Чтение 32–й страницы книги ~Колыбель для кошки~

- С сегодняшнего дня ты больше ни с кем, кроме меня, этого
делать не будешь,- заявил я.

Слезы навернулись у нее на глаза. Видно, ей нравилась эта
распущенность, видно, ее рассердило, что я хотел пристыдить ее.

- Но я даю людям радость. Любовь - это хорошо, а не плохо.

- Но мне, как твоему мужу, нужна вся твоя любовь.

Она испуганно уставилась на меня:

- Ты - _син-ват_.

- Что ты сказала?

- Ты - _син-ват_!- крикнула она.- Человек, который хочет
забрать себе чью-то любовь всю, целиком. Это очень плохо!

- Но для брака это очень хорошо. Это единственное, что нужно.

Она все еще сидела на полу, а я, уже в носках и башмаках,
стоял кад ней. Я чувствовал себя очень высоким, хотя я не такой
уж высокий, и очень сильным, хотя я и не так уж силен. И я с
уважением, как к чужому, прислушивался к своему голосу.

Мой голос приобрел металлическую властность, которой раньше
не было.

И, слушая свой назидательный тон, я вдруг понял, что со мной
происходит. Я уже стал властвовать.

Я сказал Моне, что видел, как она предавалась, так сказать
вертикальному _боко-мару_ с летчиком в день моего приезда на
трибуне.

- Больше ты с ним встречаться не должна,- сказал я ей.- Как
его зовут?

- Я даже не знаю,- прошептала она. Она опустила глаза.

- Ас молодым Филиппом Каслом?

- Ты про _боко-мару_?

- И про это, и про все вообще. Как я понял, вы вместе
выросли?

- Да.

- Боконон учил вас обоих?

- Да.- При этом воспоминании она снова просветлела.

- И в те дни вы _боко-марничали_ вовсю?

- О да!- счастливым голосом сказала она.

- Больше ты с ним тоже не должна видеться. Тебе ясно?

- Нет.

- Нет?

- Я не выйду замуж за _син-вата,_.- Она встала.- Прощай!

- Как это "прощай"? - Я был потрясен.

- Боконон учит нас, что очень нехорошо не любить всех
одинаково. А твоя религия чему учит?

- У... У меня нет религии.

- А у меня е с т ь!

Тут моя власть кончилась.

- Вижу, что есть,- сказал я.

- Прощай, человек без религии.- Она пошла к каменной
лестнице.

- Мона!

Она остановилась:

- Что?

- Могу я принять твою веру, если захочу?

- Конечно.

- Я очень хочу.

- Прекрасно. Я тебя люблю.

- А я люблю тебя,- вздохнул я.

94. САМАЯ ВЫСОКАЯ ГОРА

Так я обручился на заре с прекраснейшей женщиной в мире.

Так я согласился стать следующим президентом Сан-Лоренцо.

"Папа" еще не умер, и, по мнению Фрэнка, мне надо было бы,
если возможно, получить благословение "Папы". И когда взошло
солнце- _Борасизи_, мы с Фрэнком поехали во дворец "Папы" на
джипе, реквизированном у войска, охранявшего будущего
президента.

Мона осталась в доме у Фрэнка. Я поцеловал ее, благословляя,
и она уснула благословенным сном.

И мы с Фрэнком поехали за горы, сквозь заросли кофейных
деревьев, и справа от нас пламенела утренняя заря.

В свете этой зари мне и явилось левиафаново величие самой
высокой горы острова - горы Маккэйб.

Она выгибалась, словно горбатый синий кит, с страшным
диковинным каменным столбом вместо вершины.

По величине кита этот столб казался обломком застрявшего
гарпуна и таким чужеродным, что я спросил Фрэнка, не человечьи
ли руки воздвигли этот столб.

Он сказал мне, что это естественное образование. Более того,
он добавил, что ни один человек, насколько ему известно, никогда
не бывал на вершине горы Маккэйб.

- А с виду туда не так уж трудно добраться,- добавил я. Если
не считать каменного столба на вершине, гора казалась не более
трудной для восхождения, чем ступенька какой-нибудь судебной
палаты. Да и сам каменный бугор, по крайней мере так казалось
издали, был прорезан удобными выступами и впадинами.

- Священная она, эта гора, что ли?- спросил я.

- Может, когда-нибудь и считалась священной. Но после
Боконона - нет.

- Почему же никто на нее не восходил?

- Никому не хотелось.

- Может, я туда полезу.

- Валяйте. Никто вас не держит.

Мы ехали молча.

- Но что вообще священно для боконистов? - помолчав, спросил
я.

- Во всяком случае, насколько я знаю, даже не бог.

- Значит, ничего?

- Только одно.

Я попробовал угадать:

- Океан? Солнце?

- Человек,- сказал Фрэнк.- Вот и все. Просто человек.

95. Я ВИЖУ КРЮК

Наконец мы подъехали к замку.

Он был приземистый, черный, страшный.

Старинные пушки все еще торчали в амбразурах. Плющ и птичьи
гнезда забили и амбразуры, и арбалетные пролеты, и зубцы.

Парапет северной стороны нависал над краем чудовищной
пропасти в шестьсот футов глубиной, падавшей прямо в тепловатое
море.

При виде замка возникал тот же вопрос, что и при виде всех
таких каменных громад: как могли крохотные человечки двигать
такие гигантские камни?

И, подобно всем таким громадам, эта скала сама отвечала на
вопрос: слепой страх двигал этими гигантскими камнями.

Замок был выстроен по желанию Тум-бумвы, импе-ратора Сан-
Лоренцо, беглого раба, психически больного человека. Говорили,
что Тум-бумва строил его по картинке из детской книжки.

Мрачноватая, наверно, была книжица.

Перед воротами замка проезжая дорога вела под грубо
сколоченную арку из двух телеграфных столбов с перекладиной.

С перекладины свисал огромный железный крюк. На крюке была
выбита надпись.

"Этот крюк,- гласила надпись,- предназначен для Боконона
лично".

Я обернулся, еще раз взглянул на крюк, и эта острая железная
штука навела меня на простую мысль: если я и вправду буду тут
править, я этот крюк сорву!

И я польстился на эту мысль, подумал, что стану твердым,
справедливым и добрым правителем и что мой народ будет
процветать.

Фата-моргана.

Мираж!

96. КОЛОКОЛЬЧИК, КНИГА И КУРИЦА В КАРТОНЕ

Мы с Франком не сразу попали к "Папе". Его лейб-медик, доктор
Шлихтер фон Кенигсвальд, проворчал, что надо с полчаса
подождать.

И мы с Фрэнком остались ждать в приемной "Папиных" покоев,
большой комнате без окон. В ней было тридцать квадратных метров,
обстановка состояла из простых скамей и ломберного столика. На
столике стоял электрический вентилятор.

Стены были каменные. Ни картин, ни других украшений на стенах
не было.

Однако в стену были вделаны железные кольца, на высоте семи
футов от пола и на расстоянии футов в шесть друг от друга.

Я спросил Фрэнка, не было ли тут раньше застенка для пыток.

Фрэнк сказал: да, был, и люк, на крышке которого я стою,