Чтение 32–й страницы книги ~Дитя эпохи~

Захотелось мне коровой стать.

Чтоб меня кормили и поили,

Попусту скотинку не браня,

Чтобы руки женские доили

Горячо и трепетно меня.

В самом деле, это было б славно!

А за все - такие пустяки! -

Я давал бы молоко исправно

И мычал могучие стихи.

В этот день я опять поставил скирду. А на следующий день мы поставили
две скирды и установили тем самым местный рекорд. Думаю, что он никогда
не будет побит.

Тата уже не отпускала в мой адрес шпилек. Она посматривала на меня
как-то жалобно. Доконал я ее своей работой. А Инна Ивановна смотрела на
меня с восхищением. Теперь я знаю, за что любят мужчин. Их любят за
ударный труд.

Не думайте, что поставить две скирды так же легко, как почистить, до-
пустим, пару ботинок. В тот день я едва добрел до конторы, зашел в ком-
нату девушек, а там потерял сознание. Упал в обморок, так сказать. Заме-
чу, что у нас в лаборатории я никогда в обморок не падал. Даже если при-
ходилось вкалывать по первое число.

Когда я очнулся, было уже темно. Я лежал на нарах, а Тата прикладыва-
ла мне ко лбу мокрую тряпку. В комнате находились также Люба и Барабыки-
на. Барабыкина лежала в своем углу, отвернувшись от нас с Татой.

Я приподнял голову и сказал голосом умирающего лебедя:

- Пить...

- Слава Богу! - сказала Тата. - Ожил! Петя, мы так перепугались! Что
с тобой?

- Наверное, солнечный удар, - сказал я.

Она подала мне воды в кружке и держала ее, пока я пил. Потом она уст-
роила мою голову поудобнее и принялась нежно шевелить мне волосы на за-
тылке. Ощущение, я вам скажу, небесное. Ее пальчики были будто заряжены
электричеством.

- Тата! - сказал я. - Как хорошо!

Люба толкнула Барабыкину в бок и выразительно на нее посмотрела. А
потом вышла из комнаты. Инна нехотя повернулась к нам, сделала понимаю-
щее, но достаточно кислое лицо, и тоже ушла. Воспитанные у нас женщины!

Я обхватил Тату за шею, притянул к себе и поцеловал в щеку. Без вся-
кой подготовки.

- Действительно, ожил! - сказала Тата. - Наконец.

- Что наконец? - спросил я.

- Я думала, что ты только стихи можешь читать.

- Ага! Значит, ты уже думала на этот счет?

- Петя, какой ты наивный, - с любовью сказала Тата. - А ты правда же-
нат?

- Угу, - промычал я, уткнувшись ей в шею носом. - Правда.

- А чего же ты со мной целуешься? - строго спросила Тата.

- А хочется, - признался я. Это была святая правда.

- Мало ли кому чего хочется, - заметила Тата, отрывая меня от себя.

- Брось, - сказал я. - Я же целуюсь, больше ничего.

Я хотел сказать, что это вполне допустимо. В пределах морального ко-
декса.

- Знаем мы вас, - опытно сказала Тата. - Где ты воспитывался? Даже
целоваться не умеешь.

Ловким движением она поймала мои губы и впилась в них так, будто хо-
тела высосать из меня душу. Такое впечатление, что я прилип к трубе пы-
лесоса. В голове у меня образовался легкий смерч, и мне стало плохо.
Вернее, хорошо.

- Старый чемодан, - успел услышать я ее воркование. И снова впал в
обморок.

На этот раз ненадолго. Я быстро очнулся, и мы стали снова целоваться.
И целовались, пока не устали. Мне даже немножко надоело. Тата была бди-
тельна и контролировала мое поведение. В смысле рук. Наконец, я вышел из
комнаты, пошатываясь.

На крылечке сидели все наши девушки. Они вежливо ждали, пока мы за-
кончим. Как только я вышел, они дружно пошли спать. Со мною осталась
только Инна Ивановна. Я почему-то боялся на нее смотреть. Нужно было
сразу уйти, но я промедлил, и Барабыкина начала разговор.

- Оказывается, Петя, ты мальчик, - сказал Инна элегически.

- Конечно, мальчик, - сказал я. - А вы думали, девочка?

- Я думала - ты мужик! - страстно проговорила Барабыкина, приближаясь
ко мне на опасное расстояние.

- Что вы, что вы, что вы... - зашептал я.

Но было уже поздно. Инна Ивановна придвинула меня к себе и запечатле-
ла на моих устах поцелуй. Чем-то он отличался от поцелуев Таты. У меня
защекотало в животе, и коленки подогнулись.

- Чтобы ты понимал разницу, - сказал Инна и отбросила меня в сторону.
-Живи! - сказал она.

Я поблагодарил, и на этом мы расстались. Думаю, что навсегда.

Я добрел до нашего сарая в смятении чувств. Никогда я не попадал в
такой переплет. Дядя Федя внимательно на меня посмотрел и сказал:

- Плюнь, сено-солома! Хочешь выпить?

- Хочу, - сказал я.

Я выпил стакан жидкости, предложенной дядей Федей, и мне стало все до
лампочки. Это значит - до фонаря. Не понимаете? Я сам не понимаю, но так
говорят амбалы.

Пришел Лисоцкий и стал укладываться спать. Он залез под одеяло, пово-
рочался, но все же не выдержал. Отвел душу.

- Удивляюсь я вам, Петр Николаевич, - сказал он. - И работать вы мас-
тер, и выпить не дурак. Да еще первый разрушитель сердец. Как у вас хва-
тает на все энергии?

- Вы сами боялись бесконтрольной любви, - сказал я. - Так вот, я ее
контролирую. Как пакет акций. Я взял на себя двух самых опасных в этом
смысле женщин. Чем вы недовольны?

- Чем?! - выкрикнул дядя Федя. - Сено-солома!

- Да что вы! Я просто вне себя от счастья, - сказал Лисоцкий и повер-
нулся на другой бок.

- Много ты их чего-то взял, разрушитель. Мало тебе одной? - сказал
дядя Федя. - Дернем еще?

И мы дернули еще. Да так сильно, что у меня в глазах зарябило. Я сра-
зу же прекратил дергать и лег спать. По правде сказать, дергать было уже
нечего.

Прощание с Соловьевкой

Слава Богу, что нас послали за две недели, а не на два месяца! Слава
Богу! За два месяца вполне можно было бы наломать таких дров, что мураш-
ки по коже бегут. Это я о любви.

Мы соорудили еще три скирды, и сено в совхозе кончилось. Оно все уже
было заготовлено. Наступил час расплаты. Сено-солома.

Все очень боялись, что мы останемся в минусе. То есть, придется доп-
лачивать за питание. А доплачивать нечем. В субботу Лисоцкий заперся с
управляющим в конторе, и они там торговались, как на базаре. Мы с амба-
лами сидели, как всегда, у девушек и слушали через стенку, как решается
наша судьба.

- А ту скирду вы учли? - кричал Лисоцкий. - С которой Верлухин упал?

- Я еще на поле им наряд выписал! - кричал управляющий.

- А сверхурочные?

- Нет у нас сверхурочных, сено-солома! У нас одни урочные, - отбивал-
ся управляющий.

- Семьдесят восемь тонн! - кричал Лисоцкий.

- Пятьдесят шесть, - корректировал управляющий.

Сошлись на семидесяти двух. Молодец все-таки Лисоцкий! Он, вероятно,
чувствовал, что не сможет смотреть нам в глаза, если мы прогорим с
деньгами.

Потом они затихли, по-видимому, изготовляя денежные документы. А у
нас было чемоданное настроение. Мы с Татой сидели в обнимку, потому что
теперь было уже все равно. Все посматривали на нас с сочувствием, пони-
мая бесперспективность такой любви. Тату ждал в городе какой-то жених.
Меня, вероятно, ждала жена. У нас с Татой не было будущего, а только
чрезвычайно коротенькое прошлое.

Пришли Лисоцкий с управляющим и объявили, что деньги дадут через два
часа. Управляющий нас поблагодарил. Сказал, чтобы приезжали еще. И мы
отправились в лес, поесть напоследок черники.

В лесу было печально, как на Луне. Сухо, пустынно и печально. Черника
росла на упругих кустиках, точно на пружинках. Мы с Татой, конечно, уе-
динились. Уселись рядышком в чернику и забрасывали ягоды друг другу в
рот. Так мы боролись со своим чувством, которое за последние дни приняло
катастрофические размеры. Потом мы все-таки не выдержали и принялись це-
ловаться черными от ягод губами.

Было сладко. От черники или от любви, не знаю.

- Нацелуемся на месяц вперед, - сказала Тата.

- А потом что будет? Через месяц? - спросил я с надеждой.

- Сто раз успеем забыть! - уверенно сказала Тата.

Как видите, я не забыл. Почему и рассказываю здесь эту историю. До
сих пор вкус черники ассоциируется у меня с тянущим душу поцелуем.

- Угораздило же меня, - вздохнула Тата. - Женатый тип.

- И меня, - вздохнул я. - Дитя эпохи. Ничего романтического.

- Сам ты дитя эпохи. Балбес, - сказала Тата с любовью.

- Я, между прочим, на десять лет старше тебя, - заметил я.

- Поэтому и балбес, - сказала Тата.

Я хотел обидеться, но не обиделся. Просто девушка не знает других