"Знаете, - сказал Гран, - в наше время такие болезни прекрасно лечат". И
Риэ подтвердил, что лечат действительно прекрасно, и добавил, что разлу-
ка, по его мнению, слишком затянулась и что его присутствие, возможно,
помогло бы жене успешнее бороться с недугом, а что теперь она, должно
быть, чувствует себя ужасно одинокой. Потом он замолк и уклончиво отве-
чал на дальнейшие расспросы Грана.
стойко, чем остальные, но его записные книжки доказывают, что если его
любознательность и не потеряла своей остроты, то, во всяком случае, круг
наблюдений сузился. Так, в течение всего этого периода он интересовался,
пожалуй, одним лишь Коттаром. Вечерами у доктора - Тарру пришлось пере-
селиться к Риэ после того, как их отель отвели под карантин, только из
вежливости он слушал Грана или доктора, сообщающих о результатах своей
работы. И старался поскорее перевести разговор на незначительные факты
оранской жизни, которые обычно его интересовали.
ва, и они после обсуждения решили испробовать ее впервые на сынишке сле-
дователя Отона, только что доставленном в лазарет, - хотя Риэ лично счи-
тал, что случай безнадежный, хозяин дома, сообщая своему престарелому
другу последние статистические данные, вдруг заметил, что его собеседник
забылся глубоким сном, привалившись к спинке кресла. И, вглядываясь в
эти черты, вдруг утратившие обычное выражение легкой иронии, отчего Кас-
тель казался не по возрасту молодым, заметив, что из полуоткрытого рта
стекает струйка слюны, так что на этом сразу обмякшем лице стали видны
пометы времени, старость, Риэ почувствовал, как болезненно сжалось его
гор-то.
тал. Чувства выходили из повиновения. Туго стянутые, зачерствевшие и ис-
сохшие, они временами давали трещину, и он оказывался во власти эмоций,
над которыми уже не был хозяином. Надежным способом защиты было укрыться
за этой броней очерствелости и потуже стянуть этот давящий где-то внутри
узел. Он отлично понимал, что это единственная возможность продолжать. А
что касается всего прочего, то у него уже почти не оставалось иллюзий, и
усталость разрушала те, что еще сохранялись. Ибо он сознавал, что на
данном этапе, границ которого и сам не сумел бы установить, он покончил
с функцией целителя. Теперь его функцией стала диагностика. Определять,
видеть, описывать, регистрировать, потом обрекать на смерть - вот какое
у него было сейчас занятие. Жены хватали его за руки, вопили: "Доктор,
спасите его!" Но он приходил к больному не затем, чтобы спасать его
жизнь, а чтобы распорядиться о его изоляции. И ненависть, которую он чи-
тал на лицах, ничего не могла изменить. "У вас нет сердца!" - однажды
сказали ему. Да нет же, сердце у него как раз было. И билось оно затем,
чтобы помогать ему в течение двадцати часов в сутки видеть, как умирают
люди, созданные для жизни, и назавтра начинать все сначала. Отныне серд-
ца только на это и хватало. Как же могло его хватить на спасение чьей-то
жизни?
назвать такое занятие ремеслом человека. Но кому в конце концов среди
этой запуганной, изрядно поредевшей толпы дана была роскошь заниматься
своим человеческим ремеслом? Счастье еще, что существовала усталость.
Будь Риэ не так замотан, этот запах смерти, разлитый повсюду, возможно,
способен был пробудить в нем сентиментальность. Но когда спишь по четыре
часа в сутки, тут уж не до сантиментов. Тогда видишь вещи в их истинном
свете, иными словами, в свете справедливости, этой мерзкой и нелепой
справедливости. И те, другие, обреченные, те тоже хорошо это чувствова-
ли. До чумы люди встречали его как спасителя. Сейчас он даст пяток пи-
люль, сделает укол - и все будет в порядке, и, провожая доктора до две-
рей, ему благодарно жали руку. Это было лестно, однако чревато опаснос-
тями. А теперь, напротив, он являлся в сопровождении солдат, и приходи-
лось стучать в двери прикладом, чтобы родные больного решились наконец
отпереть. Им хотелось бы его, да и все человечество, утащить с собой в
могилу. Ох! Совершенно верно, не могут люди обходиться без людей, верно,
что Риэ был так же беспомощен, как эти несчастные, и что он вполне зас-
луживал того же трепета жалости, который беспрепятственно рос в нем пос-
ле ухода от больных.
мысли, которым предавался доктор Риэ, перемежая их другими, порожденными
состоянием разлуки. Отблески тех же мыслей он читал на лицах своих дру-
зей. Однако самым роковым следствием истощения и усталости, завладевшей
постепенно всеми, кто боролся против бедствия, было даже не безразличие
к событиям внешнего мира и к эмоциям других, а общее для всех небреже-
ние, какому они поддавались. Ибо все они в равной степени старались не
делать ничего лишнего, а только самое необходимое и считали, что даже
это выше их сил. Поэтому-то борцы с чумой все чаще и чаще пренебрегали
правилами гигиены, которую сами же ввели, по забывчивости манкировали
дезинфицирующими средствами, подчас мчались, не приняв мер предосторож-
ности против инфекции, к больным легочной чумой, только потому, что их
предупредили в последнюю минуту, а им казалось утомительным заворачивать
по дороге еще и на медицинский пункт, где бы им сделали необходимое вли-
вание. Именно здесь таилась подлинная опасность, так как сама борьба с
чумой делала борцов особенно уязвимыми для заражения. В сущности, они
ставили ставку на случай, а случай он и есть случай.
талым, ни унылым и скорее даже являл собой олицетворенный образ до-
вольства. И человеком этим был Коттар. Он по-прежнему держался в сторо-
не, но отношений с людьми не порывал. Особенно он привязался к Тарру и
при первой же возможности, когда тот бывал свободен от своих обязаннос-
тей, старался его повидать, потому что, с одной стороны, Тарру находился
в курсе всех его дел и, с другой, потому что Тарру умел приветить комис-
сионера своей неистощимой сердечностью. Пожалуй, это было чудо, и чудо
не кончавшееся, но Тарру, несмотря на свой адов труд, был, как всегда,
доброжелателен и внимателен к собеседнику. Если даже иной раз к вечеру
он буквально валился с ног от усталости, то утрами просыпался с новым
запасом энергии. "С ним, - уверял Коттар Рамбера, - можно говорить, по-
тому что он настоящий человек. Все всегда понимает".
возвращается к Коттару. Тарру пытался воспроизвести полную картину пере-
живаний и размышлений Коттара в том виде, как Коттар ему их поведал, или
так, как сам Тарру их воспринял. Под заголовком "Заметки о Коттаре и о
чуме" эти описания заняли несколько страниц записной книжки, и рассказ-
чик считает небесполезным привести их здесь в выдержках. Свое общее мне-
ние о Коттаре Тарру сформулировал так: "Вот человек, который растет".
Впрочем, рос не столько он, сколько его бодрость духа. Он был даже дово-
лен поворотом событий. Нередко он выражал перед Тарру свои заветные мыс-
ли в следующих словах: "Конечно, не все идет гладко. Но зато хоть все мы
в одной яме сидим".
другим, но, подчеркиваю, именно что и другом. И к тому же он вполне
серьезно считает, что зараза его не возьмет. По-видимому, он, что назы-
вается, живет идеей, впрочем не такой уж глупой, что человек, больной
какой-нибудь опасной болезнью или находящийся в состоянии глубокого
страха, в силу этого защищен от других недугов или от страхов. "А вы за-
метили, - как-то сказал он, - что болезни вместе не уживаются? Предполо-
жим, у вас серьезный или неизлечимый недуг, ну рак, что ли, или хоро-
шенький туберкулез, так вот, вы никогда не подцепите чумы или тифа - это
исключено. Впрочем, можно пойти еще дальше: видели ли вы хоть раз в жиз-
ни, чтобы больной раком погибал в автомобильной катастрофе!" Ложная эта
идея или верная, но она неизменно поддерживает в Коттаре бодрое располо-
жение духа. Единственное, чего он хочет, - это не отделяться от людей.
Он предпочитает жить в осаде вместе со всеми, чем стать арестантом в
единственном числе. Во время чумы не до секретных расследований, досье,
тайных инструкций и неизбежных арестов. Собственно говоря, полиции
больше не существует, нет старых или новых преступлений, нет виновных, а
есть только осужденные на смерть, неизвестно почему ожидающие помилова-
ния, в том числе сами полицейские". Таким образом, по словам Тарру, Кот-
тар склонен смотреть на симптомы страха и растерянности, пример коих яв-
ляли наши сограждане, с каким-то снисходительным пониманием и удовлетво-
рением, которое можно бы выразить следующей формулой: "Что ни говори, а
я еще до вас все эти удовольствия имел".
дей - это прежде всего иметь чистую совесть. Он злобно взглянул на меня
и ответил: "Ну, знаете, если так, то люди всегда врозь": И добавил: "Го-
ворите что хотите, но я вам вот что скажу: единственный способ объеди-
нить людей - это наслать на них чуму. Да вы оглянитесь вокруг себя!" И,
откровенно говоря, я прекрасно понимаю, что он имеет в виду и какой,
должно быть, удобной кажется ему наша теперешняя жизнь. Он на каждом ша-
гу видит, что реакция других на события вполне совпадает с тем, что пе-
режил он сам; так, каждому хочется, чтобы все были с ним заодно; отсюда
любезность, с какой подчас объясняешь дорогу заблудившемуся прохожему, и
неприязнь, какую проявляешь к нему в других случаях, и толпы, спешащие
попасть в роскошные рестораны, и удовольствие сидеть и сидеть себе за
столиком; беспорядочный наплыв публики в кино, бесконечные очереди за
билетами, переполненные залы театров и даже дансингов. Одним словом, де-
вятый вал во всех увеселительных заведениях; боязнь любых контактов и
жажда человеческого тепла, толкающая людей друг к другу, локоть к локтю,
один пол к другому. Ясно, Коттар испытал все это раньше прочих. За иск-
лючением, пожалуй, женщин, потому что с таким лицом, как у него... Я по-
дозреваю даже, что ему не раз приходила охота отправиться к девочкам, но
он отказывал себе в этом удовольствии потому, что все это, мол, неблаго-
видно и может сослужить ему впоследствии плохую службу.
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Максимов Альберт
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Никитин Юрий