беспокойную красоту, некоторые черты, зовущие к подражанию.
Именно путём такой фальсификации ясной и простой идеи 'дьявола' создан очень
красивый 'печальный демон, дух изгнанья'.
'Демон' Лермонтова или 'Сатана' Мильтона - это псевдодьявол. Идея 'диавола', или
'клеветника', духа зла и лжи, понятна и необходима в дуалистическом
миропонимании. Но такой 'дьявол' лишён привлекательных черт; между тем, 'демон'
или 'Сатана' обладает многими красивыми и положительными свойствами: силой,
умом, презрением ко всему мелкому и пошлому. Всё это совсем не 'дьявольские'
черты.
Демон или Сатана - это приукрашенный, фальсифицированный дьявол. Настоящий
дьявол, напротив, есть фальсификация всего светлого и сильного; он - подделка,
подмена, опошление, вульгаризация, 'улица', 'бульвар'.
В своей книге о Достоевском А.Л. Волынский обращает внимание на то, как
Достоевский рисует чёрта в 'Братьях Карамазовых'.
Чёрт, которого видит Иван Карамазов, - приживальщик в клетчатых штанах, с
ревматизмом и недавно привитой оспой. Чёрт - воплощённая вульгарность и
пошлость; всё, что он говорит, мелко и дрянно; это - сплетня, грязненькая
инсинуация, желание подействовать на самые отталкивающие стороны человеческого
характера. В лице чёрта говорит с Иваном Карамазовым вся пошлость жизни. Но мы
склонны забывать настоящую природу чёрта и превращают его в оперного демона.
Такие же демонические черты мы приписываем и сверхчеловеку. Но стоит посмотреть
на них пристальнее, и они оказываются не более, чем фальсификацией и обманом.
Вообще говоря, чтобы понять идею сверхчеловека, полезно держать в уме всё,
противоположное ей. С этой точки зрения интересно отметить, что, кроме чёрта в
клетчатых штанах, который привил себе оспу, существует и другой, хорощо
известный тип, совмещающий в себе всё то, что в человеке противоположно
сверхчеловеческому. Таков римский прокуратор Иудеи времён Иисуса - Понтий Пилат.
Роль Пилата в евангельской традиции необыкновенно характерна и многозначительна'
если бы эта роль была сознательной, она была бы одной из самых трудных. Но
странно: из всех ролей евангельской драмы роль Пилата менее всего нуждается в
том, чтобы быть сознательной. Пилат не мог 'сделать ошибки', не мог поступить
так или иначе, и потому он взят в своём естественном состоянии, как часть своего
окружения и условий, точно так же, как люди, собравшиеся в Иерусалиме на Пасху,
как толпа, которая кричала: 'Распни его!' Роль Пилата одинакова с ролью Пилатов
в жизни вообще. Мало сказать, что Пилат казнил - это не отражает сущности его
природы. Главное здесь в том, что он был почти единственным, кто понял Иисуса.
Понял, конечно, по-своему, по-римски. И всё же, несмотря на то, что понял, отдал
на бичевание и на казнь. Пилат, несомненно, был очень умный человек,
образованный и интеллигентный. Он совершенно ясно видел, что перед ним не
преступник, 'развращающий народ', как заявляли ему 'истинно еврейские люди' того
времени, не претендент на иудейский престол, а просто 'философ', как мог бы он
определить для себя Иисуса.
Этот 'философ' возбудил его симпатию, даже сочувствие. Иудеи, требовавшие крови
невинного, были ему противны. Но серьёзно бороться за него, создавать себе
неприятности, - это было для Пилата слишком. И поколебавшись немного, Пилат
предал Иисуса.
У него была, вероятно, мысль, что он служит Риму и в данном случае охраняет
спокойствие правителей, поддерживает порядок и мир среди покорённого народа,
устраняет причину возможных волнений, хотя и жертвуя при этом невинным
человеком. Это делалось во имя Рима, и ответственность, как будто, падает на
Рим. Конечно, Пилат не мог знать, что дни Рима уже сочтены, и он сам создаёт
одну из тех сил, которые уничтожат Рим. Но мысль Пилатов никогда не идёт так
далеко. Кроме того, у Пилата по отношению к своим поступкам была очень удобная
философия: всё относительно, всё условно, ничто не представляет особой ценности.
Это применение на практике 'принципа относительности' - Пилат вообще удивительно
современный человек. С такой философией легко лавировать среди жизненных
трудностей.
Иисус даже помог ему, сказав:
'Что есть истина?' - иронически парировал Пилат.
И это сразу же поставило его на привычный путь мысли и отношения к вещам:
напомнило ему, где он, кто он, показало, как он должен действовать.
Сущность Пилата в том, что он видит истину, но не хочет следовать ей. Чтобы не
следовать истине, которую он видит, он должен создать в себе особое скептическое
и насмешливое отношение к самой идее истины и к людям, стоящим за эту идею. Он
не может уже в глубине души считать их преступниками, но он должен выработать
определённое, слегка ироническое отношение к ним, которое позволяло бы в случае
необходимости жертвовать ими.
Пилат пошёл так далеко, что даже пытался освободить Иисуса; но, конечно, он не
позволил бы себе поступков, которые компрометировали его - он не хотел выглядеть
смешным в собственных глазах. Когда его попытки не удались, что, вероятно, можно
было предвидеть, он вышел к народу и умыл руки, показывая этим, что слагает с
себя всякую ответственность.
В этом весь Пилат. Символическое умывание рук нераздельно связано с образом
Пилата. Он весь в этом символическом жесте.
Для человека подлинного внутреннего развития никакого 'умывания рук' быть не
может. Этот жест внутреннего обмана не может ему принадлежать.
'Пилат' - это тип, выражающий собой то, что в культурном человечестве
препятствует внутреннему развитию человека и создаёт главную помеху на пути к
сверхчеловеку. Мир полон больших и малых Пилатов. 'Распятие Христа' никогда не
совершается без их помощи.
Они прекрасно видят и понимают истину, но любая 'печальная необходимость', или
политические интересы, как они их понимают, или интересы собственного положения
могут заставить их предать истину и затем умыть руки.
По отношению к эволюции духа Пилат - это остановка. Действительный рост
заключается в гармоническом развитии ума, чувств и воли. Односторонее развитие
далеко идти не может - без соответствующего развития чувств развитие ума и воли
никуда, как в данном случае, не приведёт. Чтобы предать истину, Пилату
необходимо сделать её условной. Эта принятая Пилатом условность истины помогает
ему выбираться из трудных положений, в которые загоняет его собственное
понимание истины. Вместе с тем, эта самая условность истины останавливает его
внутреннее развитие, рост его идей. С условной истиной далеко не уйдёшь. 'Пилат'
обречён на то, чтобы вращаться по замкнутому кругу.
Другой замечательный тип в евангельской драме, также противоположный тому, что в
современном человечестве ведёт к сверхчеловеку, - это Иуда.
Иуда - очень странная фигура. Нет ни одного человека, о котором было бы написано
столько, сколько написано об Иуде. В совеременной европейской литературе
существуют попытки изобразить и истолковать Иуду с самых разнообразных точек
зрений. В противоположность обычному 'церковному' толкованию Иуды как низкого и
алчного 'жида', который продал Христа за тридцать сребренников, его изображают
порой в виде фигуры более великой, чем сам Христос, человеком, который принёс в
жертву себя, своё спасение и свою 'вечную жизнь' ради того, чтобы совершить чудо
искупления; или он выступает как человек, восставший против Христа, ибо Христос,
по его мнению, окружил себя негодными людьми, поставил себя в смешное положение
и т.п.
Однако в действительности Иуда - это даже не роль и, конечно, не романтический
герой, не заговорщик, желающий укрепить союз апостолов кровью Христа, и не
человек, который борется за чистоту какой-то идеи. Иуда - всего-навсего
маленький человек, который оказался не на своём месте, самый обычный человек,
полный недоверия, страхов и подозрений, человек, которому не следовало бы
находиться среди апостолов, который ничего не понимал из того, что говорил
ученикам Иисус, - но этот человек по какой-то причине оказался среди них, причём
ему было даже предоставлено ответственное положение и некоторая власть. Иуда
считался одним из любимых учеников Иисуса; он ведал хозяйством апостолов, был их
казначеем. Трагедия Иуды - в том, что он боялся раскрытия своей сущности; он
чувствовал, что находится не на своём месте и страшился мысли, что в один
прекрасный день Иисус раскроет это другим. Наконец, он не смог более выносить
своё положение; он недопонял некоторых слов Иисуса, возможно, почувствовал в них
угрозу или намёк на нечто, известное только ему и Иисусу. Взволнованный и
напуганный, Иуда бежал с вечери Иисуса и учеников, решив предать Иисуса.
Знаменитые тридцать сребренников не играли в этом ни какой роли. Иуда действовал
под влиянием оскорбления и страха; он хотел разрушить и уничтожить то, чего не
мог понять, то, что превышало и унижало его уже тем, что превышало его
понимание. Чтобы почувствовать себя правым, ему нужно было обвинить в
преступлениях Иисуса и учеников. Психология Иуды - это вполне человеческая
психология, психология ума, который чернит то, чего не понимает.
Пилат и Иуда, поставленные рядом с Иисусом, это удивительная особенность
евангельской драмы. Больших контрастов нельзя найти, трудно себе представить.
Если бы можно было рассматривать Евангелие как литературное произведение,
сопоставление Христа, Пилата и Иуды указывало бы на руку великого писателя. В
коротких сценах и немногих словах здесь показаны противоречия, не только не
исчезнувшие в человечестве за две тысячи лет, но с большой пышностью выросшие в
нём и развившиеся.
Вместо приближения к внутреннему единству человек всё дальше и дальше отходит от
него; но вопрос о достижении единства - самый существенный вопрос внутреннего
развития человека. Если он не достиг внутреннего единства, человек не может
иметь никакого 'я', лишён воли. Понятие 'воли' в отношении человека, не
достигщего внутреннего единства, - совершенно искусственно.
Большая часть наших поступков определяется непроизвольными мотивами. Вся жизнь
слагается из мелочей, которым мы непрерывно поддаёмся и служим. Наше 'я'
непрерывно, как в калейдоскопе, меняется. Любое внешнее событие, поражающее нас,
любая внезапно возникшая эмоция становится калифом на час, начинает строить и
управлять, и, в свою очередь, неожиданно свергается и заменяется чем-то другим.
А внутреннее сознание, не стремясь рассеять иллюзорность этого калейдоскопа и не
понимая того, что сила, которая решает и действует, вовсе не оно само, ставит на
всём свою подпись и говорит о разных моментах жизни, в которых действуют самые
разные силы: 'это я, и это я'.
С этой точки зрения волю можно определить как 'равнодействующую желаний'.
Следовательно, пока желания не стали постоянными, человек - это игрушка
настроений и внешних впечатлений. Он никогда не знает, что он скажет или
Шилова Юлия
Мацумото Сэйте
Корнев Павел
Корнев Павел
Акунин Борис
Плотников Александр