мол, ты слепа?" - "От бога, говорю, ваше высокое благородие". - "Какой
тут бог, от воспы, чай?" - это он-то все говорит. "А воспа-то, говорю,
от кого же?" - "Ну, да, от бога, держи карман! Вы, говорит, в сырости да
в нечистоте всю жизнь копаетесь, а бог виноват!"
знаю как! "За что же, мол, ты бога-то обидел?" - говорю я ему. А он не
то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза: "Утрись, говорит, может, будешь
видеть", - и был таков.
требовал, чтобы была выслушана речь его защитника, то Грустилов должен
был скрепя сердце исполнить его требование. И точно: вышел из толпы ка-
кой-то отставной подъячий и стал говорить. Сначала говорил он довольно
невнятно, но потом вник в предмет и, к общему удивлению, вместо того
чтобы защищать, стал обвинять. Это до того подействовало на Линкина, что
он сейчас же не только сознался во всем, но даже много прибавил такого,
чего никогда и не бывало.
диаволом. И начал себя бездельным обычаем спрашивать, точно ли один че-
ловек обладает душою, и нет ли таковой у гадов земных! И, взяв лягушку,
исследовал. И по исследовании нашел: точно; душа есть и у лягушки, токмо
малая видом и не бессмертная.
истории. В переписке же Пфейферши сохранились лишь следующие строки об
этом деле: "Вы, мужчины, очень счастливы; вы можете быть твердыми; но на
меня вчерашнее зрелище произвело такое действие, что Пфейфер не на шутку
встревожился и поскорей дал мне принять успокоительных капель". И
только.
Грустилова еще были кой-какие сомнения насчет предстоящего ему образа
действия, то с этой минуты они совершенно исчезли. Вечером того же дня
он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому,
Яшеньке, предоставил кафедру философии, которую нарочно для него создал
в уездном училище. Сам же усердно принялся за сочинение трактата: "О
восхищениях благочестивой души".
сделался почти неузнаваем. Вместо прежнего буйства и пляски наступила
могильная тишина, прерываемая лишь звоном колоколов, которые звонили на
все манеры: и во вся, и в одиночку, и с перезвоном. Капища запустели;
идолов утопили в реке, а манеж, в котором давала представления девица
Гандон, сожгли. Затем по всем улицам накурили смирною и ливаном, и тогда
только обнадежились, что вражья сила окончательно посрамлена.
весело-буйственного перешли к бездействию мрачному. Напрасно они возде-
вали руки, напрасно облагали себя поклонами, давали обеты, постились,
устраивали процессии - бог не внимал мольбам. Кто-то заикнулся было ска-
зать, что "как-никак, а придется в поле с сохою выйти", но дерзкого едва
не побили каменьями и в ответ на его предложение утроили усердие.
нельзя было узнать; он расчесал себе волосы, завел бархатную поддевку,
душился, мыл руки добела и в этом виде ходил по школам и громил тех, ко-
торые надеются на князя мира сего. Горько издевался он над суетными,
тщеславными, высокоумными, которые о пище телесной заботятся, а духовною
небрегут, и приглашал всех удалиться в пустыню. Яшенька, с своей сторо-
ны, учил, что мир, который мы думаем очима своима видети, есть сонное
некое видение, которое насылается на нас врагом человечества, и что сами
мы не более как странники, из лона исходящие и в оное же лоно входящие.
По мнению его, человеческие души, яко жито духовное, в некоей житнице
сложены, и оттоль, в мере надобности, спущаются долу, дабы оное сонное
видение вскорости увидети и по малом времени вспять в благожелаемую жит-
ницу благопоспешно возлететь. Существенные результаты такого учения зак-
лючались в следующем: 1) что работать не следует; 2) тем менее надлежит
провидеть, заботиться и пещись, и 3) следует возлагать упование и созер-
цать - и ничего больше. Парамоша указывал даже, как нужно созерцать.
"Для сего, - говорил он, - уединись в самый удаленный угол комнаты,
сядь, скрести руки под грудью и устреми взоры на пупок".
по домам и рассказывала, как однажды черт водил ее по мытарствам, как
она первоначально приняла его за странника, но потом догадалась и срази-
лась с ним. Основные начала ее учения были те же, что у Парамоши и
Яшеньки, то есть, что работать не следует, а следует созерцать. "И,
главное, подавать нищим, потому что нищие не о мамоне пекутся, а о том,
как бы душу свою спасти", - присовокупляла она, протягивая при этом ру-
ку. Проповедь эта шла столь успешно, что глуповские копейки дождем сыпа-
лись в ее карманы, и в скором времени она успела скопить довольно значи-
тельный капитал. Да и нельзя было не давать ей, потому что она всякому,
не подающему милостыни, без церемонии плевала в глаза и, вместо извине-
ния, говорила только: "Не взыщи!"
уже не удовлетворяла. Она удовлетворяла лишь внешним образом, но настоя-
щего уязвления не доставляла. Конечно, они не высказывали этого публично
и даже в точности исполняли обрядовую сторону жизни, но это была только
внешность, с помощью которой они льстили народным страстям. Ходя по ули-
цам с опущенными глазами, благоговейно приближаясь к папертям, они как
бы говорили смердам: "Смотрите! и мы не гнушаемся общения с вами!" - но,
в сущности, мысль их блуждала далече. Испорченные недавними вакханалиями
политеизма и пресыщенные пряностями цивилизации, они не довольствовались
просто верою, но искали каких-то "восхищений". К сожалению, Грустилов
первый пошел по этому пагубному пути и увлек за собой остальных. Приме-
тив на самом выезде из города полуразвалившееся здание, в котором неког-
да помещалась инвалидная команда, он устроил в нем сходбища, на которые
по ночам собирался весь так называемый глуповский бомонд. Тут сначала
читали критические статьи г. Н.Страхова, но так как они глупы, то скоро
переходили к другим занятиям. Председатель вставал с места и начинал
корчиться; примеру его следовали другие; потом, мало-помалу, все начина-
ли скакать, кружиться, петь и кричать, и производили эти неистовства до
тех пор, покуда, совершенно измученные, не падали ниц. Этот момент
собственно и назывался "восхищением".
ределительно отвечать на этот вопрос довольно трудно. Главное пре-
пятствие для его бессрочности представлял, конечно, недостаток продо-
вольствия, как прямое следствие господствовавшего в то время аскетизма;
но, с другой стороны, история Глупова примерами совершенно положительны-
ми удостоверят, что продовольствие совсем не столь необходимо для счас-
тия народов, как это кажется с первого взгляда. Ежели у человека есть
под руками говядина, то он, конечно, охотнее питается ею, нежели други-
ми, менее питательными веществами; но если мяса нет, то он столь же
охотно питается хлебом, а буде и хлеба недостаточно, то и лебедою. Стало
быть, это вопрос еще спорный. Как бы то ни было, но безобразная глуповс-
кая затея разрешилась гораздо неожиданнее и совсем не от тех причин, ко-
торых влияние можно было бы предполагать самым естественным.
нятий, штаб-офицер, которому было случайно оказано пренебрежение. А
именно, еще во времена политеизма, на именинном пироге у Грустилова,
всем лучшим гостям подали уху стерляжью, а штаб-офицеру, - разумеется,
без ведома хозяина, - досталась уха из окуней. Гость проглотил обиду
("только ложка в руке его задрожала", говорит летописец), но в душе пок-
лялся отомстить. Начались контры; сначала борьба велась глухо, но потом,
чем дальше, тем разгоралась все пуще и пуще. Вопрос об ухе был забыт и
заменился другими вопросами политического и теологического свойства, так
что когда штаб-офицеру, из учтивости, предложили присутствовать при
"восхищениях", то он наотрез отказался.
следил за всем, что там происходило. Скакание, кружение, чтение статей
Страхова - ничто не укрывалось от его проницательности. Но он ни словом,
ни делом не выразил ни порицания, ни одобрения всем этим действиям, а
хладнокровно выжидал, покуда нарыв созреет. И вот, эта вожделенная мину-
та наконец наступила: ему попался в руки экземпляр сочиненной Грустило-
вым книги: "О восхищениях благочестивой души"...
в упраздненный дом инвалидной команды. Чтение статей Страхова уже кончи-
лось, и собравшиеся начали слегка вздрагивать; но едва Грустилов, в ка-
честве председателя собрания, начал приседать и вообще производить пред-
варительные действия, до восхищения души относящиеся, как снаружи послы-
шался шум. В ужасе бросились сектаторы ко всем наружным выходам, забыв
даже потушить огни и устранить вещественные доказательства... Но было
уже поздно.
щий взор...
ностью оговаривался. "Идет некто за мной, - говорил он, - который будет
еще ужаснее меня".