пядь отодвинуть немцев от наших рубежей? Что остается нам? Поддаться
латынской лести? Принять ихнего бога и папу римского? Или креститься у
греческого патриарха?
захваченных нами! Мы с тобою и то дети от русской матери, Кейстут, и я в
детстве был крещен православным попом. Но я литвин! И ты тоже, брат! Попы
вс° врут! Стоит нам принять русского бога, одолеют русские! Стоит
поддаться латинам - одолеет Орден либо польский король! И мы, гордая
литва, будем чистить хвосты коням и пасти коров у немецких рыцарей! Понял
ты это, Кейстут? Скажи теперь, кто мы с тобою? Я не чую в себе русской
крови! Ни знака креста не ведаю на себе! Мы дети огня! Дети бога грозы,
Перкунаса! И мы должны быть самими собой! Иначе нас одолеют не те, так
другие!
Наримант крещен в православную веру. К тому же труслив и бездарен. Дай ему
власть, и он разом погубит страну! В Вильне сидит Явнут, и ежели он
просидит там еще десять лет, католики возьмут нас без бою и перережут,
словно кур в курятнике! Я ведаю, что говорю, Кейстут! Наримант с Явнутом
сейчас главные вороги Литвы и наши с тобой! Кириад, Любарт и Монтовид не в
счет, пока не в счет, ты знаешь сам! Мы или они! Надо брать Вильну, пока
не поздно! Ты понял это, Кейстут? Ты понял это, брат мой единокровный? Вот
о чем надобно мыслить теперь, а не пить вино и орать дурацкие песни,
радуясь невесть чему!
Никогда доднесь и ни с кем он не говорил так открыто и, кончив, сам
испугался сказанного: а ну как брат отступится от него?
взглядывая на брата. Удержит ли Ольгерд власть? Поверят ли ему бояре и
воины? Не восстанет ли смута в стране? К радости Ордена! (А это будет
самое страшное!)
на брата. - Дружина идет за сильными! Мы, я и ты, должны доказать это
теперь!
клянусь отцом и матерью, клянусь совестью и честью воина, клянусь этим
мечом и этою цепью на шее моей! Мы будем с тобою как два глаза, и две
руки, и жены не смогут поссорить нас между собой, ибо тебе будут Троки, а
мне Вильна!
Кейстут.
стране, и все же я не хотел бы красить княжеское корзно свое в багрец
кровью сыновей Гедиминаса. Через этот ручей я постараюсь перешагнуть, не
замочив ног.
и обнялись.
наших предков, что ты и я будем неразлучны друг с другом как две руки
единого тела до самой смерти!
данного слова была священна для него.
пение пьяных голосов.
против Явнута только под стенами Вильны... - задумчиво проговорил Ольгерд,
прислушиваясь к шуму за стеной.
одинока и на краю гибели. Веришь ли ты, что мы устоим днесь и в веках?
Бояться грядущего и гадать - женское дело! Во что верю я? Во-первых, в то,
что Орден столкнется с Польшей, а Казимир с Карлом Богемским! Во-вторых,
что русичи несогласиями погубят самих себя, как погубили уже Михаила
Тверского! И тогда Псков с Новгородом, а быть может, и Тверь со Смоленском
откачнут к нам! В-третьих, я знаю и понял, как надобно бить Орду, и,
клянусь тебе этим мечом, Орда тоже вскоре уведает об этом! Вот во что верю
я, Кейстут! В это оружие и в эту голову! И боюсь я только попов. Они
сильны словом, а слово сильнее меча! Но и они не страшны нам, ежели Рим
перессорит с Цареградом, а к этому, кажется, идет! Унии с Римом уже не
будет. Я узнал. В Константинополе началась война. Только одно, токмо
одного не хватает нам, литвинам! Как сделать так, чтобы литовские бабы
рожали сразу же взрослых воинов?
много покорили русских земель, и надо беречься, чтобы и нам самим нежданно
не стать русичами...
надел маску.
плесковичи! Заметь: зовут меня, а не Нариманта, коего новогородцы
пригласили стеречь ихние пригороды, и помочи чают от нас с тобой, а не от
Нариманта с Явнутом!
в полутьме покоя так и лежал опрокинутым на столе, и в сумерках красное
вино чернело, словно пролитая кровь еще не свершенного преступления.
рукава, баранину и плов. Высасывают кости, облизывают жирные пальцы. Пьют
кумыс. Изредка - взгляд из-под полуприкрытых век, мгновенный, изучающий. И
опять ничего. Плоские лица бесстрастны. Длится беседа обо всем, кроме
того, ради чего собрались вокруг дастархана хозяин и гость. Чадят
светильники. Томительно ноет зурна. В роскоши ковров и чеканной утвари
танцует девушка. Жирные пальцы шевелятся в лад танцу. Глаза прикрыты от
удовольствия. Ай, вах! Танцовщицы не закрывают лица. Брови подведены и
слиты воедино чертою синея краски, словно излучья татарского лука. Ай,
вах! Хорошо! Якши!
не говорят, говорят совсем о другом, но пир длится, и медленно созревает
уже неотвратимое решение. Передадут повод коня из полы в полу. Красавицу,
взяв за косы, швырнут на ковер, под ноги нового господина. Жизнь возьмут
ножом во время пира, или стрелой на охоте, или арканом прямо на улице,
середи толпы, - ежели продана жизнь. Так в торговле. Так и в борьбе за
власть.
вовремя не ждут.
ватные покрывала, шелка, подушки и кошмы, зачем! Воздуху! Ежели бы его
сейчас вынесли на простор, в степь! Чадят светильники. Запах сандала давит
на грудь. Отвратительно пахнет жирным, - зачем они варят баранину, зачем
вс°, когда пришла смерть! Его переворачивают, больно - нет чутких рук, нет
близкого, никого нет! Как он одинок, как немощен - повелитель мира, царь
царей! Где дети? Зачем тут эта, толстая? Уберите всех! Где Тинибек?
любимый сын, Тимур, в могиле. Некому сесть у пышного ложа, некому взять в
ладони свои его холодеющие пальцы и проводить в последний великий путь.
закидывает голову, шепчет:
не слушают, не слышат уже! Его никогда, никогда не слушали. Творили кто
что хотел. О, он знает, Черкасу надо срубить голову, Товлубегу тоже...
Если бы он мог встать! Один только день! Одного дня не дал ему Аллах! Он
все бы поправил, все бы переменил тогда. Он бы... тогда... Воздуху! Зачем
курильницы... дым... копоть... Зачем?!
прибыли сыновья? Зови...
уже плохо видит, ему кажется, что Джанибек улыбается. Неужели рад? Рад его
смерти?