помощью наших органов удастся докопаться до природы некоторых выражений.
Давайте начинать конференцию, господа.
не числится в нашей разведке. Хотя, сами понимаете, и в моем окружении,
рассуждая теоретически, мог бы оказаться ваш человек.
сейчас с господином Черчиллем нет секретов. Они там наслушались сказок о
зверствах наших органов. Так вот, доложи нам всю правду.
голенищах - ни складочки, и кажется, что в сапогах Нету ни одной
человеческой ноги, а налит в них свинец и застыл тот свинец к чертовой
матери и будет стынуть в сапогах до тех пор, пока не расплавят его в адском
пекле. Докладывают они, зти сапоги:
Даже в Англии расследование особо сложных дел занимает не один день. Но мы
уже получили от бывшего полковника Горегляда ряд ценнейших показаний.
Возможно, он и Даун и Ширмах, и Филлонен. Подследственный ловок, хитер и
изворотлив. Пытается бросить тень на Четвертое управление Минздрава с явной
целью отомстить профессору Кадомцеву за разоблачение.
касается врачей, то мы установим за ними наблюдение. А они пусть наблюдают
за нашим здоровьем. Кто-нибудь, таким образом и попадется... Не все
веревочке виться... Для начала арестуйте этого... который в шлепанцах.
Дворянин, очевидно...
Пропащая твоя жизнь! Сын твой - пьянь, а дочь тебя ненавидит! Одинокая
какашка!
вопрос номер один, я вам покажу, вы у меня попляшете, голубчики! - Сталин
даже ручки потер от удовольствия, когда представил расстановку сил на
мировой арене и бардак в коммунистическом движении после того, как Китай
позарится на российские и прочие края. - Я вам подкину такого
цыпленка-табака, что вы у меня пальчики оближете. Все! Пора кончать с
Германией. Пора кончать с Японией. Пора помочь Мао-Цзе-Дуну сбросить
Рузвельта в Тихий океан. Подгоните Курчатова, а не то я назначу президентом
Академии наук Лаврентия. Я вам покажу, негодяи, как вербовать мою ногу!
Сталин действительно гениальный стратег! И ему есть для чего жить.
Конференция началась. Генерал Колобков привел подменных, снял с деревьев и
вывел из кустов часовых-тихарей и скомандовал, поскольку те плясали от
нетерпения:
засранцы!
чудесным образом. Они там вечером банкет захреначили, и вдруг сверху, сквозь
сплетение глициний и лоз виноградных что-то перед самой моей решкой -
шарах-бабах! Я еще руку не успел сквозь нее просунуть, а уже учуял, унюхал
упавшую ласточку - гусь! Гусь, Коля! Но зажаренный так, как только может
быть зажарен гусь для товарища Сталина. Объяснить вкуса этого гуся на словах
нельзя. Этого гуся, Коля, схавать надо. А уж как он упал, чорт его знает.
Может, официант подскользнулся, может, сам Сталин подумал, что чем
обаятельней выглядит гусь, тем вероятней его отравленность, взял да и
выкинул того жареного гуся в окно, опасаясь за свою драгоценную жизнь. А
жить, Коля, как ты сам теперь видишь, было для чего у товарища Сталина. Он
нам заделал-таки великий Китай, и что с родимой нашей Россией будет дальше,
неизвестно. Нам с тобой, милый Коля, в будущее не дано заглянуть. Потому что
мы с тобой не горные орлы, а всего навсего совершенно нормальные люди. И
слушай, почему бы нам не выпить, знаешь за кого? Нет, дорогой, за зэков -
слонов, львов, обезьян, аистов и удавов мы уже пили. Давай выпьем за ихних
служителей! Да! Давай выпьем за них! За обезьяний, за гиппопотамский, за
птичий надзор! За то, чтобы он не отжимал у тигров и россомах мясо и
бациллу, у белок - орешки--- фундук, у синичек семечки, у орангутангов
бананы, у тюленей свежую рыбку. И еще за то выпьем, чтобы не был надзор
зверей-заключенных. Не был, не колол и не дразнил. Понеслась, Колк! Давай
теперь возвратимся в человеческий мой зоопарк, в подлючий лагерь.
небольшая, но на душе от кандалов железная тоска. Повоевали с крысами.
Побили штук восемь. Норму на две крысы перевыполнили. Цепочками погремели.
От работы повеселели все, Шумят. Лыбятся. Разложили крыс на камешках и стали
им фамилий присваивать: Мартов, Аксельрод, Бердяев, Богданов, Федотов, Мах,
Флоренский, Авенариус, Надсон, а самую большую крысу окрыстили, извини за
каламбур, Вышинский. Чернышевский тут же предложил товарищам встать на
трудовую вахту в честь дня учителя и взять на себя повышенные обязательства
покончить с неуловимым вождем каторжных крыс самцом Жаном-Полем-Сартром ко
дню рождения Сталина. Зэки мне легенды о крысином вожде тискали, Огромен был
и хитер. Кападал бесшумно. Кусал исключительно за лодыжки и любил
хлестаться, убегая, холодным длинным хвостом. Видел в полной темноте
прекрасно, хотя имел, по слухам бельмо на глазу.
до вечера бороться с крысами, которых в руднике было навалом. Причем,
повторяю, бороться в полной темноте. А вот откуда они брались,позорницы,
тоже легенды ходили. Я-то думаю, что рядом с нашей зоной был лазарет, а при
нем кладбище. Верней, свалка мертвых зэков. Крысы на нем гужевались от пуза,
а к нам в забой по каким-то подземным ходам бегали для развлечения. Для
игры. Опасная игра, но крысы ее любили. Без игры, очевидно, в природе
нельзя. Есть даже такая теория игр. И проклял я себя еще раз, Коля, в том
забое за то, что сам напросился в него попасть. Однако, сам знаешь, приговор
приговором, но стремиться к свободе надо. Мы ведь чем отличаемся от питонов
и бегемотов в зоопарке? Мы знаем совершенно точно конец нашего срока. Хотя
он, пока не восстановили так называемые ленинские нормы законности, тоже
бывал нам неизвестен и неведом более того.
знаешь, я любил читать в экспрессах, и вычитал, что у людей когда-то в
чудесные доисторические времена имелся такой шнифт. Где-то между мозгой и
хребтиной, а, возможно, и на затылке. Темнота полная, вернее, чернота тьмы,
мучила меня ужасно, и холодина к тому же убивала просто мою душу, Коля. В
темноте этой тоже, разумеется, привыкаешь, наощупь стоишь, ходишь, время
убиваешь, трекаешь, крыс глушишь, и больше нету у тебя никакой другой
работы, но очень уж скучно, Коля. Очень скучно. И тогда я себе сказал: "Ты
должен, Фан Фаныч, победить тьму момента, а заодно и историческую
необходимость, которая, как дьявол, хочет схавать личную твою судьбу!" Так и
сказал и начал воскрешать с полным напряжением души и искусством рук давно
ослепший третий шнифт. Раз запретил Берия иметь самым важным каторжникам в
забое спички, раз запретил добывать огонь первобытным способом и пропускать
во тьму лучи солнца, луны и звезд, то Фан Фаныч имеет право нарушить режим,
несмотря на угрозу попасть на лазаретную свалку к крысам! Имеет! Имеет!
Имеет!
зачесались, а светлее от этого не стало. Массирую вмятину на затылке и в
ужас прихожу. Вмятина-то эта от удара прикладом. В двадцатом схлопотал.
Вдруг приклад красноармейской винтовки, сам того не ведая, уделал на веки
веков мой третий шнифт? Что тогда? Унынье наступило. Четыре месяца тружусь.
За это время, я уж потом узнал, академик Сахаров ухитрился водородную бомбу
замастырить в подарок всем простым людям доброй воли, а я что-то тяну и тяну
со своим третьим шнифтом. Ничего не получается. Вспомнил дирижера Тосканини.
Он наверняка кнокал третьим шнифтом в зал. Решаю поставить крест на всех
участках черепа, кроме одного: шишечки под вмятиной, вроде маленького
холмика она. Дрочу ее, глажу, мну, снова глажу по часовой стрелке, потому
что все важно делать по часовой стрелке, даже мочиться и сдавать пустые
бутылки. Мной замечено, Коля, что эта падла Нюрка, которая летом пивом
торгует у нас за углом, зимой посуду принимает, и если сдашь ей посуду не по
часовой стрелке, обязательно или объебет, извини, на полтинник, или вовсе
половину не примет. И что я ей такого, гадине, сделал? Ты пойми, мне не
полтинника жалко, и пиво я датское в банках беру в самой "Березке", но зачем
так мизерно использовать правило часовой стрелки?
холмик обрабатывал, и зачесался он, словно спросонья настоящий шнифт.
Приятно зачесался, чешется, даже повлажнел, прослезился. Но видимости
никакой. Темно в забое. Чернышевский разбирает себе, надо ли было проводить
коллективизацию и убирать НЭП или не надо, а я тру, тру и тру ослепший за
временной ненадобностью третий шнифт. Вспоминай, говорю, солнышко мое, как
ты в пещерах вечных ночей мне служил, вспоминай, вспоминай! И вдруг, Коля,
отнимаю я от черепа руки и вижу в двух шагах за собой в серой полутьме
надзирателя Дзюбу. Но виду, что вижу его, не подаю. Не то, сам понимаешь,
сразу лишишься, как бритвы при шмоне, неположенного органа зрения. В этом
третьем шнифте оказалось очень большое удобство. Глядел он не вперед, а
назад, с затылка, и смотреть по сторонам сперва было непривычно. Стоит
Дзюба, никто его не видит, только я. И лицо, прости за выражение, Коля, у
Дзюбы чем-то на свое непохоже. Что-то нормальное в нем появилось, как,
скажем, в лице какого-нибудь дебила, пришедшего со страхом и срочной болью
вырвать зуб. Как будто ноет в дзюбином теле под портупеей и погонами больная
душа, ноет и не может просечь, откуда и за что послана ей такая боль.
Покнокал я третьим шнифтом и на штурмовиков Зимнего дворца. И в ихних лицах,
в ихних особенно глазах такое же выражение быдо, как в лице и шнифтах
народного надзирателя РСФСР и заслуженного надзирателя Казахской ССР Дзюбы.
Ужас, какое выражение, Коля! Немая, слезная, последняя мольба: скорее же
Лукин Евгений
Белоусов Валерий
Посняков Андрей
Акунин Борис
Зыков Виталий
Лукьяненко Сергей