казенное кушанье, потому что в этот день обед начинался раньше. Никто,
впрочем, не начинал еще есть, хоть иным бы и хотелось, но наблюдалось перед
другими приличие. Ждали священника, и уже после него полагались разговени.
Между тем еще не успело совсем ободнять, как уже начали раздаваться за
воротами острога призывные крики ефрейтора: "Поваров!" Эти крики
раздавались чуть не поминутно и продолжались почти два часа. Требовали
поваров с кухни, чтоб принимать приносимое со всех концов города в острог
подаяние. Приносилось оно в чрезвычайном количестве в виде калачей, хлеба,
ватрушек, пряжеников, шанег, блинов и прочих сдобных печений. Я думаю, не
осталось ни одной хозяйки из купеческих и мещанских домов во всем городе,
которая бы не прислала своего хлеба, чтоб поздравить с великим праздником
"несчастных" и заключенных. Были подаяния богатые - сдобные хлеба из
чистейшей муки, присланные в большом количестве. Были подаяния и очень
бедные - такой какой-нибудь грошовый калачик и две каких-нибудь черные
шаньги, чуть-чуть обмазанные сметаной: это уже был дар бедняка бедняку, из
последнего. Все принималось с одинаковою благодарностью, без различия даров
и даривших. Принимавшие арестанты снимали шапки, кланялись, поздравляли с
праздником и относили подаяние на кухню. Когда же набрались целые груды
подаянного хлеба, требовали старших из каждой казармы, и они уже
распределили все поровну, по казармам. Не было ни спору, ни брани; дело
вели честно, поровну. Что пришлось на нашу казарму, разделили уже у нас;
делил Аким Акимыч и еще другой арестант; делили своей рукой и своей рукой
раздавали каждому. Не было ни малейшего возражения, ни малейшей зависти от
кого-нибудь; все остались довольны; даже подозрения не могло быть, что
подаяние можно утаить или раздать не поровну. Устроив свои дела в кухне,
Аким Акимыч приступил к своему облачению, оделся со всем приличием и
торжественностью, не оставив ни одного крючочка незастегнутым, и, одевшись,
тотчас же приступил к настоящей молитве. Он молился довольно долго. На
молитве стояло уже много арестантов, большею частью пожилых. Молодежь
помногу не молилась: так разве перекрестится кто, вставая, даже и в
праздник. Помолившись, Аким Акимыч подошел ко мне и с некоторою
торжественностью поздравил меня с праздником. Я тут же позвал его на чай, а
он меня на своего поросенка. Спустя немного прибежал ко мне и Петров
поздравить меня. Он, кажется, уж выпил и хоть прибежал запыхавшись, но
многого не сказал, а только постоял недолго передо мной с каким-то
ожиданием и вскоре ушел от меня на кухню. Между тем в военной казарме
приготовлялись к принятию священника. Эта казарма была устроена не так, как
другие: в ней нары тянулись около стен, а не посредине комнаты, как во всех
прочих казармах, так что это была единственная в остроге комната, не
загроможденная посредине. Вероятно, она и устроена была таким образом, чтоб
в ней, в необходимых случаях, можно было собирать арестантов. Среди комнаты
поставили столик, накрыли его чистым полотенцем, поставили на нем образ и
зажгли лампадку. Наконец пришел священник с крестом и святою водою.
Помолившись и пропев перед образом, он стал перед арестантами, и все с
истинным благоговением стали подходить прикладываться к кресту. Затем
священник обошел все казармы и окропил их святою водою. На кухне он
похвалил наш острожный хлеб, славившийся своим вкусом в городе, и арестанты
тотчас же пожелали ему послать два свежих и только что выпеченных хлеба; на
отсылку их немедленно употреблен был один инвалид. Крест проводили с тем же
благоговением, с каким и встретили, и затем почти тотчас же приехали
плац-майор и комендант. Коменданта у нас любили и даже уважали. Он обошел
все казармы в сопровождении плац-майора, всех поздравил с праздником, зашел
в кухню и попробовал острожных щей. Щи вышли славные; отпущено было для
такого дня чуть не по фунту говядины на каждого арестанта. Сверх того,
сготовлена была просяная каша, и масла отпустили вволю. Проводив
коменданта, плац-майор велел начинать обедать. Арестанты старались не
попадаться ему на глаза. Не любили у нас его злобного взгляда из-под очков,
которым он и теперь высматривал направо и налево, не найдется ли
беспорядков, не попадется ли какой-нибудь виноватый.
не могу объяснить, как это случилось: тотчас же по отъезде плац-майора,
каких-нибудь пять минут спустя, оказалось необыкновенно много пьяного
народу, а между тем, еще за пять минут, все были почти совершенно трезвые.
Явилось много рдеющих и сияющих лиц, явились балалайки. Полячок со скрипкой
уже ходил за каким-то гулякой, нанятый на весь день, и пилил ему веселые
танцы. Разговор становился хмельнее и шумнее. Но отобедали без больших
беспорядков. Все были сыты. Многие из стариков и солидных отправились
тотчас же спать, что сделал и Аким Акимыч, полагая, кажется, что в большой
праздник после обеда непременно нужно заснуть. Старичок из стародубовских
старообрядцев, вздремнув немного, полез на печку, развернул свою книгу и
промолился до глубокой ночи, почти не прерывая молитвы. Ему тяжело было
смотреть на "страм", как говорил он про всеобщую гулянку арестантов. Все
черкесы уселись на крылечке и с любопытством, а вместе и с некоторым
омерзением смотрели на пьяный народ. Мне повстречался Нурра: "Яман, яман! -
сказал он мне, покачивая головою с благочестивым негодованием, - ух, яман!
Аллах сердит будет!" Исай Фомич упрямо и высокомерно засветил в своем
уголку свечку и начал работать, видимо показывая, что ни во что не считает
праздник. Кой-где по углам начались майданы. Инвалидов не боялись, а в
случае унтер-офицера, который сам старался ничего не замечать, поставили
сторожей. Караульный офицер раза три заглядывал во весь этот день в острог.
Но пьяные прятались, майданы снимались при его появлении, да и сам он,
казалось, решался не обращать внимания на мелкие беспорядки. Пьяный человек
в этот день считался уже беспорядком мелким. Мало-помалу народ
разгуливался. Начинались и ссоры. Трезвых все-таки оставалось гораздо
большая часть, и было кому присмотреть за нетрезвыми. Зато уж гулявшие пили
без меры. Газин торжествовал. Он разгуливал с самодовольным видом около
своего места на нарах, под которое смело перенес вино, хранившееся до того
времени где-то в снегу за казармами, в потаенном месте, и лукаво
посмеивался, смотря на прибывавших к нему потребителей. Сам он был трезв и
не выпил ни капли. Он намерен был гулять в конце праздника, обобрав
предварительно все денежки из арестантских карманов. По казармам
раздавались песни. Но пьянство переходило уже в чадный угар, и от песен
недалеко было до слез. Многие расхаживали с собственными балалайками,
тулупы внакидку, и с молодецким видом перебирали струны. В особом отделении
образовался даже хор, человек из восьми. Они славно пели под аккомпанемент
балалаек и гитар. Чисто народных песен пелось мало. Помню только одну,
молодецки пропетую:
встречал. В конце песни прибавлялось несколько стихов:
впрочем все известные. Одна из них: "Бывало... " - юмористическая,
описывающая, как прежде человек веселился и жил барином на воле, а теперь
попал в острог. Описывалось, как он подправлял прежде "бламанже
шемпанским", а теперь -
и так далее. Только у нас произносили не "капитал", а "копитал", производя
капитал от слова "копить"; пелись тоже заунывные. Одна была чисто
каторжная, тоже, кажется, известная:
вероятно, каким-нибудь ссыльным, с приторными и довольно безграмотными
словами. Из нее я вспоминаю теперь несколько стихов:
Василенко Иван
Лукин Евгений
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Корнев Павел
Березин Федор