задрожали, как ртуть.
пятисот рублей заплатил бы! с удовольствием заплатил бы, потому что вижу -
почтенный, добрый старик терпит по причине собственного добродушия.
вниз и сокрушительно покачав ее. - Вс° от добродушия.
дать бы мне по пятисот рублей за душу, но... состоянья нет; по пяти копеек,
извольте, готов прибавить, чтобы каждая душа обошлась, таким образом, в
тридцать копеек.
говорили семьдесят?
будет... - здесь герой наш одну секунду, не более, подумал и сказал вдруг:
- это будет двадцать четыре рубля девяносто шесть копеек! - он был в
арифметике силен. Тут же заставил он Плюшкина написать расписку и выдал ему
деньги, которые тот принял в обе руки и понес их к бюро с такою же
осторожностью, как будто бы нес какую-нибудь жидкость, ежеминутно боясь
расхлестать ее. Подошедши к бюро, он переглядел их еще раз и уложил, тоже
чрезвычайно осторожно, в один из ящиков, где, верно, им суждено быть
погребенными до тех пор, покамест отец Карп и отец Поликарп, два священника
его деревни, не погребут его самого, к неописанной радости зятя и дочери, а
может быть, и капитана, приписавшегося ему в родню. Спрятавши деньги,
Плюшкин сел в кресла и уже, казалось, больше не мог найти материи, о чем
говорить.
движение, которое сделал Чичиков для того только, чтобы достать из кармана
платок.
чаю: напиток дорогой, да и цена на сахар поднялась немилосердная. Прошка!
не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышишь: пусть его положит на то же
место, или нет, подай его сюда, я ужо снесу его сам. Прощайте, батюшка, да
благословит вас бог, а письмо-то председателю вы отдайте. Да! пусть
прочтет, он мой старый знакомый. Как же! были с ним однокорытниками!
со двора, после чего велел ворота тот же час запереть, потом обошел
кладовые, с тем чтобы осмотреть, на своих ли местах сторожа, которые стояли
на всех углах, колотя деревянными лопатками в пустой бочонок, наместо
чугунной доски; после того заглянул в кухню, где под видом того чтобы
попробовать, хорошо ли едят люди, наелся препорядочно щей с кашею и,
выбранивши всех до последнего за воровство и дурное поведение, возвратился
в свою комнату. Оставшись один, он даже подумал о том, как бы ему
возблагодарить гостя за такое в самом деле беспримерное великодушие. "Я ему
подарю, - подумал он про себя, - карманные часы: они ведь хорошие,
серебряные часы, а не то чтобы какие-нибудь томпаковые или бронзовые;
немножко поиспорчены, да ведь он себе переправит; он человек еще молодой,
так ему нужны карманные част, чтобы понравиться своей невесте! Или нет, -
прибавил он после некоторого размышления, - лучше я оставлю их ему после
моей смерти, в духовной, чтобы вспоминал обо мне".
неожиданное приобретение было сущий подарок. В самом деле, что ни говори,
не только одни мертвые души, но еще и беглые, и всего двести с лишком
человек! Конечно, еще подъезжая к деревне Плюшкина, он уже предчувствовал,
что будет кое-какая пожива, но такой прибыточной никак не ожидал. Всю
дорогу он был весел необыкновенно, посвистывал, наигрывал губами,
приставивши во рту кулак, как будто играл на трубе, и наконец затянул
какую-то песню, до такой степени необыкновенную, что сам Селифан слушал,
слушал и потом, покачав слегка годовой, сказал: "Вишь ты, как барин поет!"
Были уже густые сумерки, когда подъехали они к городу. Тень со светом
перемешалась совершенно, и казалось, самые предметы перемешалися тоже.
Пестрый шлагбаум принял какой-то неопределенный цвет; усы у стоявшего на
часах солдата казались на лбу и гораздо выше глаз, а носа как будто не было
вовсе. Гром и прыжки дали заметить, что бричка взъехала на мостовую. Фонари
еще не зажигались, кое-где только начинались освещаться окна домов, а в
переулках и закоулках происходили сцены и разговоры, неразлучные с этим
временем во всех городах, где много солдат, извозчиков, работников и
особенного рода существ, в виде дам в красных шалях и башмаках без чулок,
которые, как летучие мыши, шныряют по перекресткам. Чичиков не замечал их и
даже не заметил многих тоненьких чиновников с тросточками, которые,
вероятно сделавши прогулку за городом, возвращались домой. Изредка доходили
до слуха его какие-то, казалось, женские восклицания:"Врешь, пьяница!я
никогда не позволяла ему такого грубиянства!" - или: "Ты не дерись, невежа,
а ступай в часть, там я тебе докажу!.." Словом, те слова которые вдруг
отдадут, как варом, какого-нибудь замечтавшегося двадцатилетнего юношу,
когда, возвращаясь из театра, несет он в голове испанскую улицу, ночь,
чудный женский образ с гитарой и кудрями. Чего нет и что не грезится в
голове его? он в небесах и к Шиллеру заехал в гости - и вдруг раздаются над
ним, как гром, роковые слова, и видит он, что вновь очутился на земле, и
даже на Сенной площади, и даже близ кабака, и вновь пошла по-будничному
щеголять перед ним жизнь.
яму, в ворота гостиницы, и Чичиков был встречен Петрушкою, который одною
рукою придерживал полу своего сюртука, ибо не любил, чтобы расходились
полы, а другою стал помогать ему вылезать из брички. Половой тоже выбежал,
со свечою в руке и салфеткою на плече. Обрадовался ли Петрушка приезду
барина, неизвестно, по крайней мере они перемигнулись с Селифаном, и
обыкновенно суровая его наружность на этот раз как будто несколько
прояснилась.
какой-то военный, занял шестнадцатый номер.
в свою комнату. Проходя переднюю, он покрутил носом и сказал Петрушке: - Ты
бы по крайней мере хоть окна отпер!
сам знал, что он соврал, но уж не хотел ничего возражать. После сделанной
поездки он чувствовал сильную усталость. Потребовавши самый легкий ужин,
состоявший только в поросенке, он тот же час разделся и, забравшись под
одеяло, заснул сильно, крепко, заснул чудным образом, как спят одни только
те счастливцы, которые не ведают ни геморроя, ни блох, ни слишком сильных
умственных способностей.
слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьями
колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода
дорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу
огоньками, и предстанут пред ним знакомые комнаты, радостный крик
Афанасьев Роман
Земляной Андрей
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Каргалов Вадим
Суворов Виктор