайная насмешка над ним, и Феофил опять люто озлобился, с ненавистью глядя в
спину удалявшемуся чашнику, который с этого мига становился первым, после
Пимена, врагом Феофила, врагом, от коего надлежало избавиться как можно
скорее.
лишь архиепископ, и где он был лишь два или три раза, сопровождая Иону.
господ (сама мысль об этом ужаснула его). А потом начался прием иерархов
церкви и вятшей новгородской господы, и снова речи, прямые и уклончивые,
советы и поучения, облаченные в форму почтительных подсказок его
преосвященству. А затем предстояло рассмотреть договор с литовским королем,
о коем он прежде слыхал только.
ясно помнил и знал новый владыка, и из намеков и прямого разговора с
архимандритом Феодосием, и собственной потрясенной душой - что ставиться он
будет только на Москве, у московского митрополита, ни в какую Литву поганую,
в латынскую униатскую ересь, к отступнику и еретику Григорию, будь тот