правду я говорю, сэр?
ветви нашего рода уже давно живут врозь, да притом я чуть не с детства
солдат.
противу моих правил, а потому я спустил с плеча халат и молча показал
шрам от раны, полученной в Эдинбургской крепости. Роули посмотрел на не-
го с благоговейным страхом.
что скачки да игру в кости, и так всю жизнь. Что ж, это как полагается,
но только я - вот что скажу: толку от этого чуть. А вот...
теперь, как вас увидел, и опять скажу!
мою улыбку и улыбнулся мне в ответ.
го понимаю. Я могу отличить, кто настоящий джентльмен, а кто нет. Пускай
мистер Поуль катится куда подале вместе со своим хозяином! Прошу про-
щенья, мистер Энн, за этакие слова, - прибавил он, вдруг покраснев до
ушей. - Мистер Поуль особливо предупреждал меня не болтать лишнего.
ших по чину.
меты туалета превосходно сидят на мне: не кое-как, подобно солдатскому
обмундированию или готовому платью, а так хорошо пригнаны, словно они
вышли из рук искусного, опытного художника, работавшего с любовью и для
приятного ему заказчика.
сказал Роули.
ликнул я.
жаю, граф озаботился, чтобы моим гардеробом занялись его собственный
портной и портной виконта; а так как, по слухам, мы друг с другом очень
схожи, платье мне шили по меркам Алена.
ничего не делает кое-как: огонь в каминах жгли день и ночь, платье зака-
зали самолучшее, и слугу для вас тут же стали обучать.
под стать, мистер Роули!.. И надобно еще сказать о моем кузене - о ви-
конте мистера Поуля, - фигура у него отменная.
гивают в корсет, а то бы ему нипочем не влезть в свое платье.
выносить сор из избы! Не обманывайся. Знаменитейшие мужи древности, в
том числе и Цезарь, и Ганнибал, и папа Иоанн, были бы очень рады, ежели
бы в наших с Аденом летах могли последовать его примеру. Это общая беда
и, право же, - сказал я, отвешивая себе в зеркале поклон, словно собрал-
ся танцевать менуэт, - когда плод трудов так хорош, у кого повернется
язык сказать худое слово?
неожиданностям. Моя комната, мой слуга, мое платье превзошли самые сме-
лые надежды; обед - суп да и все прочие блюда - пробуждал аппетит. Кто
бы мог подумать, что человеку под силу столько съесть за один раз! Я да-
же не предполагал, что на свете найдется гениальный повар, способный
сотворить из обыкновенной говядины и баранины столь разнообразные и вос-
хитительные деликатесы. Вино не уступало всему прочему, доктор оказался
приятнейшим собеседником, к тому же я не, мог удержаться от мысли, что,
быть может, именно я стану обладателем всего этого богатства, всей рос-
коши и изобилия. Это, разумеется, никак не походило ни на жизнь простого
солдата и обед из солдатского котла, ни на жизнь узника и его скудный
рацион, ни на прозябание беглеца и ужасы крытой повозки.
позвали и меня и по широкой лестнице, а потом бесчисленными коридорами
повели в спальню моего двоюродного деда. Не забудьте, что до сей минуты
я еще не встречался с этим необыкновенным человеком, видел лишь доказа-
тельства его богатства и доброты. Вспомните также, что с малых лет я
слышал, как его бесчестят и поносят. В обществе, в котором вращался мой
отец, первый эмигрант никак не мог рассчитывать на доброе слово. По
рассказам, что до меня доходили, мне нельзя было составить о нем ясного
понятия; даже Роумен нарисовал не слишком привлекательный его портрет,
и, когда меня ввели в комнату графа, я поглядел на него критическим взо-
ром. Он полулежал, полусидел на подушках на узенькой кроватке, не шире
походной койки, и словно не дышал. Ему было около восьмидесяти, и он не
выглядел моложе своих лет; не то чтобы лицо его было слишком изборождено
морщинами, но казалось, во всем теле его больше нет ни кровинки, все
краски выцвели, выцвели даже глаза, которые он теперь уже почти не отк-
рывал, точно свет утомлял его. Однако в выражении его лица было столько
насмешливого коварства, что мне стало не по себе, почудилось, будто, ле-
жа вот так, со скрещенными на груди руками, он, точно паук, подстерегает
жертву. Речь его была неспешна и учтива, но не громче вздоха.
на меня в упор поблекшими глазами, но не шевелясь на своих подушках. - Я
посылал за вами и благодарю вас за любезность, с коей вы поспешили ис-
полнить мою просьбу. На свою беду, я не могу встать, чтобы поздороваться
с вами должным образом. Надеюсь, вам в моем доме оказали достойный при-
ем?
долгом явиться на зов старшего в роде.
шать некоторые новости - если только можно назвать новостями события,
которым минуло уже двадцать лет, - о том, чему в конечном счете я обязан
удовольствием видеть вас здесь.
словах, а также и от холодности его обращения мною овладело уныние. Мне
казалось, я попал в пустыню, где нет ни единой близкой души, и слова
восторженной благодарности за оказанный мне прием замерли у меня на гу-
бах.
маю, вам известно, как закончили свой жизненный путь мои несчастные ро-
дители? Остальное - всего лишь обычная судьба бездомного щенка.
жалею о случившемся. Мой племянник, ваш отец, был из тех, кто не внемлет
ничьим советам. Будьте любезны, просто расскажите мне о себе.
горькой улыбкой, - ибо повесть моя начинается у подножия гильотины. Ког-
да в ту ночь огласили список и в нем оказалось имя моей матушки, я был
уже достаточно взрослым, если не по годам, то по скорбному опыту, чтобы
понять меру постигшего меня несчастья. Она... - На минуту я умолк. - До-
вольно будет сказать, что ее подруга, мадам де Шассераде, обещала ей по-
заботиться обо мне, и тюремщики наши соблаговолили разрешить мне ос-
таться в Аббатстве. То было единственное мое убежище; во всей Франции не
нашлось иного угла, кроме тюрьмы, где я мог бы приклонить голову. Я ду-
маю, граф, вы не хуже меня представляете себе, что это была за жизнь и
как там свирепствовала смерть. Прошло совсем немного времени, и в списке
появилось имя мадам де Шассераде. Она препоручила меня заботам мадам де
Нуайто, а та, в свой черед, передала меня мадмуазель де Брей; у меня бы-
ло еще много попечительниц. Я оставался, а они сменялись, как облака;
два-три дня они заботились обо мне, а потом приходилось прощаться наве-
ки, и где-то в окружавшем нас бушующем Париже наступала кровавая развяз-
ка. Я был последнею любовью, единственным утешением этих обреченных жен-
щин. Мне довелось участвовать во многих жестоких сражениях, милорд, но
такого мужества я более не встречал. Все там делалось с улыбкой, как и
полагается в высшем свете; belle maman [35] - так научили меня называть
моих попечительниц, и день-другой новая "милая мамочка" лелеяла меня,
развлекала, учила танцевать менуэт и читать молитвы, а потом, нежно об-
няв на прощание, с улыбкой отправлялась по пути своих предшественниц.
Были и такие, которые плакали. И все это называлось детством! А тем вре-
менем мсье де Кюламбер не спускал с меня глаз и хотел взять из Аббатства
под свою опеку, но мои "милые мамочки" одна за другой противились его
желанию. Где я буду в большей безопасности, возражали они, и что станет-
ся с ними без их любимца? Что ж, скоро я узнал, какова она, эта безопас-
ность! Наступил страшный день резни; в тюрьму ворвались толпы народа; на
меня никто не обращал внимания, даже последняя моя "милая мамочка", ибо
ее постигла ужасная судьба. Я бродил в совершенной растерянности, пока
меня не отыскал какойто человек, явившийся от мсье де Кюламбера. По-ви-
димому, его нарочно за этим и отрядили; чтобы проникнуть внутрь тюрьмы,
он, похоже, запятнал себя немалой кровью - такова была цена, заплаченная
за ничтожное, хнычущее существо! Он взял меня за руку - его рука была