Граф Милорадович имел предписание от Главнокомандующего, чтобы,
не давая окружать себя в городе, оставить оный и уклониться к
твердой позиции главной армии, наводя на нее неприятеля. Так было
сделано пред великим сражением Бородинским. Наши и здесь вызывали
французов на общее или генеральное сражение. Вскоре неприятель,
овладев одною высотою на правом фланге, выставил большое число
орудий и начал действовать вкось. Другие батареи открылись за
городом, и выстрелы сделались перекрестными, и не было места, где
бы не падали ядра, где бы не разрывало гранат. Я еще теперь не
могу надивиться, как мы уцелели. Несмотря на все это, арьергард
отступал медленно и в обыкновенном порядке. Около половины дня
государь император сам изволил выехать и стать на одном высоком
холме, чтоб быть очевидным свидетелем сражения. Между тем
неприятель вывез пушки на одну высоту, которую мы ему только что
уступили - и ядра начали доставать до того места, где стоял
император. "Уехал ли государь?" - спросил граф. "Нет, - отвечали
ему, - он стоит неподвижно под ядрами". Можно ль было допускать
далее опасность? "Вперед!" - закричал граф и во всю прыть своей
лошади поскакал к самым передним колоннам. Вскоре миновали мы,
картечный выстрел и очутились в пулях у стрелков; и граф стал на
одной черте опасности с прапорщиком. Но какое неописанное
действие производит присутствие генерала! Я видел артиллерийских
офицеров, у которых пыль и порох запеклись на лицах, которые едва
стояли на ногах от усталости, вдруг оживотворившихся как бы новою
силою и подвигавших пушки свои вперед. Я видел, как раненые
возвращались назад и становились в ряды; слышал, как кричали
офицеры и солдаты: "Граф велит идти вперед; посмотрите, он сам
здесь! Его ли здесь место?" - говорили многие - и цепи стрелков,
одни других перегоняя, крича "ура!", бежали вперед, артиллерия
подкрепляла их. В эту минуту всеобщего исступления можно б было
взять Бауцен штурмом, но это совсем не нужно было. Граф велел
стрелкам остановиться. С длинным султаном на шляпе, окруженный
конвоем, долго разъезжал он под страшным дождем пуль и картечи, и
сражение кипело на одном месте. "Стойте крепко! - кричал граф
солдатам. - Государь на вас смотрит!" Они стояли, и неприятель не
мог выиграть ни аршина земли. Во все это время государь император
не оставлял прежней высоты. Когда начали падать ядра, он приказал
свите удалиться, а сам остался! Народ русский! Как содрогнутся
сердца твои, когда ты узнаешь, что государь, надежда твоя, столь
великим опасностям подвергает жизнь свою! Усугуби моления в
жертвы твои во храмах божиих: да сохранит десница всевышнего
неоцененные дни отца народа, друга человечества, освободителя
царств! Около третьего или четвертого часа пополудни неприятель
приостановился, и сражение начало угасать.
Вспорхнул жаворонок, вылетел из дымного облака и запел прекрасную
песнь свою в высоте. За час на сем месте свистали пули. В
стороне, где стоял наш лагерь, выехал крестьянин обрабатывать
поле. Бедный! думал я, обманутый мгновенною тишиною, ты не
знаешь, что скоро опять загремят перуны, и нива твоя потонет в
крови!.. Французы в целодневном сражении обыкновенно
приостанавливаются на час времени, чтоб с сугубым потом
стремлением возобновить нападение. Так затихает огнедышущий
вулкан, готовясь поглотить целую область!.. К вечеру большие
колонны их засинелись у подошвы горы на левом нашем фланге.
Намерение неприятеля было овладеть горами, с высоты которых он
мог бы стрелять вдоль главной нашей позиции и сбивать целые
полки. Семилетняя война, Гохкирхенское сражение и сами собою горы
сии показывали, сколь они важны. Там поставлен был небольшой
корпус принца Виртембергского. Но неприятель потянулся к горам,
как грозная туча, с силами ужасными, и граф Милорадович должен
был послать еще несколько полков в подкрепление нашим, растянув
между тем по всем противолежащим холмам баталионы пехоты и
эскадроны конницы. Известно, что издали каждый баталион, стоящий
на гребне холма, может показаться колонною - и это называют
французы: (faire paroitre les masses) выдвинуть толпы, чтоб
показать, что у нас много!.. Часто мера сия останавливает
неприятеля в дерзких его намерениях обходить фланги и проч. Граф
Милорадович, привыкший сражаться с французами, нередко поражает
их - их же оружием. В горах началось самое жаркое дело.
Спустились сумерки, и мелкий огонь заблистал в них. Гром то
возвышался, то сходил вниз, по мере того как неприятель занимал
высоты или наши сбивали его. Наконец нашла мрачная ночь и стала
между теми и другими. Сражающиеся, с обеих сторон, так близко
одни от других расположились на ночлег, или, лучше сказать, от
усталости попадали на землю, что одна только темнота разделяла
их. Граф остановился на бивак в Лубенском, храброго генерала
Мелиссина полку, которым на то время командовал полковник
Давыдов. Развели огни, и мы без сил попадали около них. Кусок
хлеба был тогда великою драгоценностию. Привели пленного. Граф
велел мне расспросить его, и этот сержант 7-го линейного
пехотного полка объявил, что в горы послано вдруг восемь больших
колонн; что они впотьмах стреляли по своим; что потеряли в одном
этом месте до пяти тысяч; и наконец, что Наполеон сам провожал
сии колонны, разъезжая на маленькой белой лошадке в простой
солдатской шинели с красным воротником. Этот же пленный уверял,
что они целые восемь дней не имели хлеба (слова свои подтверждал
он, с жадностью пожирая полусырые картофели, бывшие у огня); он
прибавил, что войска не хотели драться; что Наполеон, распустив
слух, что заключил перемирие, вывел их будто для общего смотра,
обещал хлеба и вдруг, указав на Бауцен, сказал: "Возьмите его!"
9 мая было у нас общее большое сражение, о котором подробное
описание будешь ты читать в газетах и потом в журнале, о
действиях большой армии, когда оный будет сочинен. Я не
распространяюсь даже и в описании отличных действий, покрывшего
себя в сей день блистательнейшею славою, левого фланга, которым
командовал граф Милорадович, ибо и об этом будет особо
напечатано. Но не могу вытерпеть, чтоб не заплатить дани
удивления неимоверной храбрости графа Остермана, командовавшего
войсками в горах. Генерал сей, известный своею неустрашимостью,
превзошел самого себя в сей день. Не выходя из опасности, забыв о
смерти, ни на шаг от цепи стрелков, а часто даже опережая оную,
он дорого продавал неприятелю каждую сажень земли. Будучи тяжело
ранен в плечо, с пулею в теле, сражался еще три часа, пока его
вывели полумертвого. Генерал-майор князь Сибирский, находясь во
все время при нем, участвовал в опасностях сражения и в славе
победы. В начале дела граф Милорадович, объезжая полки, говорил
солдатам: "Помните, что вы сражаетесь в день Святого Николая! Сей
угодник божий всегда даровал русским победы и теперь взирает на
вас с небес!.." В самом деле левый фланг стоял с необыкновенного
твердостию. Дело, бывшее на сем фланге, может почесться отрывком
Бородинского сражения. Фланг сей, отразив все усилия неприятеля,
готов был сам идти, опрокинуть его и разбить. Уже граф
Милорадович заготовлял большую колонну, которую сам с бывшими тут
генералами хотел вести прямо на город... Неприятель с своей
стороны показывал великое искусство и точность в действиях.
Многочисленные строи его сближались, разделялись или заходили
один за другой, как будто движущиеся стены. В одном месте толпы
сгущались, в другом редели... Казалось, что всем этим управляла
какая-то невидимая рука и двигала людьми, как куклами. В самом же
деле все это производилось посредством ракет. На центре
подымалась ракета, на левом фланге понимали ее, отвечали таковою
же и потом исполняли, что следовало: приступ, отступление и проч.
Протяжение целого строя было, по крайней мере, верст на десять;
следственно, сношение посредством адъютантов было бы слишком
медлительно. Но ракеты служили тут воздушными маяками. Надобно
признаться, что французы большие мастера драться в общем
сражении, однако ж Веллингтон и Кутузов изобрели другого рода
тактику, против которой они устоять не могут. Теперь нередко
малая война побивает большую. На учебных маневрах только можно
видеть такое стройное отступление, какое совершали войска наши в
целый день, в глазах неприятеля. Так уклоняется лев от толпы
охотников.
Графу Милорадовичу опять поручено было остаться в арьергарде и
прикрывать отступление армий. Колонны наши пошли боковою дорогою
на Лебау, чтоб выйти потом у Рейхенбаха на большую Герлицкую
дорогу. Мы проходили Гохкирху, и достопамятное 1758 года сражение
живо представилось воображению нашему. Другие колонны шли большою
дорогою, которая прямее; их прикрывал известный генерал Раевский
с гренадерами.
К ночи неприятель совсем остановился; мы от него далеко ушли.
Граф Милорадович уехал к государю, который вблизи оттуда
находиться изволил. Французы зажгли свои биваки и окрестные
деревни. Все небо обложилось багрянцем. Пехота наша медленно
тянулась; мы могли нагнать ее во всякое время; голод мучил нас;
недалеко в стороне показался неразоренный господский дом, и мы
вчетвером решились заехать туда попросить куска хлеба. По