мы вошли в первую комнату, через которую, по всей длине ее, тянулся
довольно опрятный прилавок, весь уставленный закусками, подовыми пирогами,
расстегаями и графинами с настойками разных цветов, как Маслобоев быстро
отвел меня в угол и сказал:
получил полмиллиона после отца и теперь кутит. В Париж ездил, денег там
видимо-невидимо убил, там бы, может, и все просадил, да после дяди еще
наследство получил и вернулся из Парижа; так здесь уж и добивает остальное.
Через год-то он, разумеется, пойдет по миру. Глуп как гусь - и по первым
ресторанам, и в подвалах и кабаках, и по актрисам, и в гусары просился -
просьбу недавно подавал. Другой, пожилой, - Архипов, тоже что-то вроде
купца или управляющего, шлялся и по откупам; бестия, шельма и теперешний
товарищ Сизобрюхова, Иуда и Фальстаф, все вместе, двукратный банкрот и
отвратительно чувственная тварь, с разными вычурами. В этом роде я знаю за
ним одно уголовное дело; вывернулся. По одному случаю я очень теперь рад,
что его здесь встретил; я его ждал... Архипов, разумеется, обирает
Сизобрюхова. Много разных закоулков знает, тем и драгоценен для этаких
вьюношей. Я, брат, на него уже давно зубы точу. Точит на него зубы и
Митрошка, вот тот молодцеватый парень, в богатой поддевке, - там, у окна
стоит, цыганское лицо. Он лошадьми барышничает и со всеми здешними гусарами
знаком. Я тебе скажу, такой плут, что в глазах у тебя будет фальшивую
бумажку делать, а ты хоть и видел, а все-таки ему ее разменяешь. Он в
поддевке, правда в бархатной, и похож на славянофила (да это, по-моему, к
нему и идет), а наряди его сейчас в великолепнейший фрак и тому подобное,
отведи его в английский клуб да скажи там: такой-то, дескать, владетельный
граф Барабанов, так там его два часа за графа почитать будут, - и в вист
сыграет, и говорить по-графски будет, и не догадаются; надует. Он плохо
кончит. Так вот этот Митрошка на пузана крепко зубы точит, потому у
Митрошки теперь тонко, а пузан у него Сизобрюхова отбил, прежнего приятеля,
с которого он не успел еще шерсточку обстричь. Если они сошлись теперь в
ресторации, так тут, верно, какая-нибудь штука была. Я даже знаю какая и
предугадываю, что Митрошка, а не кто другой, известил меня, что Архипов с
Сизобрюховым будут здесь и шныряют по этим местам за каким-то скверным
делом. Ненавистью Митрошки к Архипову я хочу воспользоваться, потому что
имею свои причины; да и явился я здесь почти по этой причине. Виду же
Митрошке не хочу показывать, да и ты на него не засматривайся. А когда
будем выходить отсюда, то он, наверно, сам ко мне подойдет и скажет то, что
мне надо... А теперь пойдем, Ваня, вон в ту комнату, видишь? Ну, Степан, -
продолжал он, обращаясь к половому, - понимаешь, чего мне надо?
ведь, ты на меня смотришь. Удивляешься? Не удивляйся. Все может с человеком
случиться, что даже и не снилось ему никогда, и уж особенно тогда... ну, да
хоть тогда, когда мы с тобой зубрили Корнелия Непота! Вот что, Ваня, верь
одному: Маслобоев хоть и сбился с дороги, но сердце в нем то же осталось, а
обстоятельства только переменились. Я хоть и в саже, да никого не гаже. И в
доктора поступал, и в учителя отечественной словесности готовился, и об
Гоголе статью написал, и в золотопромышленники хотел, и жениться собирался
- жива-душа калачика хочет, и она согласилась, хотя в доме такая благодать,
что нечем кошки из избы было выманить. Я было уж к свадебной церемонии и
сапоги крепкие занимать хотел, потому у самого были уж полтора года в
дырьях... Да и не женился. Она за учителя вышла, а я стал в конторе
служить, то есть не в коммерческой конторе, а так, просто в конторе. Ну,
тут пошла музыка не та. Протекли годы, и я теперь хоть и не служу, но
денежки наживаю удобно: взятки беру и за правду стою; молодец против овец,
а против молодца и сам овца. Правила имею: знаю, например, что один в поле
не воин, и - дело делаю. Дело же мое больше по подноготной части...
понимаешь?
официально, отчасти и по собственному призванию. Вот что, Ваня: водку пью.
А так как ума я никогда не пропивал, то знаю и мою будущность. Время мое
прошло, черного кобеля не отмоешь добела. Одно скажу: если б во мне не
откликался еще человек, не подошел бы я сегодня к тебе, Ваня. Правда твоя,
встречал я тебя, видал и прежде, много раз хотел подойти, да все не смел,
все откладывал. Не стою я тебя. И правду ты сказал, Ваня, что если и
подошел, так только потому, что хмельной. И хоть все это сильнейшая ерунда,
но мы обо мне покончим. Давай лучше о тебе говорить. Ну, душа: читал!
Читал, ведь и я прочел! Я, дружище, про твоего первенца говорю. Как прочел
- я, брат, чуть порядочным человеком не сделался! Чуть было; да только
пораздумал и предпочел лучше остаться непорядочным человеком. Так-то...
крепко умиляться, чуть не до слез. Маслобоев был всегда славный малый, но
всегда себе на уме и развит как-то не по силам; хитрый, пронырливый, пролаз
и крючок еще с самой школы, но в сущности человек не без сердца; погибший
человек. Таких людей между русскими людьми много. Бывают они часто с
большими способностями; но все это в них как-то перепутывается, да сверх
того они в состоянии сознательно идти против своей совести из слабости на
известных пунктах, и не только всегда погибают, но и сами заранее знают,
что идут к погибели. Маслобоев, между прочим, потонул в вине.
слава сперва прогремела; читал потом на тебя разные критики (право, читал;
ты думаешь, я уж ничего не читаю); встречал тебя потом в худых сапогах, в
грязи без калош, в обломанной шляпе и кой о чем догадался. По журналистам
теперь промышляешь?
лягу себе на диван (а у меня диван славный, с пружинами) и думаю, что вот
я, например, какой-нибудь Гомер или Дант, или какой-нибудь Фридрих
Барбаруса, - ведь все можно себе представить. Ну, а тебе нельзя
представлять себе, что ты Дант или Фридрих Барбаруса, во-первых, потому что
ты хочешь быть сам по себе, а во-вторых, потому что тебе всякое хотение
запрещено, ибо ты почтовая кляча. У меня воображение, а у тебя
действительность. Послушай же откровенно и прямо, по-братски (не то на
десять лет обидишь и унизишь меня), - не надо ли денег? Есть. Да ты не
гримасничай. Деньги возьми, расплатись с антрепренерами, скинь хомут, потом
обеспечь себе целый год жизни и садись за любимую мысль; пиши великое
произведение! А? Что скажешь?
теперь отвечать, а почему - долго рассказывать. Есть обстоятельства.
Впрочем, обещаюсь: все расскажу тебе потом, по-братски. За предложение
благодарю: обещаюсь, что приду к тебе и приду много раз. Но вот в чем дело:
ты со мной откровенен, а потому и я решаюсь спросить у тебя совета, тем
более что ты в этих делах мастак.
кондитерской. Странное дело: когда я рассказывал, мне по глазам его
показалось, что он кой-что знает из этой истории. Я спросил его об этом.
что умер какой-то старик в кондитерской. А об мадам Бубновой я
действительно кой-что знаю. С этой дамы я уж взял два месяца тому назад
взятку. Je prends mon bien, ou je le trouve9 и только в этом смысле похож
на Мольера. Но хотя я и содрал с нее сто рублей, все-таки я тогда же дал
себе слово скрутить ее уже не на сто, а на пятьсот рублей. Скверная баба!
Непозволительными делами занимается. Оно бы ничего, да иногда уж слишком до
худого доходит. Ты не считай меня, пожалуйста, Дон-Кихотом. Дело все в том,
что может крепко мне перепасть, и когда я, полчаса тому назад, Сизобрюхова
встретил, то очень обрадовался. Сизобрюхова, очевидно, сюда привели, и
привел его пузан, а так как я знаю, по какого рода делам пузан особенно
промышляет, то и заключаю... Ну, да уж я его накрою! Я очень рад, что от
тебя про эту девочку услыхал; теперь я на другой след попал. Я ведь, брат,
разными частными комиссиями занимаюсь, да еще с какими людьми знаком!
Разыскивал я недавно одно дельце, для одного князя, так я тебе скажу -
такое дельце, что от этого князя и ожидать нельзя было. А то, хочешь,
другую историю про мужнюю жену расскажу? Ты, брат, ко мне ходи, я тебе
таких сюжетов наготовил, что, опиши их, так не поверят тебе...
----
Семенова Мария
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Доставалов Александр
Акунин Борис
Никитин Юрий