Леонтия устало смиренный взгляд.
добавил: - Я сегодня хоронил друга своего!
него.
- Я нынче ходил по стогнам Царьграда! Видел понт! Был во Влахернах, в
Софии... И благодарю за эту милость Бога моего! Знаешь, из всех ведомых
нам с тобою храмов София - храм вселенский! <Возведи окрест очи твои,
Сионе, и виждь: се бо приидоша к тебе от запада и востока чада твоя...>
Это море света, льющегося на нь, это кружево мраморяно, эта царственность,
не роскошь, а именно царственность золотых стен и дивного узорочья! И ты
сам ся становишь прозрачен и высок. Страждущее <я> истекает, растворяясь в
величии храма. И приходит, вступает не радость даже, но блаженство -
последнего веденья всего во всем и всего в себе, всяческого всячества,
мира в единстве! Это действительно София, Мудрость горняго Логоса,
Премудрость Божия! Это, ежели хочешь, свод небес над землею, сама
Божественность, Господень покров над миром! Воистину не ведаешь, на небе
ты или на земле!
колоннад. Со стен звучало тихо и певуче древнее золото, словно тот свет,
Фаворский свет... Разве могут не быть золотыми стены небесного Иерусалима,
спустившегося на землю? Я стоял под сводом в середине храма... Помнишь?!
Уходит тяжесть членов, и телесные немощи изгибают, и летишь, летишь! А
затем снова опускаешь взор долу, дивясь рядам узорных столбов и величавому
алтарю, и снова летишь туда, в сияющее море света от вершин аэра!
сверкнуть в мире златая риза Софии! Я зрел ее ныне! В последний раз,
Леонтий!
Константинополе! Знаешь, камень стоит века, но токмо живые одухотворяют
мертвизну камня! Нужен дух! Плоть бренна, и я сегодня попрощался со
священным городом!..
хотят, как и князь, писать жалобу новому патриарху! На Киприана. Просили
меня участвовать в этом совокупном письме. Я отказал.
понял то, что и сам бы на его месте поступил не инако.
я.
свой черед.
Он редко даже и при писце называл своего князя далеким детским именем и -
понял Леонтий - назвал ныне потому, что князь по-детски не понимает того,
что должно понимать без слов, что выше споров и выше дел господарских и
суетных. Сейчас это вот: далекое <виноцветное> море, давняя благодарность
- не за дела! За прикосновение к великой культуре веков, во тьму языческой
эллинской старины уходящую, вечную и трепетно мерцающую, как огонь
лампады, передаваемой из рук в руки, как миро, частица коего переливается
из котла в котел, начинаясь с того, невесть куда, где и кем сваренного
впервые и все не кончаясь рукотворно, ибо смертные руки бывших и минувших
людей образовали для него бессмертную вечную связь.
наново, ей простительно не замечать, небрегать, многажды отряхая с ног
прах столетий! Но не старости! Не мудрости, постигшей, что единая связь на
земле, обращающая тленное в нетленное, это память веков прошедших,
закрепленная в постоянной и неустанной работе тех, кто помнит и передает
иным поколениям опыт и знания пращуров.
своей той горечи, какую испытал зимою он, Алексий! А споры вокруг престола
водителя Руси еще будут. Они лишь только начались, а окончат когда -
невесть!
прощения и прощания. Он хоронил друга. Не врага! И видел, смеживши вежды,
соленый понт, качающий генуэзские лодьи, зеленые холмы, осыпавшиеся
мраморные виллы и древние башни далекого священного города...
жалоба на Киприана трех князей: самого Дмитрия Иваныча, его брата
Владимира Андреича и тестя Дмитрия Костантиныча Суздальского, в которой
нового патриарха просили разобраться в незаконном поставлении настырного
болгарина. Ушли грамоты <с жалобою на облако печали, покрывшее их очи
вследствие поставления митрополита Киприана, с просьбою к божественному
собору о сочувствии, сострадании и справедливой помощи против постигшего
их незаслуженного оскорбления>. Пря, охватившая тысячи поприщ пространств
и десятилетия времени, началась.
впервые пришел к Алексию со жданною просьбой.
Алексий, догадывая уже, о чем пойдет речь, ответил, что ждет. Вскоре на
лестнице послышался топот многих, непривычных к тихому хождению ног, и в
горницу, пригибая головы, начали влезать Федор Свибло, Бренко, Онтипа,
старший Редегин, и наконец-то появился сам князь.
наклонением головы, уселся и указал Дмитрию на резное кресло супротив
своего. Князь сел сперва нерешительно, на краешек, потом, покраснев и
набычась, властно вдвинул мощный торс вплоть к высокой спинке, так что
креслице жалобно пискнуло под ним. Поднял неуверенно-заносчивый взор на
митрополита, осекся, слегка опустил чело. Молча мановением длани Алексий
приказал присутствующим покинуть покой, и бояре один по одному, помявшись,
стали выходить в услужливо открытые келейником двери. Князь и митрополит
остались одни.
покинувшему его синклиту. (И каждый раз, оставаясь с глазу на глаз с
Алексием, чуял себя перед ним несносно-непутевым парнишкою!) Обозлился и,
вскинув бороду, начал говорить. Алексий слушал внимательно, не прерывая,
но как бы изучая, как бы издали глядел на князя, и этот далекий,
отстраненно-внимательный взгляд смущал Дмитрия больше всего. Только раз,
шевельнувшись, Алексий изронил негромко:
и давно думает о восприемнике! Но сожидал, не перебивая князя, давая тому
выговориться. Наконец, когда Дмитрий замолк и задышал часто, словно бы
после бега, Алексий, покивав неким тайным мыслям, поднял лобастое сухое
чело, глянул пронзительно, воздохнул:
в обители божьей! Молол зерно на братию, отказывал себе в пище и питии...
Страшна и разымчива вышняя власть! Долог должен быть путь того, кто устоит
и не прельстится на злобу мирскую, не поддастся искусу раздражения,
высокомерия и гордыни! Я и сам... Многое вершил не так и не по заповедям
Христовым! Отец Михаил (ради князя не назвал печатника Митяем) новоук в
монашестве! И сразу подъял сан архимандрита! Не ко благу сие! Пожди,
княже! Помысли и ты, достоин ли сей в днешней трудноте прельстительной
злобы вышней власти? Понеже и латинскую ересь, в коею склонился сам
василевс цареградский, надлежит отринуть ему, и тебя самого должен будет
порою останавливать и вразумлять глава русской церкви, указуя путь
праведный князю своему! Сумеет ли? Не могу, сыне, дать на то благословения
своего! Не могу, не проси! Не отвечай мне вовсе ничего ныне! - чуть
торопливее добавил Алексии, видя, как князь неволею сжимает кулаки. - Не
отвечай, но помысли! И поверь: опыт мой не равен твоему! Многое ведомо мне
такое, чего ты, князь, еще не возможешь постичь!
домашнее, и князь сдался на этот раз, покинул покой, дабы приступать к
владыке снова и снова. Дмитрий был упрям. И оба знали это слишком хорошо.
государевых бояр и самого Дмитрия, Алексий сидел и невесело думал о том,
что силы уходят, а истончившаяся, прозрачная плоть и та остраненная яснота
в голове, которая ныне не покидала его уже никогда, неотвратимо
свидетельствуют о приближении конца.
белые мухи, все гуще и гуще валил снег, и он вновь думал о времени и о
вечности, недоумевая и дивясь тому сгустку страсти и сил, которые тратит
смертный человек в этом бренном и преходящем мире, отстаивая дорогие ему
убеждения, споря с роком, собирая добро, меж тем как и он, и присные его,
и собина, и убежденья, и власть - все уйдет в свой черед, обратясь в
неясный шепот старинных хроник, и то для тех, кто дерзнет разогнуть желтые
пергаменные листы и честь крупные буквы русского полуустава или витиеватую
вязь греческой скорописи.
ним как неотвратимое видение истины, и он понял, уже не сопротивляясь
тому, с кроткою тихою радостью, что - да! Только Сергий! И никто другой! И
только избрание Сергия может удоволить князя!
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Херберт Фрэнк
Соломатина Татьяна
Самойлова Елена