Чтение 32–й страницы книги ~У земли на макушке~

трогательно написанные биографии. Полоса-то была игрушечная, метров около
двухсот... Пошли спать.

-- Сто девяносто метров, Боря,-- поправил Олег.-- Все-таки людей и
самое ценное оборудование удалось вывезти. А вот в наших домиках, наверно,
живут теперь золотые рыбки. Ба, уже половина третьего, скоро на вахту! Чего
бы откушать, товарищ дежурный?

Я отправился на камбуз, вскипятил в кастрюле воду и бросил в нее связку
сосисок. Из головы не выходило грозное видение: неотвратимо, с чудовищным
грохотом надвигающийся на мирный лагерь двухэтажный вал торосов, одно из
самых страшных стихийных бедствий, уготовленных природой для проверки
человека на стойкость. Ледяная стена, сметая все со своего пути, идет со
скоростью нескольких метров в минуту на двух парней, с которыми я только что
сидел за столом, а эти парни, едва успев спастись, снова уходят в Арктику,
потом снова и снова. Каменные они, что ли, или у них нет нервов? А Толя
Васильев, Володя Агафонов, все остальные ребята, среди которых я,
свалившийся с неба гость, оказался на несколько недель? Их глаза видели
такое, что может лишь присниться в полную кошмаров ночь. Под ними лопались
льды, их заметала пурга, обжигали морозы, преследовали медведи; сию минуту
их жизням угрожают самые мрачные силы Арктики -- а эти парни ведут тебя так,
словно пришли к теще на именины.

Держа в одной руке тарелку с сосисками, а в другой-- чайник с кофе, я
кое-как отворил дверь.

ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ (Окончание)

В кают-компании стоял хохот. Это вернувшийся Булатов затеял разговор о
способах борьбы с трещинами.

-- На одну из станций "Северный полюс",-- рассказывал он, -- прибыло
письмо. Кузнецы, отец и сын, писали, что их взволновало сообщение в газетах
о трещинах на станции, и посему они вносят такое предложение: вморозить в
края разводий железные стержни и сжать непокорные льдины цепями.

-- -- Это дорого,-- прогудел Васильев,-- лучше склеивать их клеем БФ.

-- Антинаучно,-- возразил Агафонов.-- Куда проще сажать по краям
деревья, чтобы они скрепляли льдины своими корнями.

Володя Гвоздков, который забрел на огонек, тут же предложил
оригинальную идею механизма, сшивающего льды суровыми нитками -- по принципу
швейных машин, а Толя Александров, аэролог, полагал, что куда надежнее
заливать трещины цементом.

Веселье вспыхнуло с новой силой, когда вошел Олег Брок и протянул
Васильеву радиограмму. Толя подергал усы, чертыхнулся и пустил радиограмму
по рукам:

ему вменялось в обязанность доставить в институт для анализа тридцать
литров морской воды.

-- Ну как ее тащить?-- сокрушался несчастный Васильев и обрушился на
Олега:-- Не мог подождать, через несколько часов я спокойно бы улетел!

Сочувственные реплики друзей заставили Васильева бежать из
кают-компании. Вскоре разошлись и остальные. Я остался один, прибрал
помещение, вымыл посуду-- и тут меня поразила пренеприятнейшая мысль: я
намертво забыл о дизельной. А ведь механик Лебедев, ложась спать, строго
предупредил, что каждый час я должен следить за показаниями приборов!
Пришлось со всех ног мчаться в дизельную. Я смутно помнил, что если
температура воды будет такая-то, а давление масла таким-то, Лебедева следует
немедленно и беспощадно выдернуть из постели. Я бросился в расположенный
рядом с кают-компанией домик механиков. Лебедев безмятежно спал,
по-домашнему всхрапывая. Растормошив его, я спросил, на какие показания он
велел обратить внимание.

-- Температура воды не выше ста, давление не ниже двух, -- пробормотал
Николай Васильевич и с головой укрылся одеялом. Я вновь пошел в дизельную и
сразу же понял, как своевременно это сделал. Приборы показывали жуткую
картину: вода, наверное, давно выкипела, а давление масла отсутствовало
вовсе. Я снова разбудил Лебедева и сообщил, что дизельная вот-вот взлетит на
воздух. Через несколько мгновений сонный механик в наброшенной на белье шубе
стоял перед приборами.

-- Ну как? -- встревоженно спросил я.

-- Вы на какие приборы смотрели?-- простонал Лебедев."

Я показал: вот на эти.

-- А надобыло на те! -- Лебедев вполголоса пробормотал еще что-то, но
за треском дизеля я не расслышал.

Лагерь уснул. Я бродил вокруг кают-компании, то и дело поглядывая в
бинокль на торосы. Если они начнут двигаться, я обязан немедленно поднимать
тревогу. Медведь появится -- тоже тревога. Я в сердцах обругал Жульку и
Пузана: днем они вечно вертятся под ногами, а ночью их с фонарем не
разыщешь. С ними было бы как-то веселее. Впрочем, у меня есть карабин.
Вручая его, комендант Васильев напомнил, что медведя надо стрелять в
лопатку, а если встанет на задние лапы -- в грудь. Я скептически заглянул в
лишенный нарезов ствол и пришел к выводу, что с медведем придется вступать в
рукопашную схватку (три раунда по три минуты, победитель получает все). К
удовольствию одного из нас этот поединок не состоялся -- по причине неявки
другого из нас, которому и засчитано поражение. Заходил я и в домики,
проверить, не дымят ли печки. Нет печки не дымили, а ребята крепко спали,
утомленные работой и событиями уходящей ночи. Скоро переполненные домики
примут нормальный вид: возле многих нар стоят наготове чемоданы. Улетают
Панов, Васильев, Баранов, Панфилов, Александров и Кизино -- ветераны
станции.

А это что такое? Возле разводы" чернеет какая-то фигура. Явное
нарушение правил: в одиночку из лагеря выходить запрещено, тем более -- без
доклада дежурному. Вскоре;'-, фигура начала приближаться, приобретая
характерные очертания Кизино. Я сурово отчитал метеоролога аа самовольство,
и Кизино твердо обещал етиыне никогда, никогда не преступать правил
внутреннего распорядка.

-- Я по дороге запишу, можно? В какую сторону едете?

-- На остров Диксон. Трудное молчание.

-- А после вашего возвращения? -- робко спрашивает репортер.

-- Пожалуйста, поговорим.

-- Где, Алексей Федорович?

-- В Мирном. Приходите к десяти вечера. Только не опаздывайте.

Или такая история. Когда Трешников был начальником антарктической
экспедиции, он издал приказ:

ввиду опасности падений в трещины ходить только группами и со
спасательными средствами. И вот однажды в сопровождении Георгия Ивановича
Матвейчука начальник отправился на обход, забыв захватить веревки.

-- А как же быть с приказом? -- иронически сокрушался Матвейчук.

-- Придется влепить самому себе выговор,-- посмеивался Трешников.

Неожиданно послышался треск, Матвейчук обернулся -- и увидел своего
начальника, провалившегося в щель ледника у самого соприкосновения с
океаном. Провалился, расставил руки -- висит.

-- Ты жив, Алексей Федорович?-- нагнувшись, осведомился Матвейчук.

-- Жив, жив! Беги за ребятами, пусть захватят доску и веревки!

-- Бегу! А ты провисишь?

Из щели послышался приглушенный, но сердечный ответ.

Прошло несколько минут, и Трешников снова услышал голос Матвейчука:

-- Ты жив, Алексей Федорович?

-- Да! Где ребята?

-- Понимаешь, я вернулся, чтобы узнать" жив ли ты. -- Погоди же!--
пообещал Трешников.

Минут через десять примчались ребята, бросили веревку, и нарушивший
свой же приказ начальник кое-как выбрался из пропасти. Ребята не поверили
своим глазам: Трешников сумел так долго держаться, несмотря на то, что у
него была вывихнута при падении рука.

Вот так силища!

И десятки других историй, подлинных и выдуманных, над которыми
Трешников сам смеется, возмущаясь и одновременно восхищаясь
изобретательностью неведомых рассказчиков.

Больше всего его веселит крепко прилипший титул-- "хозяин Арктики". Вот
и сейчас кто-то ввалился в кают-компанию и пошутил: "Прилетел "хозяин.
Арктики" и такую погоду привез, что без солнечных очков выйти невозможно!"

-- А что, интересно, говорили на Диксоне, где я пять дней проторчал
из-за пурги? -- смеялся Трешников. - Меня представил ему Булатов.

-- Долго думаете здесь пробыть?.-- спросил Алексей Федорович.

-- Пока не попросят -- ответил я,-- от добра добра не ищут; кормят
великолепно, сплю в теплом мешке, кино каждый день бесплатное -- куда
торопиться? Трешников сокрушенно покачал головой. -- Вспомнил одного
корреспондента, -- проворчал он. Как-то ранней весной на дрейфующую станцию
прислали подарок-- ящик помидоров. Корреспондент пришел в полный восторг и
из всего многообразия своих впечатлений сосредоточил внимание читателя на
самом сильном: как он наелся свежих помидоров на полюсе. Так умилялся -- ну
просто не жизнь на льдине, а малина!

Я обещал Алексею Федоровичу ни словом не заикаться о свежих помидорах и
честно выполнил свое обещание: можете хоть пять раз перелистать мои записки
-- все равно никаких помидоров не обнаружите. Зато я отыграюсь на
апельсинах, про которые никаких клятв не давал. Не скажу, чтобы на станции
были горы, целые пирамиды, терриконы апельсинов, но несколько ящиков
"Аннушка" привезла. В День станции каждому из нас досталось по одному
ярко-рыжему плоду, так что свой первый в нынешнем году апельсин я съел
именно на полюсе.

Кают-компанию заполнили все свободные от вахт; шла та непринужденная
беседа, из которой начальство может узнать о работе подчиненных куда больше,
чем из самого толкового и длинного доклада. Меня и тогда и при последующих
встречах с Алексеем Федоровичем приятно поражало отношение к нему
зимовщиков. Они как будто забывали, что Трешников директор института, их
непосредственное и самое высокое начальство,-- ни разу я не увидел и намека