преобладания этих средств базируются непосредственно на символизме.
Средиземноморья до Восточного Китая) показывает нам чрезвычайное развитие
каких-то сложных метаобразований, связанных с грамматическим,
филологическим, логическим и философским осознанием языка, образований,
которые появляются на специфическом языковом культурном фоне, но вырастают
не из него, а наоборот - выявляют в себе очень четкую ориентацию на
символизм. В смысле развития языковых средств все эти феномены можно условно
назвать феноменами регрессивного порядка, поскольку они, как нам
представляется, связывали себя с первичным символизмом сознания посредством
того архаического инструментария, который употреблялся в прежние эпохи
безусловного культурного преобладания символизма сознания над психизмом
языка. Отсюда недоумение историков культуры: как в Индии середины I
тысячелетия до н. э. могли возникнуть столь умозрительные религиозные
учения, как бхагаватизм, джайнизм и буддизм при наличии там
гипертрофированной культовой специализации (абсолютно чужой духу этих
религий), или, как в Китае могла возникнуть религиозная философия даосизма
на фоне преобладания культа предков и невероятного для этого периода
развития языка и письменности?
форме мы встречаемся с тем же явлением, когда речь идет о школе Пифагора. И,
по-видимому, к этим же феноменам, прямо или косвенно, относится и Сократ,
если принять его как то, что реконструируется по философии Платона, которая
была, конечно, в целом феноменом, возникшим в среде решительного
преобладания языка, и которая "потребляла" символизм не в его первичной
форме, а уже сквозь сложные метаобразования языка и спекулятивного мышления.
сознания. Однако если представить себе некую универсальную классификацию, то
в одной клеточке этой классификации мы поместили бы сознание, а феномены,
называемые языком и культурой, были бы в какой-то другой клеточке. Сознание
и культура (в еще большей степени, нежели сознание и язык) друг друга
взаимоисключают по некоторым признакам отношения. Можно сказать так, что мы
нигде не застаем человека вне состояния культуры и языка. В принципе мы не
можем взойти вверх назад по потоку времени и найти человека вне этого
феномена, вне состояния культуры. Проблема истока нереальна методологически,
а не метафизически.
выявляют в отношении друг друга такое свойство, как активная прогрессирующая
несовместимость. Всякий раз, когда мы наблюдаем феномен развития культуры
(не только как суммы способов использования языка, но и как суммы знания),
мы в этом же периоде и регионе обнаруживаем отступление, регресс
символической жизни сознания, и наоборот. Условным пределом прогресса
культуры и регресса символики сознания мы назвали бы такую "идеальную"
ситуацию, когда даже "человек" не будет включен в картину сознания как нечто
выделенное в качестве особой псевдоструктуры, структуры или состояния.
сознанию: нечто от сознания попадает в культуру, подвергается тому, что
можно назвать культурной формализацией, и становится само культурным
формализмом, функционирование которого зависит от того, насколько это именно
"формализм", насколько сильно в нем редуцированы условия жизни сознания. В
той мере, в какой эта редукция удается, культура выполняет свои задачи. И
точно так же существует противоположная тенденция. Человеческая способность
к систематизации и фиксированию смыслов закрепляет результаты культурных
редукций фактов сознания, но одновременно с этой способностью должны
существовать способности и силы, задача которых - противостоять культурным
формализациям. Сохраняя те условия, которые культурные формализации должны
редуцировать, эти силы сохраняли и некоторые другие условия сознательной
жизни, чтобы та же самая культура работала успешно, справлялась с задачами
социализации и окультуривания человеческого материала, вновь и вновь
поступающего в раскрытый зев культурной переработки.
(иногда даже создавая специализированные контингенты для своей реализации).
Так, например, поздний даосизм в рамках китайского общества, в высшей
степени формализованного, или, скажем, йога в древней Индии могут
рассматриваться (но только с точки зрения культуры) как необходимая защитная
мера от крайностей культурной формализации.
любого механизма, которая может осуществляться при редукции этим механизмом
исходного материала и условий, не предполагая постоянного их воспроизводства
и "оживления". Древняя Индия дает нам образец в высшей степени
формализованной культурной ситуации, с ее богатством и разнообразием
ритуально регламентированных действий; теория и практика йоги возникает
сначала, если так можно выразиться, как теоретически побочный продукт,
который мог быть выполнен самостоятельно и в другой культуре (как это и
имело место в действительности). Но здесь она выступает как результат
"резервной" работы антиредукционных механизмов, которые не только
воспроизводят архаические, внекультурные, символические образования, но и
совершенствуют психотехническое использование уже формализованных объектов.
пропорциональности, к тому, чтобы постоянно иметь в любой данный момент
времени и пространства и то и другое.
смысле определили как нечто такое, чем выполняется известная архаизация
культуры. Именно сейчас больше, чем когда-либо, философское умозрение
восполняет своей архаизацией потерю культурой связи с первичными условиями
символизации сознания. Но и наука в этом смысле лишь при самом поверхностном
рассмотрении является нам "функциональным антиподом" философии.
гуссерлевском смысле) сама является внутрифилософским феноменом. [При том,
что мы принимаем во внимание не только всю теоретическую неправомерность
историко-генетических отождествлений науки и философии, а и то, что в
принципиальном своем отношении к сознанию они выступают как две совершенно
разные данности.]
были совершены какие-то действия по применению, изменению, измерению или
оценке реальных или мыслимых объектов. Но наука не возникает как продолжение
своей связи с практикой и техникой, потому что и эти действия с объектами и
сами объекты уже объяснены (или "отобъяснены") в чистом праксисе магии, в
практической религии, в идеологических системах. Строго говоря, с идейной
стороны оценки и измерения объектов, в них нет ничего непонятного для
субъекта этих культур. Поэтому исторически наука предстает перед нами как
нечто такое, что возникает, опосредуясь самим актом порождения философии:
философия реконструирует и сохраняет какие-то условия сознания, какие-то
отношения вторичной символики к сознанию, что исторически позволило науке
перейти от практических навыков (которые имели объяснение и смысл в
магической и ритуальной практиках) к объяснениям этой символики в терминах
рационального понимания. Такое понимание, объективно воздействуя на
философию, помогает ей выполнять свои архаизирующие функции (в частности,
посредством вторичного использования символов, которое мы наблюдаем у
Платона). Поэтому мы бы не отделяли Платона так резко от того образа
Сократа, который он конструировал в диалогах. Этот образ присутствует у
Платона как символ сознания в знаково-культурной жизни человека, как "знак"
освобождения поля для более интенсивной жизни символики сознания,
одновременно развивая и структуры знания и архаическую тенденцию к борьбе с
культурным формализмом этих структур. И в этом смысле про Платона можно
сказать, что он стоял на грани символической философии сознания и логической
философии знания, воплощая в себе обе тенденции, о которых шла речь.
неожиданный вывод о странной недоразвитости языка в отношении символической
жизни сознания. То есть неразвитости языка в отношении тех изменений,
которые могут происходить в жизни и судьбе конкретных культур.
этнокультуры теряют свой язык. Они потеряли свой язык не потому, что они
действительно его "забывали", а потому, что разрушалась символическая жизнь,
символические контексты жизни их языка, в которых язык нуждался просто чтобы
функционировать как язык. И поэтому (как об этом в несколько ином аспекте
уже говорилось выше) здесь налицо не гибель языка, а гибель символической
жизни сознания. Языки "умерли" не под влиянием чуждой культуры и не под
влиянием водки и других новинок цивилизации, а под влиянием новых средств
аккумуляции, закрепления, передачи и потребления естественного языка.
культурой символизма вырывала ее язык из контекста вторичных образований
сознания, еще не редуцированных к культурной форме.
всегда одним и тем же путем - путем изоляции элементов культуры, то есть
когда ушел символизм в результате изменившихся условий жизни, то язык, как
изолированный элемент культуры, был тем самым уже обречен. Эти изменения
сами по себе могут и не фиксироваться в жизни сознания, оставаясь в рамках
естественнонаучных антропологических и этнографических данных, но именно они
сказываются на судьбе символики в условиях новых ("прогрессивных") режимов
культурно-языковой коммуникации.
тенденция дана в качестве предельного случая. Мы можем себе представить, что
существуют некоторые, особые, глубоко разумные, может быть, провиденциально
заданные устройства, которые делают так, что если мы - культура, то есть и
антикультура, независимо от того, ч т о в данной культуре может оказаться ей
противопоставленным, и тогда те явления, о которых мы говорим как об
антиредукционных, антиформалистских, представимы и как обособленные
антикультурные области: антикультурная философия, антикультурное духовное
производство и т. д.
Афанасьев Роман
Ларссон Стиг
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия