Чтение 32–й страницы книги ~Лабиринт~

- Скитаться здесь еще месяц, два, пять, год, чтобы вернуться к исходной
точке? Вы должны сами ответить себе на вопрос: стоит ли? Курия-это
лабиринт. Механизм с сотней, с тысячей неизвестных. Я ведь не один
размышлял о вашем деле. Я советовался. Приглашая вас сегодня к себе, я
знал, что перед нами возникнет дилемма, важнейшая для вас в данный момент:
пробовать ли еще или возвращаться? И я продумал мой ответ. На вашем месте
я вернулся бы. Но это не совет; таково лишь мое мнение. Если вы, однако,
его разделите и покинете Рим, вы покинете его на собственную
ответственность. По собственному решению, никем не принуждаемый.

- Спасибо. Понимаю. Ну, я пойду.

Но все-таки еще несколько минут я не двигался с места. Я молчал.
Священник молчал. Ждал, пока я успокоюсь. Наконец я встал и крепко пожал
его худую, сухонькую руку. Мне очень искренне хотелось его поблагодарить
за проявленную ко мне добрую волю. Но я не знал kaK. Поэтому я только
низко поклонился.

- Я знаю, что ничего не могу, - прошептал священник. - И не обманываю
вас насчет каких-то моих возможностей. Если, однако, у вас будет тяжело на
душе, прошу помнить, что есть в Риме старый, преданный вам священник. Я
говорю это на тот случай, если вы останетесь.

- Не думаю, - ответил я.

После обеда я рассказал Малинскому о моей беседе со священником де
Восом. Я начал с того, что дальнейшее мое пребывание в Риме считаю теперь
бесцельным. И под конец вернулся к первоначальному тезису. Но я еще не
принял окончательного решения. При мысли об отъезде из Рима мне
становилось тошно. И в особенности при мысли о том, что, например, завтра
или послезавтра нужно зайти в какое-нибудь бюро путешествий и
прокомпостировать обратный билет до Кракова на определенный день. Однако
надо это сделать. И к тому же сразу, как можно быстрее. Если действительно
ничего нельзя добиться, надо отсюда удирать. Сидеть сложа руки в комнате
или бродить по городу, утратившему для меня свой вкус и цвет, бьшо бы
невыносимо, мучительно. Все это я сказал Малинскому. Он терпеливо
выслушал. Не прерывал. Не утешал.

Не старался поддержать мой дух, уверяя, будто еще не все потеряно. Я
был ему искренне за это признателен. Под конец разговора я добавил еще
фразу о том, что сохраню о нем благодарную память.

- Обо мне? - удивился он. - А нельзя ли узнать почему?

- Вы мне раскрыли глаза, - ответил я.

- Неужели? По-моему, это сделал не я, а священник де Вое.

- Вы мне посоветовали еще раз к нему пойти. И оказалось, что это
единственный разумный поступок, который я мог сделать.

Разговор с де Восом положил конец делу. А то бы я еще много недель
слонялся по Риму как идиот.

Я встал. Мы пожали друг другу руки. В дверях Малинский задержал меня
еще на минутку.

- Вы едете прямо в Краков или с остановками в пути?

- Не знаю. Не думал об этом.

- А не прокатиться ли вам со мной на машине в Болонью? Я еду
послезавтра.

- Ох нет! - вздохнул я.

Внезапно все во мне восстало против его проекта. Против того, чтобы уже
сегодня принять решение, чтобы уже сегодня назначить срок отъезда.
Конечно, нужно было ехать. Но какая-то сила внутри меня еще противилась
тому, чтобы сразу, теперь же, назначить день. Малинский затащил меня назад
в комнату.

- Кажется, - сказал он, - вы намерены продолжать свои попытки.

- Нет. Даю вам слово, я и не собираюсь.

- Даже даете слово! - засмеялся Малинский. - Искренне говоря, я бы
больше не пытался. Но это не значит, что новые попытки совершенно лишены
смысла.

- К сожалению, отец де Вое ясно мне дал понять, чтоб я не обольщался
никакими иллюзиями.

- Ничего подобного! Он вам сказал-по крайней мере это вытекает из того,
что вы мне передали, - что через него и через Кампилли, как и через других
видных деятелей университета или юристов, вы ничего не добьетесь. Но
одновременно он подтвердил, что существуют разные другие двери и вам
вольно решать, хотите ли вы туда стучаться или не хотите.

Он пододвинул ко мне кресло, то самое, с которого я только что встал,
когда мы начали прощаться.

- Я вас отнюдь не уговариваю, - сказал он. - Но если позднее,
вернувшись в Польшу, вы будете упрекать себя, что не использовали какие-то
шансы, то лучше, пока есть возможность, еще раз попытать счастья. Тем
более что вы ничем не рискуете.

Затем он перешел к подробностям.

- Я вам сказал вчера, что в Риме каждый человек имеет доступ к
какому-нибудь влиятельному иезуиту. Я тоже. Даже к двум. К счастью, это
фигуры не такого масштаба, как ваш священник де Вое. К счастью, потому что
не являются светилами, к которым приковано всеобщее внимание. Так вот, к
счастью, мои иезуиты иной формации. Стало быть, их не смутит, что де Вое
уже поставил на вас крест. Их это ни к чему не обязывает.

Они люди иного типа. Что вы скажете? Вас это интересует?

Я утвердительно кивнул головой, после чего добавил:

- Лишь бы этот тип не оказался слишком... - я не сразу нашел подходящее
определение и наконец шепотом произнес:- ...скользким.

Малинский понял и иронически засмеялся.

- Ни в коем случае. Всякие скользкие типы в курии-не моя специальность.
А даже если бы это было иначе, я никогда не позволил бы себе шутить с
человеком в вашем положении. Ведь вы, безусловно, согласитесь, что только
в порядке дурацкой шутки я решился бы направить к таким типам
человека-простите меня, - столь оторванного от практической жизни, как вы.

Я его обидел! Надо было объясниться.

- Извините, - сказал я. - Но вы так загадочно выразились.

Вы говорите: "иной тип", "иной формации", не давая им точного
определения. Отсюда мое предположение.

- Ничего. "Иной" означает попросту: конкретный. А "иной
формации"-значит также, что они твердо ступают ногами по земле. Без всякой
мистики или тому подобных абстракций. Даже скажу грубее-они корыстны: если
мои священники-не один, так другой-усмотрят в вашем деле хоть какие-нибудь
выгоды, то сразу его уладят. Только вы опять-таки не вздумайте их
заподозрить в материальной корысти. Например, будто им нужны взятки или уж
не знаю, что еще вам может взбрести в голову!

Он все еще был раздражен. Тогда я ему объяснил, почему не надо обращать
внимания на мои необдуманные слова.

- Разговор со священником де Восом вывел меня из равновесия. Надеюсь,
вам это понятно. Я мог сморозить какую-нибудь глупость. Не правда ли?
Забудьте об этом, и давайте перейдем к делу.

Он протянул руку и положил ее мне на плечо.

- Хорошо. Перехожу. Теперь, пожалуйста, подумайте, а вечером зайдите ко
мне. Или даже завтра утром. Во всяком случае, так, чтобы я до отъезда в
Болонью успел предупредить ваших предполагаемых собеседников, что вы к ним
явитесь.

Разумеется, в том случае, если вас заинтересуют мои предложения.

Я постучался к нему час спустя. Он был прав. Следовало все испробовать.
Пусть и без веры, даже без той скромной, глубоко запрятанной веры, с какой
я вошел в первый раз к священнику де Восу и к монсиньору Риго.
Но-следовало. Следовало покинуть Рим, только исчерпав все возможности, не
раньше того. Я так и сказал Малинскому. Он как раз собирался ехать в город.

Вернувшись, он сообщил мне, что переговорил по телефону со своим
знакомьT из генеральной курии Общества иезуитов на Борго Сан-Спирито
священником Дуччи, и тот, узнав, что я приезжий, согласился принять меня
вне очереди.

- Мы должны у него быть ровно в половине девятого, - закончил Малинский.

Однако на следующий день священник Дуччи заставил нас долго ждать. У
него был секретарь. Приемная. Просторная, как в большой конторе. В
приемной полно посетителей. Толчея. Непрерывное движение. Телефонные
звонки. Быстрый темп. Секретарь, тоже священник, то и дело появлялся в
дверях. Все присутствующие устремлялись к нему; движением руки или легким
наклоном головы он вызывал к своему шефу очередного просителя, и часто тот
сразу же возвращался на прежнее место, так как звонила междугородная и
начинались долгие разговоры по телефону. В приемной-мягкие, удобные стулья
и кресла, только их слишком мало. Сперва я вставал всякий раз, как
кому-нибудь из ожидающих, монаху или священнику-впрочем, сюда приходили
преимущественно такие посетители, - негде было сесть. Но Малинский меня
удерживал. Наконец, после очередной моей попытки, он рассердился и
прошептал:

- Зачем? Сидите спокойно. В эти часы здесь бывает только очень скромная
клиентура.

Как раз тогда-то и подошел к нам секретарь.

- Священник Дуччи просит извинить его за задержку и приглашает к себе.

Мы вошли. Прекрасная, светлая, большая комната; красное дерево.
Священник-среднего роста, красивый, молодой. Глаза голубые, острые. Взгляд
проницательный, устремленный прямо на вас, не такой уклончивый, как у де
Воса. Голос звучный, приятный, решительный и вместе с тем словно
снисходительный.

- Никаких телефонных звонков. Абсолютно. Пока не побеседую с господами.

Но едва он отдал это распоряжение, раздался звонок. Долгий разговор.