Чтение 32–й страницы книги ~Затяжной выстрел~

Тысячи матросов на кораблях -- это фундамент, на котором стоит пирамида, об
этом забывать нельзя. Третье, самое главное. При аттестации офицеров будет
учитываться умение воспитывать. Мало матросов увольняется из подразделения
-- плохо воспитываешь! Должности не соответствуешь! Очередного воинского
звания не достоин! Все. Да, все. Можно было поворачиваться и уходить. И
начальник штаба поднялся, вышел из тени, явился грозно, блеснул красивыми
черными глазами, улыбнулся, под правой скулой его розовел фурункул, что и
было причиною демонического уединения под сенью синих шторок, чем и
объяснялся просторный синий китель... Да, надо уходить. И как быть с
Манцевым, решать не хотелось. И уточнять что-либо. В этом салоне словами не
бросались, невозможно было бросаться здесь ими. Не хотел Иван Данилович
уточнений и все-таки получил их. Барбаш, -- что ценил в нем Долгушин, --
никогда, ни при ком и нигде не терялся, всегда ставил себя независимо и
любое дело доводил до позволяющей обстоятельствами ясности. -- Прошу
прощения, товарищ командующий, но главного мы не услышали, -- сказал Барбаш
напористо, вызывающе даже. -- Какие будут указания относительно старшего
лейтенанта Манцева? И вновь указательный палец предостерег от поспешности.
-- А вот к этому вопросу вы, товарищ Барбаш, и вы, Долгушин, не
подготовились. Когда катер отвалил от борта "Кутузова", Барбаш поманил
Долгушина в рубку и мрачно сказал: -- Уходи, Иван, с эскадры. Не понимаешь
ты их. А они -- тебя. В начале августа Олег Манцев сдал экзамен на право
самостоятельного несения ходовой вахты, на год раньше срока, установленного
на линкоре. Не имевшее прецедента событие происходило в кают-компании, за
столом восседали: командир, старпом, командиры боевых частей и служб,
помощники флагманских специалистов. Старпом не столько экзаменовал Манцева,
сколько доказывал штабу, что линкоровские офицеры -- лучшие на эскадре.
("Капитан 2 ранга Милютин Ю. И., умело руководя тактической подготовкой
подчиненных ему офицеров...") Оценка была традиционно заниженной:
"удовлетворительно". "Молодец!" -- вымолвил, правда, командир, что тоже было
рекордом, в пятый раз Олег награждался командирским одобрением, которое на
эскадре ценилось выше благодарности командующего. Теперь Манцев полноправно
ходил по мостику, с новым вниманием смотрел на командира и старпома,
истинных хозяев мостика, запоминал жесты их, слова, вникал в тонкости. В
свою походную каюту командир заходил только на минуту и в тех случаях, когда
поступала шифровка, закодированная его личным шифром. Память его хранила все
ситуации, выпавшие на долю мореплавателей всех эпох, поэтому любое изменение
обстановки застать командира врасплох не могло. Спал командир в шезлонге, и
во сне бодрствовала, жила модель того, что происходило на корабле и вне его,
до горизонта и за горизонтом, и внезапное событие будило командира за
секунду до того, как наступало. Чтоб так научиться спать, надо было
прослужить командиром не один год. Старпом обычно забирался на высокий
откидной стульчик и пресыщенно посматривал на водичку за бортом. Как сытый
кот, он позволял мышонку (вахтенному офицеру) резвиться на мостике. Наглел
мышонок -- старпом выгибал спину, соскакивал со стульчика и начинал терзать
вахтенного, полузадушенное тело его подтаскивая к ногам командира. Помощника
вахтенного Милютин вообще не видел и норовил проходить сквозь него. Первые
вахты Олег осваивался, прислушивался к собственному голосу. Рявкал на все
мостики фок-мачты, одергивал сигнальщиков и дежурную батарею зенитных
автоматов на крыше 1-й башни, прямо под мостиком. Со старпомовской
недоверчивостью брал в руку призму Белля, наставляя ее на впереди идущий
корабль. Однажды, при перестроении однокильватерной колонны в строй фронта,
"Кутузов" с командующим оказался на правом траверзе, совсем рядом. Олег в
бинокле приблизил к себе человека с адмиральскими звездами на погонах, долго
рассматривал его и думал о нем не очень почтительно. Но на стоянке в бухте
Лазаревской штаб на сутки перебрался на линкор, Олег увидел командующего
совсем уж рядом с собою: скорбь какая-то на лице, шажочки ищущие,
осторожные, голосок тихий, вялый... И тем не менее власть была в тихом
голосочке, такая власть, что, казалось, палуба продавливалась под
многотонной поступью шажочков. Олег Манцев понимал, что командующий вправе
заинтересоваться офицером, который приказ его толкует вовсе не так, как это
делают все офицеры эскадры. Что стоит ему, к примеру, сейчас вот позвать его
к себе и разругать. Или посвятить его в какие-то такие глубины приказа, до
которых Манцев не додумался и о которых он, Манцев, рас скажет матросам? Но
командующий не только не вызвал его к себе на жесточайший разнос, но даже и
не заметил, когда спустился на ходовой мостик и стоял в двух шагах от Олега.
И Манцев понял, что он, Олег Манцев, человек двадцати двух годов от
рождения, для командующего не существует. Он для него -- командир батареи, в
отличие от других командиров батарей обозначенный как-то иначе. Эскадра с
командующим ушла в район Поти, линкору приказали возвращаться в базу, Олег
Манцев заступал на вахту с 12.00. Ровно в 11.30 он поднялся на ходовой
мостик вживаться в обстановку. Он, разумеется, не знал, что именно на его
вахте произойдут скандальные и нелепые происшествия, о которых долго будут
судачить на линкоре офицеры. Они же и вынесут вердикт: если Сева Болдырев и
спятил, то с заранее обдуманным намерением, а Олежка Манцев тоже рехнулся,
но в пределах необходимой обороны. Поначалу все, было так, как было десять,
двадцать, сорок и сто лет назад. В 11.35 командиру подали пробу, образцы
пищи, которую через пятнадцать минут коки начнут выдавать бачковым. На
подносе в руках дежурного по камбузу дымилась тарелка борща и порция котлет
с макаронами. В торжественном терпении по обе стороны подноса стояли
дежурный врач капитан Бродский и дежурный по низам. Нависнув над подносом,
широко расставив длинные ноги, командир отчерпнул две ложки первого блюда и
вдумчиво подержал его во рту. Дежурный по камбузу ревниво следил за
выражением его лица. Стоявший поодаль кок в белом колпаке был невозмутим.
Капитан Бродский, сугубо штатский человек, смотрел в спину рулевого и думал
о том, что снятие пробы может притупить зрение матроса на штурвале,
поскольку резко обострятся вкусовые ощущения его. Но что поделаешь:
традиции, восходящие к временам, когда наемная команда на желудке своего
капитана проверяла неядовитость тухлой солонины. -- Добро! -- сказал
командир, отпив глоток компота, Отвинтил колпачок авторучки, в поданный
журнал вписал разрешение на выдачу с некоторыми пожеланиями: "Котлеты
следует делать менее рассыпчатыми". Недоеденную пробу унесли на хранение.
Без чего-то двенадцать старпом ушел в кают-компанию, жестом разрешив
сдачу-прием вахты. Ровно в полдень Манцев доложил командиру о заступлении и,
обозначая себя на вахте, спросил -- с легкой угрозою: "На румбе?" -- "На
румбе двести семьдесят градусов!" -- "Так держать! " С обоих крыльев мостика
командир осмотрел горизонт и ушел обедать в походную каюту, что было знаком
доверия вахтенному. Зеленым вздутием вырастала из моря южная оконечность
Крыма. Ветер зюйд 4 балла, одиночное плавание в районе, тысячекратно
протраленном, ни одной цели на горизонте, чисто и на экране локатора.
Скучновато. Олег уже пообедал, помощник его принял по вахте счислимое место
на 12.00, подкрепил его обсервацией по крюйс-пеленгу, глазами показал Олегу
на возвращающегося старпома, тем самым намекая на то, что сам-то он не
обедал. "Валяй", -- крикнул Олег, и помощник вахтенного покатился с мостика
вниз, в кают-компанию. Старпом заглянул к штурману, потом подошел к столику
помощника вахтенного, сравнил обсервации. Забрался на свой стульчик.
Пообедавший командир спал в шезлонге. Оцепенение и скука на мостике. В 14.00
позвали по трансляции офицеров, несущих ходовую вахту, сдавать
астрономические задачи. На мостике сразу стало шумно и весело. Мало кто
решал эти задачи классическим способом, то есть с помощью секстана и
хронометра, да и кому хочется воплями "Товсь!.. Ноль!.." нарушать чинную и
деловую тишину мостика. Обычно брали со штурманской карты координаты
корабля, шли в каюту и обратным ходом, по таблицам, высчитывали высоты звезд
и солнца над линией горизонта. Эти якобы замеренные секстаном высоты и.
вписывались в задачу. Некоторые наглели до того, что и к штурману не
поднимались, посылали к нему вестового с записочкой. Рискованно, конечно:
старпом мог обнаружить, что по звездам определялись не при чистом небе, а в
непроглядную облачность. Вообще же Милютин "каютный" способ поощрял, способ
требовал превосходного знания таблиц. Но поощрял негласно. На этот раз
пойман был на обмане Вербицкий, наказание -- решить в следующем походе пять
дополнительных задач -- принявший сдержанно. Шумели и веселились справа от
боевой рубки, чтоб не мешать командиру в шезлонге. Наконец, поднялся и он,
услышав доклад сигнальщика о корабле слева тридцать. Все поняли, что сейчас
предстоит. Штурман убрался к себе, офицеры вышли из-за рубки. Началась
любимейшая игра командира: кто быстрее и точнее определит на глаз дистанцию
-- до мыса Феолент, до корабля, что слева или справа. Командирский глаз был
эталоном, судьей, выставлявшим оценки, командир измерял дальности не хуже
восьмиметрового дальномера в КДП главного калибра (при сомнениях обращались
обычно к локатору). Командир указывал на цель (тральщик слева тридцать),
сыпались ответы-дистанции. Смех, шуточки, военно-морские анекдоты... Поймали
шпаргалыцика, командира группы управления 1-го артдивизиона, который через
матроса в рубке, своего под чиненного, связался с кормовым КДП, тоже ему
подчиненным, чтоб дистанцию до тральщика доложить наиточнейше. Впрочем,
такие подсказки командиром не порицались, поскольку в игру вовлекалась
техника, но и не поощрялись, потому что в бою техника могла подвести. Вот
тут-то и произошел дикий, глупый, позорящий всех случай, впоследствии
объясненный умопомрачением капитан-лейтенанта Болдырева. В самом начале игры
кто-то -- очень уверенно -- дистанцию до тральщика определил в сорок
кабельтовых, от этой цифры и шли. По мере сближения дистанция уменьшалась и
в какой-то момент -- по докладу Вербицкого -- была 34 кабельтова. Кто-то
возразил: 33! Такую же дистанцию назвал и Гущин. -- Тридцать четыре,
тридцать три... Кто больше, кто меньше?.. Ваше слово, Болдырев! -- сказал
командир. Протекла медленная секунда, другая, пока до всех, и до Манцева
тоже, не дошло, что вопрос произнесен неспроста, что Сева Болдырев давно уже
как бы отключился от командирской игры. -- Ну, Болдырев? -- Тридцать
кабельтовых. -- Мало. -- Командир вгляделся в тральщик, носом зарывавшийся в
волны. -- Тридцать три. Плюс-минус один кабельтов. Тренироваться надо,
Болдырев. -- Тридцать... -- негромко и без какого-либо выражения сказал
Болдырев. На какое-то мгновение взгляд командира задержался на нем, а затем
обратился на вахтенного, на Манцева. -- К репитеру! -- приказано было
Манцеву. -- Следить за изменением пеленга! Звонками в машину, сбавлявшими